Раздробленность

Одну из центральных проблем теоретической работы Жака Лакана можно назвать «логикой Другого», именно этот аспект его концепции наиболее интересен в русле рассматриваемого нами процесса формирования личности. Но прежде чем перейти непосредственно к этой теме, мы обратимся к структуре психического, которую сформулировал этот величайший мыслитель и гениальный фокусник психоанализа.

Во втором томе своих семинаров Ж. Лакан определяет эту структуру достаточно ясно: «Одной из главных пружин, одним из ключевых моментов теории, которую я здесь рассматриваю, является различение Реального, Воображаемого и Символического. Я все время стараюсь научить вас этому различению, приучить к нему. Моя концепция даст вам возможность разглядеть тайное недоразумение, которое в понятии объекта кроется. Ибо на самом деле понятие объекта как раз и держится на смешении, путанице этих трех терминов».[109] При этом адекватно определять специфику Воображаемого и Символического можно, по всей видимости, лишь по отношению каждого из этих образований (отдельно) к ипостаси Реального. «Объекты эти обладают двойной природой, – пишет Ж. Лакан, – реальной и воображаемой. С одной стороны, в качестве объектов желания, они являются воображаемыми […]. С другой стороны, это объекты реальные – совершенно очевидно, что мы их дать индивиду не можем, это не в нашей власти».[110]

Последнее указание чрезвычайно важно. Реальные объекты в каком-то смысле оттеснены от человека, с одной стороны, самим Воображаемым, то есть тем желанием, которым субъект насыщает рассматриваемый объект. С другой стороны, и здесь речь идет уже о Символическом регистре, объект как Реальное оттесняется от субъекта «стеной языка»,[111] то есть символами, которые означают этот объект во внутреннем пространстве субъекта и являются психическими эквивалентами реальных объектов, символами, которыми, в отличие от реальных объектов, субъект может оперировать, делая различные умозаключения и устанавливая всевозможные взаимосвязи между этими означаемыми объектами.

Итак, Реальное субъекту недоступно, оно, если так можно выразиться, просвечивает через Символическое (язык) и Воображаемое (желание), выступающие в роли своеобразных «заинтересованных посредников», но никогда не дано субъекту само по себе как таковое. Именно поэтому, говорит Ж. Лакан, «на границе Воображаемого и Символического вся деятельность анализа и разыгрывается».[112] Весьма приблизительно можно сказать, что Ж. Лакан разделяет «промежуточную переменную», эту линзу, преломляющую посылы Реального (стимула), на две части – область желания и область знаков. Смешение, которое здесь возникает, и создает то, с чем приходится иметь дело психотерапевту, выполняющему по сути дела роль рефери, разводящего противников по двум сторонам ринга.

Данный подход позволяет Ж. Лакану продвинуться несколько дальше Л. Витгенштейна, с одной стороны, и М. Фуко, с другой, о чем со всей очевидностью свидетельствует следующая цитата из У. Эко: «У Лакана порядок символического конституируется не человеком и не духом, конституирующим человека, но он сам конституирует человека».[113] Не будет большим преувеличением распространить эту закономерность и на Воображаемое, которое, по всей видимости, так же как и Символическое, не конституируется человеком по его усмотрению, но оно само конституирует человека. Иными словами, мы снова сталкиваемся с ситуацией, описанной в предыдущем подразделе (теперь же она еще более конкретизирована), с ситуацией, когда субъект, сам того не подозревая, оказывается своего рода марионеткой в игре Воображаемого и Символического, которые подменяют его собою, выдают себя за него самого. Таким образом, субъект оказывается отсечен не только от Реальности как таковой, но и от себя самого (как Реального субъекта) по тем же самым механизмам.

Какие же последствия для субъекта влечет такая разделенность его с самим собою? На этот вопрос и призван ответить феномен «большого и маленького другого». Дело представляется более или менее простым, когда речь идет о неодушевленных объектах или даже одушевленных, но не «однородных»[114] субъекту. Здесь мы вполне можем воспользоваться предложенной Ж. Лаканом тактикой и развести Воображаемое и Символическое по разным углам, предоставив тем самым объекту право быть тем, кем он в сущности и является: женской груди – грудью, фаллосу – фаллосом. Но ситуация тысячу крат усложняется, когда речь идет об объекте «однородном», то есть о другом субъекте (человеке).

Для демонстрации этой сложности Ж. Лакан использует два примера. Первый приведен в работе «Логическое время» и касается трех заключенных тюрьмы, одному из которых обещано освобождение, если он первым правильно угадает, какой по цвету кружок (из трех белых и двух черных) закреплен у него на спине. Второй пример описан в уже цитированном нами втором томе «Семинаров» Ж. Лакана, где для анализа используется один из рассказов Эдгара По («Украденное письмо»), а именно та его часть, где мальчик рассказывает главному герою рассказа (Дюпену), как ему удается постоянно выигрывать в «чет или нечет?» Мы не будем повторять ход размышлений Ж. Лакана, отметим лишь, что данные примеры служат ему для выявления феномена «интерсубъективности».

Возвращаясь к определенным нами уровням социализации, на этапе «социального одиночества» и в большей степени на этапе «социальной растворенности» ребенок не воспринимает других людей как людей. На первом уровне своей социализации он вовсе не выделяет людей из мира вещей, поскольку не ощущает своей собственной субъективности. На втором уровне, схватывая уже ощущение собственной субъективности, он еще не способен в полной мере осознать, что другие люди также обладают такой субъективностью, он не готов отказаться еще от иллюзии своего полного господства над миром, допустить, что другие столь же самостоятельны, сколь и он сам. На третьем уровне («социальной развертки») ребенок склонен приписывать другим людям даже несколько превосходящую его собственную степень субъективности, хотя и не осознает этого.

К четвертому этапу («деятельностной социализации») степень субъективности себя и другого достигает в сознании ребенка своего паритета, хотя теперь она столь формализована, что взрослеющий ребенок считает себя способным предугадывать мысли и чувства другого человека, «знать» все «должен» и «может», полагает себя «мерой людей», что, разумеется, также является существенным заблуждением. С этой иллюзией он и проследует дальше, если не вступит окончательно и бесповоротно на столбовую дорогу развития личности, где ему предстоит открыть сущностную инаковость другого человека и отсутствие «общих правил».

Теперь мы можем определить «интерсубъективность», свойственную формирующейся (сформировавшейся) личности, и «интерсубъективность», свойственную развивающейся (развившейся) личности. В первом случае эта интерсубъективность не предполагает наличие инакового другого, создает иллюзию понятности и предсказуемости другого человека (назовем ее «первичной интерсубъективностью»). Во втором же случае интерсубъективность оказывается по-настоящему действительной, поскольку для личности, достигшей третьего уровня развития личности, другой человек предстает инаковым, сущностно отличным, индивидуальностью, ощущаемой как уникальность, а потому действительной лишь в осознании всей ее непредсказуемости и имманентной специфичности (назовем эту интерсубъективность «вторичной»).

Ж. Лакан столкнулся с этим противоречием и, не будучи осведомленным относительно существования процесса развития личности, как ее понимает психософия, занимает соломонову позицию: «В целом, – пишет Ж. Лакан, – интерсубъективность миражем не является, но рассматривать своего ближнего и полагать, будто он думает именно то, что предполагаем мы, – грубейшее заблуждение».[115] Однако, и всякому практикующему психотерапевту это известно, большинство людей убеждены в своей способности «знать» другого (такое инфантильное «ясновидение»), то есть полагают, что другие думают именно то, что, по их мнению, эти другие думают. И сам тот факт, что Ж. Лакан отмечает возможность двух таких мировоззренческих вариантов и ошибочность позиции мнимого «ясновидения», говорит о его различении результатов процесса формирования и развития личности, которые, впрочем, им не выделяются и не обосновываются. Поэтому мы не найдем у него концепции личностной динамичности, а лишь аналитической динамики, в результате которой, кстати сказать, он хотел бы видеть именно то, что мы называем результатом развития личности.

В результате Ж. Лакан все-таки преодолевает свою страсть к соломоновым решениям и вводит дифференциацию между другим и Другим, где первый – другой человек для личности, только сформированной, и отвечает феномену «первичной интерсубъективности», а второй – другой (Другой) человек, воспринимаемый развивающейся (развитой) личностью во всей его сущностной инаковости, уникальной индивидуальности, что соответствует «вторичной интерсубъективности».

Однако мы забежали несколько вперед. Теперь нам предстоит раскрыть понятие первичной интерсубъективности, которая, как мы видели, возникает при переходе ребенка со второго на третий уровень его социализации, а также ее отличие от вторичной интерсубъективности, которая свойственна личности, преодолевающей рубеж второго (переход на третий) уровня своего развития.

На своем семинаре Ж. Лакан приводит схему (воспроизводить которую не имеет никакого смысла, тем более что это потребовало бы подробного ее описания и анализа; желающие найдут ее в первоисточнике), которая представляет собой его видение интерсубъективности. Мы ограничимся лишь несколькими цитатами из текста, которые имеют наиболее существенное значение для нашего изложения. В первую очередь нужно принять во внимание такое указание Ж. Лакана: «В диалектике психоанализа, – пишет Ж. Лакан, – нельзя понять ровно ничего, не уяснив предварительно, что Я – это воображаемая конструкция».[116] Это утверждение кажется по меньшей мере странным, но далее Ж. Лакан высказывает следующее соображение, способное прояснить существо дела: «Нам все уши успели прожужжать разговорами о том, что субъект-де берется в его целокупности. Почему он, собственно, должен быть целокупным? Нам лично об этом ничего не известно. Лично я не целокупен. Да и вы тоже. Будь мы целокупны, мы и были бы каждый сам по себе, а не сидели бы здесь вместе (имеется в виду семинар. – А.К., А.А.), пытаясь, как говорят, организоваться. Это не субъект в своей целокупности, это субъект в своей открытости. Он, как и водится, сам не знает, что говорит. Знай он, что говорит, он бы здесь не был».[117]

Ценность данного пассажа переоценить трудно. Дело в том, Ж. Лакан говорит здесь о «ролях»; если бы человек был «целокупен», то он бы не мог быть «слушателем» семинара или его «ведущим», именно тот факт, что человек может быть в той или иной роли, делает процесс содержательного взаимодействия возможным. «Открытость» субъекта, на которую указывает в этом случае Ж. Лакан, есть его открытость отношениям, его ролевая позиция. Далее Ж. Лакан говорит, что субъект этот тождественен собственному Я (вспомним сейчас высказывание Ж. Лакана о Я, которое мы привели чуть выше, и сделаем вывод, что это не Я в его целокупности, которого и нет вовсе, а Я некой роли, которой он тождественен) «и он думает, вероятно, что это Я – это он и есть. Так думают все, и никуда от этого не денешься».[118] Подмечено удивительно точно! Человек, находящийся в каких-то определенных я-отождествленных ролевых отношениях, не ощущает, что играет какую-то роль, ибо он ей тождественен, а потому наивно полагает, что он и есть эта роль (это в какой-то мере действительно так) и что он ею исчерпывается), а это уже совершенно неверно, поскольку в другой ситуации (в других отношениях) он был бы иным (была бы актуализирована какая-то другая я-отождествленная роль), а не таким, как сейчас.

Следующая фраза кажется несколько путаной, но мы попробуем ее разъяснить. «С другой стороны, – говорит Ж. Лакан, – анализ объясняет нам, что Я является формой, которой принадлежит безусловно основополагающая роль в образовании объектов. В частности, именно в форме другого в зеркале является ему тот, кого мы, по чисто структурным соображениям, называем ему подобным. Эта форма другого находится с его Я в самой тесной связи – она накладывается на него».[119] В этом высказывании затронута идея «зеркала» («стадии зеркала»), о которой мы скажем несколько позже, сейчас же нас интересует другое, а именно: это Я субъекта, которое, как мы уже выяснили, является я-отождествленной ролью, по словам Ж. Лакана, «образует объект».

Что имеется в виду? Когда человек играет я-отождествленную роль, он вынуждает другого (своего напарника) играть соответствующую роль (или делает его играющим такую роль), иными словами, лишает его (этого другого) возможности быть собственно собой, как бы вычленяет из его целокупности только ту его «часть», то его Я (я-отождествленную роль), которое соответствует его (рассматриваемого нами субъекта) ожиданию.

Когда Ж. Лакан говорит, что «эта форма другого находится с его Я в самой тесной связи», как бы «накладывается на него», речь идет именно о я-отождествленном отношении, в котором каждый играет я-отождествленную роль, обусловливая игру друг друга. Если мы представим себе аналогию с театральным действием, то в самом общем приближении можно сказать, что, играя Гамлета, актер фактически делает свою партнершу Офелией, играя же Отелло – Дездемоной, в противном случае пьеса не удастся.

Далее Ж. Лакан конкретизирует эту мысль: «Имеется, таким образом, плоскость зеркала, симметричный мир эго и однородных других».[120] Чем подтверждает наше предположение, поскольку когда он говорит о «мире эго» (читай – «мирах») и «однородных других», указывая на их симметричность, понятно, что речь идет о я-отождествленных отношениях.

Теперь Ж. Лакан идет дальше: «Именно в порядке, установленном стеной языка, и черпает воображаемое свою ложную реальность (воображаемое черпает себя в Символическом. – А.К., А.А.), которая остается тем не менее реальностью засвидетельствованной. Собственное Я (в нашем его понимании), другой, подобный – все эти воображаемые сущности являются объектами. […] Объектами они, безусловно, являются, будучи как таковые поименованы внутри однородно организованной системы – стены языка».[121]

В этой цитате важно каждое слово. Во-первых, высказывание «засвидетельствованная реальность» означает, что отношения эти действительны, но при этом уточнение «именно в порядке, установленном стеной языка» говорит нам, что эта реальность обеспечивается взаимной согласованностью игры, обеспеченной «поименованностью» ролей («сын – мать», «учитель – ученик», «покупатель – продавец», «аналитик – анализант» и т. п.) и их соответствием «внутри однородно организованной системы» (не «сын – продавец», не «ученик – мать» и т. п.). И наконец, может быть, самое важное: «эти воображаемые сущности являются объектами», то есть субъекты выступают здесь даже не в роли субъектов, а как предметы, поскольку они, будучи в я-отождествленных отношениях, только марионетки игры, правила которой предусмотрены уже самой игрой, названием пьесы: «Гамлет», «Отелло». Можно, опять же с сильным приближением, сказать, что здесь срабатывает «субъективация» (М. Фуко), но не «субъективность» как таковая.

Ж. Лакан в следующем абзаце еще явственнее прочерчивает «объектность» человека в таких отношениях, указывая на главенствующую роль языка в этой «материализации»: «Говоря со своими ближними, субъект пользуется общим для всех языком, в котором воображаемые Я выступают как вещи не просто вне-существующие, а реальные. Будучи не в состоянии узнать, что же именно находится в поле, где протекает конкретный диалог, он имеет дело с определенным числом персонажей (далее Ж. Лакан приводит символы своей схемы, которые обозначают я-отождествленные роли напарников рассматриваемого субъекта по я-отождествленным отношениям. – А.К., А.А.). И в той мере, в которой субъект ставит их в связь со своим собственным образом, те, с кем он говорит, становятся одновременно теми, с кем он себя отождествляет».[122]

Последняя фраза в этой цитате может показаться полной нелепицей (будем надеяться, что Ж. Лакан действительно говорил то, что мы имеем возможность прочесть и мы не имеем дела с ошибкой перевода), но напротив, если слова Ж. Лакана переведены верно, сказанное удивительно точно определяет всю специфику я-отождествленных отношений: «И в той мере, в которой субъект ставит их в связь со своим собственным образом (я-отождествленной ролью. – А.К., А.А.), те, с кем он говорит, становятся одновременно теми, с кем он себя отождествляет (соответствующая я-отождествленная роль напарника по игре. – А.К., А.А.)». Сама конструкция фразы блестяще характеризует ситуацию ситуативного генезиса я-отождествленных отношений (повторим еще раз): «становятся одновременно теми, с кем он себя отождествляет (курсив наш. – А.К., А.А.)».

Все, что было представлено выше, прекрасно отражает сущность «первичной интерсубъективности». И далее, что не может не вызвать восхищения, Ж. Лакан излагает, если так можно выразиться, «переходную» между первичной и вторичной интерсубъективность, которая, как следует из нижеприведенной цитаты, обеспечивается не чем иным, как я-неотождествленными ролями (теперь их безусловная значимость и ценность станет нам совершенно очевидной).

«Говоря так, – пишет Ж. Лакан, – нельзя упускать из виду основное допущение, из которого мы, аналитики, исходим, – мы твердо убеждены, что существуют и другие субъекты помимо нас, что существуют между субъектами отношения вполне неподдельные. У нас не было бы причин так думать, не будь наше убеждение засвидетельствовано тем фактом, который как раз субъективность и характеризует, – тем фактом, что субъект способен нас обмануть. Это и есть решающее доказательство. Я вовсе не утверждаю, что это единственное основание реальности другого субъекта, – это его доказательство. Другими словами, на самом деле мы обращаемся не к … (здесь Ж. Лакан приводит символы своей схемы, которые обозначают другого (Другого) как его (Его) сущностную инаковость, его (Его) уникальную индивидуальность. – А.К., А.А.), которые суть то, о чем нам ничего неизвестно, – настоящие Другие, истинные субъекты».

Остановимся на всех значимых местах этой цитаты. «Мы твердо убеждены, что существуют другие субъекты помимо нас» – заключенная здесь мысль не оставляет сомнений: я-отождествленные роли не дают нам ощущения собственной субъективности, чего было бы нелепо ожидать от того, что по сути является пусть и сложным, но «поведенческим автоматизмом», «стереотипным поведением» и «условным рефлексом». Как же Ж. Лакан «узнает» о субъективности других, «узнает» о том, что они не объекты (не вещи, какими были люди для ребенка на первых двух уровнях формирования его личности), а субъекты? Через возможность обмана с их стороны, что значит: я узнаю, что другой «себе на уме», узнавая, что он был со мной в я-неотождествленных отношениях, преследуя какие-то свои, осознанные им самим, но не известные мне цели. Тот факт, что другой может поступать не так, как я думаю, говорит мне о том, что он «мыслит» (здесь важен также и тот факт, что обман этот оказывается возможен благодаря языку: я понимаю, что он, этот другой, обладает не только внешней, известной мне, но и какой-то своей, только ему одному известной внутренней речью). Кстати сказать, и свою субъективность я осознаю, когда обманываю кого-то, иными словами, мое «эмпирически схваченное переживание собственного „Я“»[123] есть не что иное, как переживание страха своей собственной нарушенной тождественности (исполняемой роли и стоящего за ней помысла).

Итак, я-неотождествленные отношения дают мне возможность ощутить «промежуточную интерсубъективность», интерсубъективность, где поведение другого субъекта открывается для меня как тайна за семью печатями. Он пугает меня в структуре этой «промежуточной интерсубъективности» своей неизвестностью, непредсказуемостью, инаковостью, но не сущностной, не уникальной еще, а инаковостью мысли. Собственно же его уникальная индивидуальность, он как «настоящий Другой», «истинный субъект» может открыться мне лишь в индивидуальных отношениях, где речь будет остановлена, а отношение, лишенное содержания, станет чистым отношением соприкасающихся сущностей, где царствовать будет «вторичная интерсубъективность». Однако до той поры, пока между нами стоят язык (что создает континуум я-отождествленных отношений) и речь (с ее распадающимся течением на внутреннюю и внешнюю, что создает возможность я-неотождествленных отношений), наши с ним индивидуальные отношения (отношения двух Других друг с другом) заказаны.

И вот почему Ж. Лакан пишет: «Они („Другие“, „истинные субъекты“. – А.К., А.А.) находятся по другую сторону стены языка (языка и речи (внутренней и внешней). – А.К., А.А.) – там, где мне никогда до них не добраться. Это ведь к ним, по сути дела, обращаюсь я каждый раз, когда произношу слово истины, но достигает оно, по законам отражения, лишь а да а (здесь Ж. Лакан снова использует обозначения своей схемы для „других“ с маленькой буквы, „ролей“, как мы теперь знаем. – А.К., А.А.). Я всегда устремляюсь к субъектам истинным, а довольствоваться мне приходится только тенями. От Других, истинных Других, субъекта отделяет стена языка».[124]

Впрочем, пессимизм этого высказывания Ж. Лакана мы разделить никак не сможем, но чтобы открыть свою «истину» Другому (без слов, правда), необходимо пройти как минимум три уровня развития личности, и об этом мы будем говорить ниже, пока же нам следует завершить представление процесса ее формирования.

Что ж, Ж. Лакан предоставил нам замечательную возможность понять, каким же образом, по каким психологическим механизмам существуют я-отождествленные и я-неотождествленные отношения, он показал нам также значимость я-неотождествленных отношений для обретения субъектом ощущения собственной и чужой «субъективности». Он позволил нам сформулировать те отличия, которые характеризуют специфику первичной, переходной и вторичной интерсубъективности. Теперь же мы еще раз вернемся к его по сути весьма трагичной фразе о своей, как и каждого из нас, нецелокупности. Рассмотрим его «стадию зеркала» и подведем не самые утешительные итоги результатам процесса формирования личности, что откроет нам истинное значение уже другого процесса, процесса развития личности.

Итак, Ж. Лакан говорит: «Лично я не целокупен», распространяя этот тезис на каждого человека. Данное обстоятельство, учитывая вышеизложенное, сомнений не вызывает. Однако истоки этого открытия следует искать не где-нибудь, а в так называемой «стадии зеркала», описанной Ж. Лаканом (оставим в стороне позицию Меляни Кляйн и Валлона). Было бы ошибкой считать, что под «стадией зеркала» в концепции Ж. Лакана понимается именно тот процесс, когда ребенок между 6 и 0 месяцами своей жизни производит некие операции в своем сознании, связанные со своим отражением в зеркале. По мнению Элизабет Рудинеско, и с ней трудно не согласиться, «стадия зеркала» в концепции Ж. Лакана «не имеет ничего общего с реальными стадиями, как и с реальным зеркалом, ни даже с каким-либо конкретным опытом. Она представляет собой скорее своего рода психологический процесс, а точнее – онтологический, в котором проявляется субъект в его самоидентификации посредством установления системы подобий, которые он начинает осознавать, подобно тому как ребенок начинает узнавать себя, глядя в зеркало (курсив наш. – А.К., А.А.)».[125] Для Ж. Лакана «стадия зеркала» действительно не более чем удачный образ для изложения своих взглядов. Что ж, попытаемся рассмотреть очертания этого образа.

«Вот на чем я настаиваю, – пишет Ж. Лакан, – в моей теории стадии зеркала: один лишь вид целостной формы человеческого тела дает субъекту воображаемое господство над его собственным телом – господство преждевременное по отношению к реальному овладению. Такое формирование не связано с самим процессом созревания и не совпадает с ним. Субъект предвосхищает завершение психологического развития, и предвосхищение это придаст свой стиль всякому позднейшему осуществлению действительного овладения двигательными функциями. Это и есть тот первичный опыт видения себя, где человек в отражении осознает себя иным, чем он есть, где закладывается основное человеческое измерение, структурирующее всю его фантазматическую жизнь».[126]

Иными словами, для Ж. Лакана, нарочито чурающегося экзистенциализма, «стадия зеркала» есть способ сказать о феномене «несовпадения человека» с самим собой. И если собственно феномен «зеркала» есть просто несовпадение предполагаемого образа с образом реальным (в самом этом факте нет ничего сверхъестественного, странно было бы как раз обратное), то «стадия зеркала», по Ж. Лакану, есть некий символ, который призван выразить то внутрипсихическое выпадение человека из социума, ту его противопоставленность социуму, которая возникает вследствие несовпадения человека в его целокупности (которой он обременен со всей неизбежностью), с теми частными функциями («ролями»), которыми он в этом социуме является.

Вот почему Ж. Лакан пишет в своей статье «Стадия зеркала и ее роль в формировании функции Я» (1949) о «социальной диалектике, придающей этому (человеческому. – А.К., А.А.) познанию параноидальную структуру».[127] Указание на параноидальность – есть указание на противопоставленность субъекта и социума, раскалывающую субъекта, в этом и этим социумом конституированного, противопоставленность, которая, впрочем, не отменяет единства, обусловленного «однокоренной» природой социума и социального субъекта, поскольку эта «социальная диалектика» в том-то и состоит, что «связывает Я с социально обусловленными ситуациями»[128] (я-отождествленные роли). Только такое понимание мысли Ж. Лакана позволит нам более или менее точно уловить смысл следующих его слов:

«Стадия зеркала, таким образом, – пишет Ж. Лакан в той же работе, – представляет собой драму, чей внутренний импульс устремляет ее от несостоятельности к опережению, – драму, которая фабрикует для субъекта, попавшегося на приманку пространственной идентификации, череду фантазмов, открывающуюся расчлененным образом тела, а завершающуюся формой его целостности, которую мы назовем ортопедической, и облачением наконец в ту броню отчуждающей идентичности, чья жесткая структура и предопределит собой все дальнейшее его умственное развитие. Таким образом прорыв круга Innewelt в направлении к Umwelt[129] порождает неразрешимую задачу инвентаризации „своего Я“».[130]

В этой цитате проглядываются наконец основные линии концепции Ж. Лакана. Социализация – есть «драма» (указание на «устремление от несостоятельности к опережению» – странным образом коннотирует с уже упомянутой нами концепцией А. Адлера, о которой, впрочем, сам Ж. Лакан не говорит), драма, суть которой состоит в необходимости самоидентификации для субъекта, что, впрочем, влечет за собой лишь «ортопедическую» целостность, целостность, сотканную из «фантазмов» («ролей») и не являющуюся целокупностью, в отсутствии которой Ж. Лакан, как мы помним, и признается. Вот почему эту идентичность Ж. Лакан называет «отчуждающей», поскольку, как ни парадоксально, но именно идентичность человека его ролям, эта «субъективация» (по М. Фуко) и лишает его, человека, его самого, лишает его возможности быть инаковым, проявлять свою уникальную индивидуальность в индивидуальных отношениях.

Однако именно структура личности человека, какой бы чуждой, искусственной в отношении самого человека она ни была, и определяет («предопределяет», как говорит Ж. Лакан) «все дальнейшее его умственное развитие». Иными словами, следование человека в процессе дальнейшей жизнедеятельности в том же направлении, в котором происходило формирование его личности, представляет собой последовательное усугубление его внутренней раздробленности, обусловленное почти хтонической игрой (наложением, слипанием, диссоциацией и т. п.) всего множества его различных Я (я-отождествленные и я-неотождествленные роли), каждое из которых является лишь неким отблеском (или все же тенью?) его истинной сущности, скрытой под покровами двух внешних контуров личности.

Суть процесса формирования личности, таким образом, заключается в утрате ребенком своей первоначальной целостности, природного единства. В этом процессе он сам (его ego, ego, которого, если быть совсем точными, на самом деле никогда и не было, о чем свидетельствовал и Ж. Лакан, а существовало лишь то, что мы с огромной долей условности могли бы таковым назвать) приобретает некую содержательную форму, но не свою собственную, подлинно индивидуальную (поскольку процесс формирования личности является по сути не разрастанием себя, а прорастанием в социум, то есть процессом адаптации к социальной среде), а форму своих эманаций, разношерстное единство множества социально обусловленных ролей. Здесь напрашивается аналогия с одноименным персонажем сказки «Волшебник страны Оз», который представлялся своим визитерам то в образе пылающего шара, то чудовищем, то прекрасной женщиной, будучи на самом деле лишь несчастным фокусником из Техаса, занесенным на своем воздушном шаре в загадочную страну, где он не мог быть, но мог лишь казаться. Впрочем, справедливости ради надо отметить, что на него, на его кажимость смотрели также отнюдь не настоящие глаза, но глаза, прикрытые зелеными очками, окрашивающими мир в изумрудные цвета.

Итак, возвращаясь к сказанному, а именно к феноменам интерсубъективности, и подводя итоги, следует констатировать, что процесс формирования личности есть не только процесс обретения человеком содержательных форм, необходимых для существования в социальной среде, но и одновременный процесс угасания сущностной инаковости, уникальной индивидуальности конкретного человеческого существа в лавине нарождающейся содержательности, которая подобно коросте покрывает его индивидуальность и скрывает ее от Другого, что делает обоих – другими. Этот процесс закономерен и неизбежен, причем, как свидетельствует психотерапевтическая практика, для конкретного субъекта лучше, если он (процесс формирования его личности) пройдет максимально полно и развернуто, без сшибок и возможных огрехов. Однако процесс этот является не самоцелью, а (как мы увидим ниже, рассматривая процесс развития личности) лишь своего рода подготовительным этапом к тому, чтобы (при удачном стечении обстоятельств) открыться впоследствии Другому (данному в индивидуальных отношениях, в реалиях «вторичной интерсубъективности») переродившимся.

Младенец открыт Другому, но беда в том, что тот ему недоступен, да и сам младенец не имеет еще специфической способности ухватывания Другого в его другости. Более того, он (другой человек) не является младенцу Другим, он для него – Другое. Другой для него не «такой же, как я, но иной», а нечто чужеродное, можно было бы сказать, «оторванное», «отстраненное». Если бы данной ситуации встречи младенца и взрослого предсуществовал некий общий для них двоих социоформный континуум, то подобная встреча двух Других могла бы состояться и без длительного процесса формирования личности с последующим ее развитием (являющимся, как мы увидим ниже, ее анигиляцией), но в том-то все и дело, что этого континуума не существует еще, этот континуум «интерсубъективности» только будет теперь формироваться. Однако по мере его формирования Другой станет все более и более затуманиваться, блекнуть, окутываемый содержанием, отдаляться от сущности ребенка, но теперь уже не «по своей воле», не через свою Индивидуальную Реальность, отделявшую его прежде от этого малыша, но потому, что сам малыш будет формировать свою собственную Индивидуальную Реальность, свою «атмосферу», свою призму-сито, искажающую и цензурирующую. Таким образом формирование личности – это процесс утраты единства с Другим, утраты единства, которого, по большому-то счету, и не было, но которое в принципе было бы возможным, если бы мы все «были как дети».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.