Ежи Гротовский

Наиболее близка к драматерапии трактовка театра Е. Гротовским, хотя этот выдающийся режиссер мирового значения не создал какой-либо системы, он был в вечном поиске. Гротовский осуществил множество экспериментов и ввел немало терминов, которые со временем превратились в актуальные понятия мира театра, как, например, паратеатр (в смысле привычных нам паратеатральных систем), посттеатр или метатеатр, бедный театр и театр-лаборатория, целостный акт актерского искусства, святое актерское искусство и т. п.

Продолжавшиеся в течение всей жизни творческие поиски Гротовского его «придворный комментатор», теоретик театра Збигнев Осиньский (см.: Roubal, 1993) делит на следующие периоды: постановочный театр, театр участия, театр источников и ритуальное искусство. Попытаемся из отдельных этапов развития театрального и паратеатрального (метатеатрального) творчества Гротовского выделить элементы, близкие драматерапии.

Шедевром постановочного периода был коллаж архетипичных цитат из Библии, Достоевского, Элиота и др., названный «Апокалипсисом» и построенный вдохновенным аутентичным актерским искусством (это как раз то «святое актерское искусство» «бедного театра»), которое выходило за рамки повседневного театрального общения (зрители могли спонтанно включаться в сценическое действие). Гротовский искал формы совместного активного зрительского участия в творческом процессе поиска собственных и общечеловеческих созидательных сил (Roubal, 1993). Особого внимания заслуживает процесс работы с актером или, скорее, работа актера над собой, частично построенная по методу Станиславского, когда актер с помощью движения и голоса раскрывает и анализирует собственные чувства, зачастую уже заблокированные самоконтролем, внутренними устремлениями, навыками, конвенциями и традициями, воспитанием и образцами поведения. Различными приемами, создающими впечатление физической усталости тела, актер старается открыть этот заблокированный путь инстинктам и рефлексам (сравни с путем Станиславского к так называемому подсознанию или сверхсознанию).

Гротовский разработал целый ряд актерских приемов, базирующихся, в первую очередь, на работе и координации тела и дыхания, например пластических упражнениях, культивирующих телесную выразительность:

«Основной предпосылкой движения тела была способность к созданию представлений, не являющихся имитациями чего-либо. Актер, например, должен был вести себя как двигающаяся плазма, расти, как цветок, идти по снегу или по раскаленным углям, продемонстрировать «напуганный живот» и т. д. Он мог выполнять бесконечное количество этюдов в соответствии со своим собственным воображением, но отнюдь не как подражание предмету или явлению, а каждый раз органически, от внутреннего или внешнего импульса к целостной форме. Импульс должен был исходить из центра, который, перемещаясь, очерчивал форму движения, или его образный смысл. Например, при ходьбе по раскаленному песку центр вначале находится в месте касания песка босыми ногами, а затем импульс переходит в руки и во все тело. Таким образом, в теле могут образовываться различные контрапункты» (Hyvnar, 2000, с. 248).

Было сказано, что тренинг должен устранять препятствия и автоматические реакции тела. К описанным приемам весьма близка часть «метода ролей» профессора Ланди (см. ниже).

С начала 1970-х годов Гротовский задумывает создание театра соучастия (т. е. соучастия неактеров, «свидетелей» театрального действа), который носит уже собственно паратеатральную форму. Лейтмотивом этого этапа поисков была встреча людей: с миром, с другими людьми, с самими собой. Гротовский сосредоточивается на архетипических образах как источниках театра и его ритуализации, которая проявлялась, помимо прочего, в спонтанном движении или танце, в использовании огня и непривычного окружения, в поиске праздничного восприятия повседневности (Roubal, 1993).

Театр источников занимался поисками межкультурных театральных корней в архаичных обрядах и ритуалах, которые Гротовский изучал на Гаити, Ямайке, в Мексике и в Нигерии и которые он соединял с «нашим» миром, пытаясь найти архетипический и вневременной смысл ритуалов и возможности его интеграции в технический мир XX в.

Логическим завершением поиска театральных источников является последний в жизни Гротовского период ритуальных игр, направленный на поиски первоначального смысла искусства как метода познания мира. Гротовский убежден, что каждый из нас

«посредством своей телесности может обнаруживать в себе следы своего родового прошлого, своих предков (мифического перформера, т. е. ритуального танцовщика, шамана, жреца, воина рода), а возможно, прикоснуться и к самому первоначалу» (Roubal, 1993, с. 76).

Через театральную антропологию и стадию ритуалов Гротовский переходит к гипотезам, которые в значительной степени коррелируют с принципами трансперсональной психологии. А поскольку драматерапия целенаправленно работает с архетипическими ролями, она весьма близка к поискам и находкам Гротовского.

Еще немного места уделим поискам и экспериментам Гротовского в области ритуальной трактовки театра, целью которых было «восстановить самую старую форму искусства, когда ритуал и художественное творчество составляли одно и то же» (Grotowski, 1999, с. 169). Гротовский чувствовал, что невозможно создать некую новую форму ритуала, для этого потребовались бы столетия эволюции. В своем манифесте «Перформер», выпущенном в последний творческий период жизни (так называемый период ритуальных игр), Гротовский обобщает свои последние эксперименты, делая вывод, что «ритуал есть перформанс, реализованная акция, акт. Выродившийся ритуал является спектаклем. Я стремлюсь открывать не то, что будет новым, а то, что забыто. Причем настолько старо, что к нему нельзя применить разделение на виды искусства» (Grotowski, 1999, с. 196). Драматерапия может использовать некоторые находки Гротовского в качестве отправных положений, а именно при поиске средств становления эстетической дистанции, спонтанности, аутентичности и конгруэнции у клиентов с психическими ограничениями. В стремлении использовать первичную театральную спонтанность в своем театре Гротовский исходил из предпосылки, что именно исконный ритуал является тем, что может вернуть театру спонтанность, так как в нем активно участвуют как актеры, так и зрители. Для того чтобы вызвать непосредственную и аутентичную реакцию, необходимо было для каждого представления особым образом организовывать сценическое пространство, а также разрушить привычное представление о сцене как пространстве, отделенном от зрительного зала, т. е. соединить зрителей в одном пространстве с актерами.

В экспериментах с театральным пространством и в изучении его влияния на аутентичность и конгруэнцию зрительских переживаний Гротовский обнаружил интересный парадокс. Чтобы дать зрителю шанс на прямое эмотивное участие в театре-ритуале, а тем самым и возможность идентифицировать себя с каким-либо персонажем, следовало бы отделить зрителей и актеров друг от друга. Лишь зритель, находящийся в роли наблюдателя или, точнее, в роли свидетеля, способен к подлинному эмоциональному соучастию театральному событию. И наоборот, если мы хотим добиться появления у зрителя определенного элемента отчуждения, если мы желаем навязать ему чувство дистанции от актеров, следует соединить зрителей в одном пространстве с актерами (Grotowski, 1999). Этот факт может послужить важным ориентиром при поиске адекватных, направленных на клиента инструментов укорачивания или удлинения дистанции во время драматерапевтических сеансов.

В поисках выразительности ритуального театра Гротовский пришел к убеждению, что в постмодернистском мире невозможно воскресить идею ритуального театра, поскольку не существует оси, вокруг которой вращался бы ритуал. Он имел в виду глобальную религиозную веру. Однако продолжение экспериментов показало, что подобной осью может стать собственно актерское искусство и нахождение источников ритуального актерского мастерства, что проявилось в поисках символов европейского театра (такие символы веками существуют в восточных театральных системах, например, в пекинской опере или японском театре Но), в поисках актерских морфем тех физических действий, которые закреплены в чувственном мире человека. Морфемами он считал импульсы, которые происходят изнутри и для которых жест является лишь неким финальным завершением (Grotowski, 1999). Эти морфемы затем изучали участники его ритуальных игр, в которых главными компонентами были песни, физические упражнения (в трактовке Станиславского), танец, структурированные элементы движения и нарративные моменты (настолько древние, что они всегда были анонимными), пространство и освещение. По завершению своих исследований в этой области Гротовский пришел к необходимости создания абсолютно нового терминологического аппарата для наименования того, что он исследовал, прежде всего для того, чтобы у адресатов его театра не срабатывали стереотипы, связанные с ритуалом: стереотип дословного следования ритуалу, стереотип помешательства и коллективных судорог, хаотической спонтанности, стереотип обновления мифа и мифа, вновь воплощенного, стереотип экуменизма, основанный на мотивах различных религий и культур.

Вот что можно сказать о наследии театрального теоретика и практика, который, видимо, дальше всех из театральных антропологов продвинулся в поисках ритуальной формы театра и в применении ритуала в этой области.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.