За порогом рациональности: лингвоцентризм и парадоксы невербальной коммуникации[30]

За порогом рациональности: лингвоцентризм и парадоксы невербальной коммуникации[30]

Возрастание интереса представителей самых разных направлений психологии, поведенческих и социальных наук к изучению проблемы коммуникации в целом, невербальной коммуникации в частности обусловлено несколькими причинами. Первая из них состоит в том, что сфера общения занимает все больше места в жизни общества. Эта ситуация и определяет вторую часть — прагматическую причину роста интереса к проблеме коммуникации, приводящую к появлению практических руководств по эффективному использованию знания, навыков и приемов невербального общения в межличностных отношениях. Историческим предшественником появления подобного рода руководств является старое учение о распознавании характера человека по его внешнему облику — физиогномика. Вышедшее в России в 1886 г. сочинение П. Мантегаццы «Физиономия и выражение чувств» (Мантегацца, 1886) во многом похоже на современные руководства по невербальной коммуникации, если сравнить поставленные задачи. Так, авторы предисловия Н. Грот и Е. Вербицкий пишут: «Оно может быть полезно и назидательно в особенности для педагогов, стремящихся серьезно поставить дело воспитания юношества, для живописцев, ваятелей и вообще художников, изучающих и изображающих человеческие типы, и, наконец, для актеров, стремящихся воплотить в живые образцы бессмертные типы драматического искусства» (Мантегаща, 1886, c.XII). Мантегацца описывает азбуку мимики, пытается раскрыть зависимость мимики от этнинической принадлежности человека и его профессии, выделяет антропологические признаки распознавания интеллектуальных и нравственных особенностей личности. Незаслуженно забытым практическим руководством, по своей разработанности вполне способным выдержать конкуренцию с некоторыми пособиями 80-х годов, посвященными языку тела — body language, является сочинение С. Волконского «Выразительный человек. Сценическое воспитание жеста (по Дельсарту)» (Волконский, 1913). Интересны авторские представления о семиотике жестового общения. «Семиотика <…> имеет своим предметом изучение тех внешних признаков, которыми выражается внутреннее состояние человека <…>. Семиотика говорит нам: такому-то знаку соответствует такая-то страсть (у него брови сдвинуты, значит, он страдает). Эстетика говорит нам: такой-то страсти соответствует такой-то знак (он страдает, значит, надо сдвинуть брови)» (Волконский, 1913, с.68).

Прототипом языка жестового общения, конструируемого Волконским, выступает нотная запись, а не тот или иной алфавит письменной речи. При анализе подобного рода руководства по невербальной коммуникации не только убеждаешься в справедливости истины, что новое — это хорошо забытое старое, но и начинаешь проникаться ощущением, что старое порой чем-то богаче и точнее нового. Так, Волконский более осторожно подходил к обсуждению аналогий между алфавитами «языка тела» и «языка речи», чем автор вышедшего в 1987 г. практического руководства но невербальной коммуникации «Языка тела» Г. Вейнрайт (Wainwright, 1987). Руководства по невербальной коммуникации, изданные в конце XX в., отличаются от руководств, изданных в конце XIX в., тем, что их адресат существенно расширяется, так как в большинстве профессий успех все больше зависит от степени владения навыками межличностного общения в разных социальных группах.

Следующая причина возрастания интереса к проблемам невербальной коммуникации далеко не всегда осознается, поскольку связана исключительно с невербальными формами общения. Современный человек живет в мире слов, в лингвистическом мире, а древнее высказывание «вначале было слово» во многом определяет логику исследований в поведенческих и социальных науках. Так, в своем исследовании «Роботы, человек и психика: психология в современном мире» Л. фон Берталанфи пишет: «…Объективный мир <…> от тривиального окружения до книг, автомобилей, городов и бомб, является не чем иным, как материализацией символической деятельности» (Von Bertalanffy, 1967, с.22).

Положение о языке как основе мира культуры, о том, что языка без голоса не бывает, формулирует известный лингвист Э. Бенвенист: «…Способность к символизации у человека достигает своего наивысшего выражения в языке, который является символическим по преимуществу; все другие системы коммуникации — графические, жестовые, визуальные и т. д. производны от языка и предполагают его существование» (Бенвенист, 1974, с.80). Подобная позиция может быть охарактеризована как лингвоцентризм — изучение любых видов коммуникации по образу и подобию языка человеческой речи. Такого рода позиция и связанная с ней точка зрения о превращении мира человека в мир лингвистических символов, а самого человека — в «языковую личность» (Караулов, 1987) приводят к появлению и распространению построений, способных разрушить монополию рациональности и лингвоцентризма в понимании человеческой природы. В частности, по мнению В. В. Налимова (Налимов, 1979), попытками протеста против чисто логического рационального осмысления мира являются стремление утвердить внеязыковую культуру философии дзэн-буддизма и использование современных технических средств при построении некоторых форм внеязыковой коммуникации. В дзэн-буддизме разработаны разные приемы, с помощью которых удается освободить сознание от «словесно-логических ловушек», помочь пережить внеязыковое восприятие мира. По сути, чем же целям, открывающим новые возможности межличностного общения, служит так называемое синтетическое кино, скорее выражающее мировосприятие, чем объясняющее его средствами языка (см. Там же). К указанным попыткам противопоставить нечто иное лингвистической модели мира близко новое социологическое направление — этнометодология. Авторы данного направления Г. Гарфинкель и его коллеги предложили специальный тип бесед. Такие беседы заставляют испытуемых выйти за пределы принятых в культуре социальных норм общения и обратиться к смыслам ситуации, не поддающимся переводу на дискретный язык общения (см. Тернер, 1985). Приведем один из примеров такой беседы. Испытуемый: «У меня скучная квартира». Экспериментатор: «Что Вы имеете под этим в виду?». Испытуемый (явно озадачен и отвечает враждебным тоном): «Что Вы имеете в виду, сказав, что я имею в виду? Скучная квартира есть скучная квартира, вот что я имею в виду. Ничего особенного: Что за идиотский вопрос!» (Там же, с.426). Этнометодолог пытается нарушить принятые правила общения в ситуации взаимодействия, заставить испытуемого перейти от текста к подтексту, от значений — к неосознаваемым смыслам. Как бы ни были различны дзэн-буддизм, поиски внеязыковых техник коммуникации, методы, приводящие к расшатыванию привычных форм закрытого вербального общения этнометодологии, — все они исходят из представлений о существовании в общении между людьми особой реальности, отличной от символического языкового мира. В стремлении к пониманию этой реальности кроется связанная с поиском иного научного мировоззрения причина особого внимания к исследованиям невербальной коммуникации.

Именно лингвоцентризм обусловил тот факт, что проблема невербальной коммуникации не стала предметом рассмотрения в психологии речевого общения и как бы выпала из психологии понимания, психологии личности, социальной психологии и этологии. Между тем и в психологии речи, особенно при постановке вопроса о соотношении мысли и слова, представление об оформленности мысли жесткими языковыми рамками после классического труда Л. С. Выготского «Мышление и речь» начало подвергаться пересмотру. В лингвистике же лингвоцентризм был непоколебимым. Бенвенист писал: «Языковая форма является <…> не только условием передачи мысли, но прежде всего условием ее реализации. Мы постигаем мысль уже оформленной языковыми рамками. Вне языка есть только неясные побуждения, волевые импульсы, выливающиеся в жесты и мимику. Таким образом, стоит лишь без предвзятости проанализировать существующие факты, и вопрос о том, может ли мышление обойтись без языка <…> оказывается лишенным смысла» (Бенвенист, 1974, с. 105). Если последовать предложению Бенвениста и проанализировать факты и некоторые теоретические построения о связи языка не только с мыслью, но и с другими знаковыми системами, то постулат о преобладании лингвоцентризма начнет вызывать серьезные сомнения.

Так, психолингвист Д. Слобин (Слобин, Грин, 1976), во многом разделяющий представления Выготского о соотношении мысли и речи, приводит исследования Смита, показавшего сохранность сознания и коммуникации у испытуемого, который был полностью лишен возможности управлять своей речевой мускулатурой. Слобин вслед за Выготским проводит резкое разграничение между симультанным характером мысли и сукцессивным характером речевых высказываний. Отсюда вытекает, что «динамические смысловые системы» (Выготский, 1981), представляющие единство аффективных и интеллектуальных процессов, в принципе не могут быть переведены на язык внешней речи. В этом идеи Выготского созвучны введенному Бенвенистом принципу неизбыточности в сосуществовании семиотических систем. Между семиотическими системами не существует «"синонимии"; нельзя "сказать одно и то же" с помощью слов и с помощью музыки, то есть с помощью систем с неодинаковой базой» (Бенвенист, 1974, с.77–78). Разрабатывая этот принцип в рамках общей лингвистики, Бенвенист выделяет три типа отношений между разными семиотическими системами: 1) отношения порождения; 2) отношения гомологии; 3) отношения интерпретирования. Пример отношений первого типа — азбука слепых Брайля или стенография. В отношениях порождения некоторая специализированная семиотическая система строится по образу и подобию алфавита письменной речи. Жестовый язык глухонемых — пример отношения гомологии, или соответствия, тот или иной жест соответствует слову языка. И наконец, из отношений интерпретирования вытекает, что язык всегда выступает как интерпретант любых других семиотических систем, как лингвистических, так и нелингвистических. Но даже описанный Бенвенистом принцип неизбыточности в существовании семиотических систем и разные типы отношений между этими системами показывают неоднозначность и непереводимость целого ряда проявлений невербальной коммуникации в лингвистические семиотические системы. Наряду с выделенным Выготским положением о симультанном характере динамических смысловых систем эти идеи Бенвениста позволяют заключить, что, хотя язык речи — интерпретатор любых других семиотических систем, между невербальной и вербальной коммуникациями в большинстве случаев не существует прямых переходов.

Несмотря на то, что исследования по общей лингвистике Бенвениста довольно известны, а культурно-историческая концепция развития психики Выготского становится все более популярной, выделенные в их исследованиях положения практически не оказали влияния ни на один из трех основных подходов к коммуникации в зарубежной психологии, а также на немногочисленные отечественные исследования по невербальной коммуникации (см., например, (Горелов, 1980; Лабунская, 1986). В «Энциклопедическом словаре психологии» (1983), вышедшем под редакцией известного английского социального психолога и философа Р. Харре, отмечается, что наибольшее распространение в исследованиях коммуникации получили следующие подходы: информационный, интеракционистский и теория коммуникативной относительности.

Информационный подход к коммуникации базируется на нескольких допущениях, прежде всего на положении о дискретном корпускулярном распространении потока коммуникации посредством «упакованных» в слова и жесты значений. В этом подходе также предполагается, что тело человека, особенно лицо, глаза и руки, представляет собой экран, на котором высвечиваются его установки, эмоции и мысли. В контексте информационного подхода к коммуникации выделяют две главные группы исследований. Первая из них основывается на математической теории передачи электронных сигналов Шеннона, созданной в 1949 г.

Вторая группа оформилась в социологии в начале 1960 годов благодаря исследованиям Э. Гоффмана. В его модели коммуникационного обмена выделяются четыре элемента: а) коммуникационное соглашение, договор, сложившийся внутри определенной группы индивидов; б) коммуникационные стратегии, которые стороны принимают, разыгрывают, вступая в контакт друг с другом; в) коммуникационные рамки, ограничения, обусловленные различными экологическими, техническими, эмоциональными и интеллектуальными обстоятельствами, сковывающими выбор той или иной стратегии общения; г) интерпретационные фреймы или схемы, направляющие и регулирующие способы восприятия и общения между людьми. Драматургическая модель Гоффмана, стремящегося сконструировать репертуары сценариев взаимодействия людей в повседневной жизни, занимает промежуточное положение между традиционным информационным подходом к коммуникации и исследованиями коммуникации, которые проводятся в русле символического интеракционизма, восходящего своими корнями к теории Дж. Лида (см. Тернер, 1985).

Интеракционистский подход к изучению коммуникации сложился в середине 1960 годов. В контексте этого подхода могут быть выделены пять наиболее общих концепций коммуникации. Первая из этих концепций принадлежит американскому психологу Р. Бёрдвистлу, исследования которого в конце 1940 годов возродили интерес к изучению невербальной коммуникации — к созданию языка движении тела. После появления в 1872 г. классического труда Ч. Дарвина «Выражение эмоций у животных и человека» вплоть до 1950 годов проблема невербальной коммуникации оказалась на периферии разных направлений поведенческих и социальных наук (см. об этом Hind, 1982). В психологии исследования Бёрдвистла, а в этологии — Н. Тинбергена (см. Там же) стали толчком к появлению нового потока работ по невербальной коммуникации. Бёрдвистл одним из первых начал изучать общение в ходе анализа движений тела. Он создал направление исследования невербальной коммуникации, которое назвал кинесика. «Кин» — мельчайшая единица движения, как бы буква движения тела, считывая которую можно в итоге интерпретировать передаваемые через жесты или другие движения тела сообщения. В 1960 годах Бёрдвистл предложил «.лингвистическую» модель невербальной коммуникации. Он отстаивает следующую точку зрения: несмотря на разнообразие интеракций между людьми, все символические интеракции имеют один и тот же ограниченный репертуар, состоящий из 50–60 элементарных движений, жестов или поз человеческого тела. По его мнению, развертывающееся поведение складывается из кинем элементарных единиц, точно так же, как звуковая человеческая речь организуется из последовательности слов, предложений и сообщений. На наш взгляд, представления о невербальной коммуникации Бёрдвистла — это наиболее концентрированное выражение позиции лингвоцентризма. «Лингвистическая» модель Бёрдвистла вступает в противоречие с развиваемым в рамках лингвистики принципом неизбыточности в сосуществовании семиотических систем, так как, по сути, основывается на отождествлении языка речи и языка тела.

Интересно, что сходные с «лингвистической» моделью языка тела представления нашли свое отражение в 1939 г. в трехтомной монографии ИА.Соболевского «Кинетическая речь на производстве» (Соболевский, 1986). Шум на ткацком производстве вынуждает работниц создавать ручные системы коммуникации. Приведем несколько фрагментов из исследования Соболевского, имеющих коммуникативное значение: «…Кинетическая речь осуществляется на производстве в следующих трех формах: а) ручная речь (линейная=язык жестов); б) пантомимическая (“всем видом показывает” — как определяют ее ткачи) и в) мимико-артикуляторная (“по устам”) <…>.

По своему строю кинетическая речь — аморфно-синтетическая: части речи недостаточно отдифференцированы, формы словоизменения и словообразования отсутствуют. Решающее значение имеют контекст, конкретная ситуация разговора.

<…> Анализ кинетической речи приводит к понятиям: а) кинесинтагмы (кинетическое предложение); б) кинелексемы (кинемическое слово) и в) кинемы (простейший элемент кинетической речи), а также и к необходимости выработать систему графической записи (кинеграфемы), приложимой к любой форме кинетического языка. Учение о кинесинтагме составляет синтограмматику; учение о кинелексеме входит в лексикологию, учение о кинеме составляет кинетику (антропокинетику)» (Там же, с. 108–109). Еще раз отметим, что лингвистическая модель Бёрдвистла и антропокинетика во многом сходны, например названия исходных элементов алфавита движений «кин» и «кинема». Вместе с тем Соболевский распространяет свою схему на искусственно созданную кинетическую речь, в которой человек жестом заменяет слово, в то время как Бёрдвистл следует положению об исходно лингвистическом характере семиотической системы языка тела.

В русле интеракционистского подхода к коммуникации весьма популярны модель «социальных навыков» М. Аргайла и Л. Кендона (Argyle, Kendon, 1967) и модель «программ» А. Шефлена (Scheflen, 1968). В модели «социальных навыков» Аргайла коммуникация рассматривается как иерархическая последовательность возникших в процессе научения «шагов». По Шефлену, «программы» разного уровня сложности интернализуются участниками коммуникации и дают возможность организовать поведенческий материал в осмысленные интеракции.

Теория коммуникативной относительности, по существу, объявляет коммуникацию основным пространством жизни людей и опирается на общую теорию систем (Birdwhistell, 1952). Эта концепция находится пока на начальной стадии разработки.

При рассмотрении вопроса о связи различных концепций коммуникации с прикладными исследованиями «языка тела» складывается впечатление, что в этих исследованиях, например в популярных руководствах но невербальной коммуникации Дж. Фаста «Язык тела» (Fast, 1978) и Г. Вейнрайта «Язык тела» (Wainwright, 1987), при описании невербальных знаковых систем преобладает феноменографический подход. Так, при изложении классификаций жестов (а жест — наиболее выразительное средство невербальной коммуникации, используемое в общении более широко, чем контакт глазами, выражение лица, поза и движение головы) как рядоположные даются описания функций жестов М. Аргайла и П. Экмана. По Аргайлу, могут быть выделены пять функций жестов: иллюстрированные и другие связанные с речью знаки; ковенциальные жесты; движения, выражающие эмоции; движения, выражающие личность; жесты, используемые в различных ритуалах (Argyle, Kendon, 1967). П. Экман и В. Фрисен в свою очередь также предложили выделить пять, групп жестов, но по иным основаниям; «жесты-иллюстраторы», т. е. движения, поясняющие речь; «жесты-регуляторы», т. е. движения, сигнализирующие об изменениях активности субъекта в процессе коммуникации; «жесты-адапторы» различные движения вроде потирания рук, почесывания затылка, отражающие эмоциональные состояния субъекта в ситуации общения; жесты, непосредственно выражающие аффект (Еkтап, Friesen, 1975).

Классификация жестов Аргайла, как и классификация Экмана и Фрисена, не имеет прямой связи с концепциями коммуникации, развиваемыми этими исследователями. В некоторых случаях при характеристике тех или иных проявлений невербальной коммуникации усматривается слабое влияние психоаналитических концепций, особенно при интерпретации языка и репертуара поз, по-разному выражающих характер личности.

Различные позы и их вариации, будь то позы «стоя», «сидя» или «лежа», как и жесты, во многом зависят от культурного контекста. В позах человека проступают психогенные травмы и аффективные комплексы, отражающие перенесенные в прошлом жизненные кризисы. Например, человек, оправившийся после тяжелой депрессии, несет ее след в своей позе, продолжая сутулиться или вяло двигаться. Поза может выступить знаком уверенной или, напротив, настороженной установки личности в общении между людьми. Следует сказать, что в представлениях о «языке тела» мы сталкиваемся лишь с отголосками идей психоанализа или упомянутых выше теорий коммуникации. Несколько иным по сравнению с кинесикой является созданное антропологом Э. Холлом и развиваемое Р. Соммером направление, называемое «пространственной психологией», или «проксемикой» (термин Холла). В своих исследованиях Холл подверг доскональному анализу закономерности пространственной организации общения, влияние расстояния между людьми, их ориентации в пространстве на характер межличностных отношений. Если для кинесики исходным стало исследование Бёрдвистла «Введение в кинесику» (Birdwhistell, 1952), то отправной точкой появления проксемики считаются труды Холла «Молчаливый язык» (Hall, 1959) и «Скрытое измерение» (Hall, 1966), а также исследование Соммера «Личностное пространство» (Sommer, 1969).

Проксемика, как и кинесика, в своих истоках восходит к сравнительным исследованиям поведения животных и человека, прежде всего к фундаментальному груду Дарвина «Выражение эмоций у животных и человека» (Дарвин, 1953). Однако если для мимики, поз и жестов зоной поиска аналогий стали именно телесные выражения эмоций животных (см. об этом, например, Изард, 1980), то проксемика опиралась на этологические исследования территориального поведения животных (Hind, 1982). По мнению Р. Хайнда, в 1950 годах цикл работ по невербальной коммуникации был возрожден социальными психологами независимо от этологов. Этот факт важно выделить, так как потеря связи исследований невербальной коммуникации с психологией эмоций, разведение кинесики, проксемики и психологии эмоций по разным ведомствам привело в итоге к изоляции исследований невербальной коммуникации от историко-эволюционного подхода, которому они обязаны своим рождением в поведенческих и социальных науках.

Последствия игнорирования принципа развития и лингвоцентризм при изучении невербальных семиотических систем проявились в смешении филогенетических, социогенетических и онтогенетических аспектов невербальной коммуникации, а также в том, что вопрос о генетических корнях вербальной и невербальной коммуникаций практически замалчивается в современной психологии. Более того, если «язык тела» строится по образу и подобию языка речи, то вопрос об их генезисе и перекрестах в истории природы, общества и человеческой личности в принципе не может быть поставлен. Выготский в 1934 г. писал: чтобы понять соотношение мышления и речи, необходимо не отождествлять их друг с другом в стиле Дж. Уотсона, а выделить их отличия и проследить траектории развития. Аналогичная задача встает и при изучении генетических и функциональных связей разных лингвистических и нелингвистических семиотических систем. Если эта задача будет оставлена без внимания, то исследования невербальной коммуникации могут пойти по пути поверхностных аналогий. Так, например, некоторые последователи К. Лоренца отстаивают положение: такие экспрессивные движения, как улыбка и плач, сходны во всех человеческих культурах и не зависят от культурных различий между людьми (см. об этом Hind, 1982).

Следующий шаг на этом пути — утверждение филогенетической древности и тем самым сходной природной детерминации мимической экспрессии у приматов и человека (Изард, 1980). В другую крайность впадает Бёрдвистл, утверждающий, что анализ поведения животных ничего не может внести в понимание человеческого общения. «Прогресс в этой запутанной области связан с кросскультурными исследованиями Экмана и Фриссена (см., например, Ekman, Friesen, 1975), которые тщательно классифицировали различные типы невербальных знаков и описали степень, в которой каждый из этих знаков является панкультурным, а также природу культурных различий там, где они имеют место. Тс знаки, которые имеют панкультурную основу, являются преимущественно выражением аффекта. Другие категории знаковых движений, такие как "символы", замещающие слова, и знаки, иллюстрирующие и регулирующие вербальное общение, обычно специфичны для культуры и нуждаются в индивидуальном обучении» (Hind, 1982, с.217).

Проблема соотношения филогенетических, социогенетических и онтогенетических аспектов невербальной коммуникации, их связи с речью имеют значение как для общей психологии, так и для нейропсихологии и психотерапии. Встает вопрос о том, как связана филогенетическая древность тех пли иных форм невербальной коммуникации у человека с организацией функциональных психофизиологических систем, обеспечивающих реализацию этих форм» невербальной коммуникации в процессе межличностных отношений. Между тем немногочисленные клинические исследования невербальной коммуникации А. Шефлена (Scheflen, 1964, 1968), П. Вотчела (Watchel, 1967), описание попыток использования невербального поведения в психотерапии (Юнова, 1975) не ставят задачу изучения эволюционно-исторических аспектов нелингвистическнх семиотических систем.

Распространенный в ряде клинических исследований невербальной коммуникации лингвоцентризм приводит к поиску прямых связей между нарушениями речи и невербального общения. Так, еще Хед (Head, 1926) видел причину ослабления способностей к перёдаче жестов и к опознанию пантомимы в общем дефекте символической активности. Даффи и Пирсон (Duffy, Pearson, 1975) также объясняют неспособность опознания пантомимы нарушением центральной символической активности. Идея Хеда (Head, 1926) получает свое подтверждение при изучении жестовой афазии у глухих. Вместе с тем Хелман, Роси и Валенстайн (Heilman, Rothi, Valenstein, 1982) описали пациентов с нарушенной речью и сохраненной способностью к опознанию пантомимы. При анализе нарушений опознания пантомимы у больных с афазией Варней (Varney, 1978, 1982) установил, что такие нарушения наблюдаются при алексии, которая далеко не всегда связана с расстройствами опознания пантомимы. Из данных исследований вытекает, но мнению Роси (Rothi, Mack, Heilman, 1986), что, хотя нарушения речи и опознания пантомимы могут коррелировать друг с другом, они представляют собой различные феномены.

Не укладывающиеся в представления о речевой природе невербальной коммуникации факты могут быть рассмотрены в контексте деятельностного подхода к анализу общения. С позиций этого подхода не может существовать прямой связи между нарушениями речи и невербального общения, так как невербальное общение — непосредственное выражение в поведении человека его смысловых установок; через речь прежде всего передаются значения (Леонтьев А. Н., Запорожец, 1945).

Невербальная коммуникация является преимущественно проявлением смысловой сферы личности. Она представляет непосредственный канал передачи личностных смыслов. Личностные смыслы — вот то, что передается посредством невербальной коммуникации. С помощью выдвигаемого представления о семантике невербальной коммуникации можно объяснить, почему многочисленные попытки, спровоцированные лингвоцентрической установкой и имеющие целью создать код, словарь, дискретный алфавит языка невербальной коммуникации, были безуспешны. Сложности, возникающие при воплощении симультанных динамических смысловых систем личности в дискретных равнодушных значениях, выразительно описанные Выготским, все особенности природы мотивационно-смысловых образований личности предрешают неудачу поиска дискретных формализованных «словарей» жестов и телодвижений (Асмолов, 1979, 1984).

Анализируя процесс понимания речи, его значение для психологической науки, А. Р. Лурия писал: «Несмотря на то, что учение о речевых нарушениях, возникающих при локальных поражениях мозга — афазиях, возникло более ста лет назад, психолингвистический анализ этих нарушений остается еще незавершенным, и можно с уверенностью сказать, что пройдены лишь первые этапы этого сложнейшего пути.

Однако нет сомнений в том, что этот путь позволит в конечном итоге понять строение и мозговые механизмы тех сложнейших процессов речевой коммуникации, которые отличают человека от животного и которые являются ключом к анализу наиболее сложных форм сознательной деятельности» (Лурия, 1979, с.306). Нет сомнений также и в том, что исследования невербальной коммуникации, преодолев позицию лингвоцентризма и уход от историко-культурного анализа генезиса разных семиотических систем, помогут продвинуться в исследовании высших форм человеческого общения, намеченном культурно-исторической психологией.

Литература

Асмолов А. Г. Деятельность и установки. М., 1979.

Асмолов А. Г. Личность как предмет психологического исследования. М., 1984.

Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.

Бодалев А. А. Личность и общение // Избр груды. М., 1983.

Волконский С. Выразительный человек. Сценическое воспитание жеста (по Дельсарту). 1913.

Выготский Л. С. Мышление и речь // Собр. соч. В 6 т. М., 1981. Т. 2.

Горелов И. Н. Невербальные компоненты коммуникации, м., 1980.

Дарвин Ч. Выражение эмоций у животных и человека // Соч. М., 1953. Т. 5.

Добрович А. Б. Воспитателю о психологии и психогигиене общения М., 1987.

Изард К. Эмоции человека. М., 1980.

Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность М., 1987.

Лабунская В. А. Невербальное поведение. Ростов, 1986.

Леонтьев А. Н., Запорожец А.В, Восстановление движения М., 1945.

Лурия А. Р. Язык и сознание М., 1979.

Мантегацца П. Физиономия и выражение чувств. Киев, 1886.

Мелибруда Е. Я. Ты — мы. М., 1986.

Налимов В. В. Вероятностная модель языка М., 1979.

Панов Е. Н. Знаки, символы, языки. М., 1980.

Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М, 1976.

Соболевский И. А. Кинетическая речь на производстве // Семиотика пространства и пространство семиотики: Труды по знаковым системам. Тарту, 1986. Т. XIX.

Тернер Дж. Структура социологической теории. М., 1985.

Фейгенберг Е. И. Невербальная коммуникации как канал передачи личностных смыслов // Активизация личности в системе общественных отношений: Тез. докл. VII съезда Общества психологов СССР. М., 1989.

Шмелев А. Г. Введение в экспериментальную психосемантику. М., 1983.

Юнова Г. Невербальное поведение и его использование в психотерапии. Краков, 1975.

Argyle В. Bodily communication. Methuen, 1975.

Argyle M., Kendon A. The experimental analysis of social performance // Advances in experimental social psychology / Ed. L. Berkowitz. L., 1967.

Bertalanffy von L. Robots, men and minds: Psychology in the modern world. N.Y., 1967.

Birdwhistell R. L. Introduction to kinesics. Univ. of Louisville Press, 1952.

Duffy I-, Pearson K. Pantomime in aphasic patients // Speech Hear Res. 1975. V. 18.

Ekman P., Friesen W. V. Unmasking the face. New Jersey, 1975.

Fast I. Body language. London — Sydney, 1978.

Goffman E. The presentation of self in everyday life. L., 1974.

Hall E. The silent language. N. Y, 1959.

Halt E. The hidden dimension. N. Y., 1966

Harre R., Lamb R. (Eds) The encyclopedic dictionary of psychology. Oxford, 1983.

Head H, Aphasia and kindred disorders. L, 1926.

Heilman KM., Rothi L.J., Valenstein E. Two forms of ideomotor apraxia // Neurology. N. Y., 1982. V. 32.

Hind R. A. Ethology. Glasgow, 1982.

Rothi L. J., Mack L., Heilman K.M. Pantomime agnosia // J. Neurology, Neurosurgery and Psychiatry. 1986. V. 49.

Scheflen A. E. Significance of posture in communication system // Psychiatiy. 1964. V. 27. № 4.

Scheflen A. E. Quasi-courtship behavior in psychotherapy // Psychiatry. 1968. V. 28.

Scheflen A. E. Body language and social order. Prentice Hall, 1972.

Sommer R. Personal space. Prentice Hall, 1969.

Varney N. R. Linguistic correlates of pantomime recognition in aphasic patients//J. Neurology, Neurosurgery, and Psychiatiy. 1978. V. 41.

Varney N.R. Pantomime recognition defect in aphasia: implications for the concept of asymbolia // Brain and Language. 1982. V. 15.

Wachtel P. L. An approach to the study of body language in psychotherapy I I Psychotherapy. 1967. V. 4. № 3.

Wainwright G.R. Body language. Suffolk. 1987.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.