1.1.1. Психологическая картина нормального горя

1.1.1. Психологическая картина нормального горя

Одним из пионеров изучения психологии горя принято считать Эриха Линдеманна. В результате наблюдения более ста пациентов, потерявших близких, он выдвинул несколько основных положений, касающихся переживания острого горя:

1. «Острое горе — это определенный синдром с психологической и соматической симптоматикой.

2. Этот синдром может возникать сразу же после кризиса, он может быть отсроченным, может явным образом не проявляться или, наоборот, проявляться в чрезмерно подчеркнутом виде.

3. Вместо типичного синдрома могут наблюдаться искаженные картины, каждая из которых представляет какой-нибудь особый аспект синдрома горя.

4. Эти искаженные картины соответствующими методами могут быть трансформированы в нормальную реакцию горя, сопровождающуюся разрешением» [17, с. 224]. Если острое горе — это некий синдром с определенной симптоматикой, то каковы же его проявления? Э. Линдеманн перечисляет шесть признаков или симптомов острого горя [17, с. 225–226]:

• физическое страдание: постоянные вздохи, жалобы на потерю сил и истощение, отсутствие аппетита;

• изменение сознания: легкое чувство нереальности, ощущение увеличения эмоциональной дистанции, отделяющей горюющего от других людей, поглощенность образом умершего;

• чувство вины: поиск в событиях, предшествующих смерти близкого, свидетельств того, что не сделал для умершего все, что мог; обвинение себя в невнимательности, преувеличение значимости своих малейших оплошностей;

• враждебные реакции: утрата теплоты в отношениях с другими людьми, раздражение и злость в их адрес, желание, чтобы они не беспокоили;

• утрата моделей поведения: торопливость, непоседливость, бесцельные движения, постоянные поиски какого-либо занятия и неспособность организовать его, потеря интереса к чему бы то ни было;

• появление у горюющего черт умершего, особенно симптомов его последнего заболевания или манеры поведения — этот симптом находится уже на границе патологического реагирования.

В дополнение к данной картине горя можно отметить, что человеку, пережившему потерю, мир зачастую кажется серым, блеклым. В то же время многие вещи напоминают об умершем и отдаются в душе болью. Иной раз кажется, что все вокруг так или иначе связано с ним, и теперь вдруг разом потеряло смысл. При этом появляются нарушения работоспособности, сна, внимания, памяти, теряется ориентация на будущее. Средоточием жизни становятся воспоминания о совместном прошлом, причем образ умершего рисуется в сознании идеализированным, человеком подчас овладевает иррациональное желание вернуть его. Таким образом, мы видим, что переживание горя охватывает все сферы психической жизни человека: когнитивную, аффективную, мотивационную, поведенческую. Кроме того, оно сопровождается физическим страданием и, что весьма вероятно, психосоматическими симптомами.

И все-таки горе, в первую очередь, — именно переживание, явление аффективного порядка, и поэтому сейчас мы попробуем глубже проникнуть в его эмоциональную ткань. Согласно теории дифференциальных эмоций, разработанной К. Изардом, «горе является сложной структурой, включающей фундаментальные эмоции и эмоционально-когнитивные взаимодействия» [12, с. 264]. При этом считается, что в переживании горя ведущее место принадлежит страданию и печали, в большинстве случаев скомбинированными с некоторыми другими фундаментальными эмоциями: страхом, гневом, виной и стыдом. Исследования Дж. Блока «показали также, что понятие горя положительно коррелирует с понятиями беспокойства и зависти и отрицательно — с понятием удовлетворенности» [12, с. 268].

Некоторые авторы помимо этого отмечают у человека, потерявшего кого-либо из своих близких, ощущение собственной малоценности, в частности, из-за снижения работоспособности и интеллектуально-мнестических функций, а также из-за потери интереса к чему бы то ни было. Митрополит Сурожский Антоний помогает взглянуть на чувство своей малозначимости, бывающее у людей, переживающих утрату, еще и с другой стороны. Острота этого чувства усиливается, когда горюющий оказывается в одиночестве, ощущает себя одиноким. Если умирает самый близкий человек, нам уже «не с кем поговорить, некого выслушать, не к кому проявить внимание, …никто не ответит, не отзовется, и нам некому ответить и отозваться; а это означает также очень часто, что только благодаря ушедшему мы имели в собственных глазах некую ценность: для него мы действительно что-то значили, он служил утверждением нашего бытия и нашей значимости… Нас оставил человек — и некому больше… сказать: „Я люблю тебя“, и, следовательно, у нас нет признания, утверждения в вечности» [1].

Все разнообразные эмоциональные переживания, составляющие сложную аффективную архитектонику горя, не образуют собой некую беспорядочную смесь, но так или иначе взаимосвязаны друг с другом, иногда противоречивым образом. Как уже говорилось, основным источником страдания в переживании горя является ощущение потери и часто идущего за ней следом одиночества. Горюющий нередко чувствует себя брошенным, покинутым, из-за чего в глубине души иной раз злится на умершего. Кроме того, потеря значимого человека может быть весьма фрустрирующим событием, так как ставит крест на всех связанных с ним планах и желаниях. Такая фрустрация тоже легко может вызвать гнев. Эти негативные чувства по отношению к умершему: злость, гнев, иногда обида вступают в противоречие с обычно присутствующей его идеализацией или с убеждением, что не подобает испытывать подобные чувства в адрес усопшего, и в результате порождают вину. Другим источником чувства вины может быть сожаление, что не было лучших отношений с умершим, или осознание, что для него не было сделано все, что возможно. Если человек, потерявший близкого, чувствует (или ему кажется), что окружающие осуждают его за то, что он не был достаточно внимательным, заботливым по отношению к умершему, то к прочим сложным чувствам присоединяется еще и стыд. Одиночество, фрустрация и страдание, будучи предметом сравнения с состоянием окружающих людей, дают начало зависти. Так, овдовевший супруг может невольно завидовать другим супружеским парам, а мать, потерявшая своего ребенка, может испытывать зависть по отношению к другим, счастливым матерям и неосознанно избегать мест скопления детей.

Сложную палитру эмоциональных компонентов переживания горя представляют Р. Моуди и Д. Аркэнджел в совместном труде «Жизнь после утраты». По их мнению «горе — это не эмоции, а процесс, вовлекающий различные чувства» [22, с. 91], среди которых называются следующие: покинутость (чувство одиночества, изоляции), гнев, тревога, паника, депрессия (подавленность), страх, досада, сожаление, фрустрация, вина, стыд, зависть, любовь; а также чувства, отражающие как раз процессуальный аспект переживания горя: утешение, смирение или принятие (к ним еще нужно прийти!) В приведенном перечне мы встречаем ряд уже знакомых нам аффективных феноменов. Кроме того, некоторые из перечисленных чувств можно отождествить с определенными эмоциями из числа упоминавшихся выше: депрессию — с печалью и страданием, тревогу — с беспокойством, фрустрацию — с неудовлетворенностью.

Моуди и Аркэнджел приводят разного рода страхи, одолевающие тех, кого постигла утрата. «Люди боятся забыть какие-либо специфические особенности покинувших их близких — облик, голос, манеры. Они опасаются забыть шутки, звучавшие из их уст; секреты, которыми те делились; какие-то особые детали взаимоотношений. Многие упорствуют и сдерживают свои горестные чувства из опасения, что если дадут им волю, то вместе с ними улетучится и память. Для тех, кто видел тяжелую смерть или длительную болезнь, справедливо и обратное — они опасаются, что в памяти их будут преобладать тяжкие воспоминания. Кроме того, имеют значение и проблемы самоконтроля; некоторые полагают, что, дав волю хоть одной слезинке, они безвозвратно утратят контроль над собой и будут рыдать до изнеможения. Мужчины особенно стараются сдерживать свои эмоции, боясь, что плач выдаст их слабость» [22, с. 88—89]. К этому необходимо добавить также страх собственной кончины, который склонен всплывать на поверхность, когда умирает кто-то из близких, так как это событие напоминает человеку, что когда-нибудь то же самое ожидает и его.[1]

Тревога, испытываемая горюющим человеком, иногда бывает столь интенсивной, что разрастается до приступов паники, которые в ситуации потери «сложнее по своему характеру, чем просто паника, поскольку они случаются без видимых причин и внезапно, при этом возникает ощущение близкой гибели или сумасшествия» [22, с. 81]. Досада при переживании горя обычно возникает на почве осознания, что «все кончено», и ничего теперь уже не изменить. В некотором смысле к похожим чувствам относится сожаление, появляющееся, когда отношения с умирающим остались незавершенными. Если люди воспринимают смерть как ошибку, поражение, неудачу, то это служит источником чувства вины и попыток обнаружить то, что можно было бы поправить.

Среди всего, что переживает человек, потерпевший утрату, есть одно чувство, сильно отличающееся от всех остальных своей фундаментальностью и большим позитивным потенциалом (несмотря на страдание) — это любовь. Авторы рассматриваемой работы указывают, правда, на возможное с этой стороны препятствие для процесса переживания утраты. «Эмоциональная любовь создает столь сильную привязанность, что нередко скорбящие относятся к своему горю как к способности удержать эту привязанность» [22, с. 98]. Однако это препятствие преодолимо, и о путях его преодоления мы будем говорить в следующей главе.

Потеря близкого человека, будучи исключительным по своей значимости событием, не только переворачивает текущую жизнь, но также может иметь серьезные последствия и в отдаленном будущем. Смерть близкого пробивает брешь в сложившейся системе межличностных отношений, поэтому именно эта сфера нередко несет на себе печать прошлого несчастья. Одна из возможных здесь проблем связана с блокированием взаимоотношений, подобных тем, которые были с умершим.

Случай из практики

В жизни двадцатидвухлетней девушки несколько лет тому назад произошло трагическое событие — в автокатастрофе погиб ее друг. Она долго и болезненно переживала его I смерть. Со временем боль вроде бы улеглась, но обозначились сложности во взаимоотношениях с молодыми людьми: она все еще оставалась одна. Все окружающие представители мужского пола так или иначе не устраивали ее, не находили отклика в душе. В ходе беседы выяснилось, что мысленно она сравнивала погибшего друга с другими молодыми людьми, а так как умерший вспоминался несколько идеализированным, то сравнение регулярно оказывалось не в их пользу. Девушке казалось, что уже ни с кем у нее не будет такого взаимопонимания и близости, как с умершим. Поэтому она избегала сближения с другими мужчинами и тем самым только утверждалась в мысли, что все они — «совсем не то». Кроме того, держась на расстоянии, она одновременно избегала новой боли (в случае повторной потери) и возможного предательства (видимо, в глубине души девушка испытывала амбивалентные чувства по отношению к погибшему другу: тосковала по нему и в то же время злилась на него за то, что он «предал» ее, оставив одну, и в будущем боялась повторения того же с другим человеком). Таким образом, чувства, испытываемые по отношению к умершему, в данном случае переносились на окружающих. Плюс к этому девушка и сама не хотела совершить предательства своего друга, а именно так она расценивала завязывание близких отношений с другим мужчиной.

Потерпевший утрату может избегать не только определенных отношений, но и конкретных обстоятельств (опыта), сопутствовавших смерти близкого. Так, женщина, по вине врачей потерявшая своего ребенка во время родов, панически боялась еще раз забеременеть и рожать, причем ничего не могла с собой поделать, несмотря на то, что ей очень хотелось иметь детей. Вероятно, здесь играл роль не только страх потерять еще одного ребенка, но и беспокойство за собственную жизнь. В конечном итоге эта женщина усыновила двух мальчиков из детского дома.

Другое возможное последствие понесенной в прошлом утраты — это стремление воздать какому-либо человеку (или людям) то, что не было сделано для умершего.

Случай из жизни

Некая молодая женщина долгое время встречалась с мужчиной старше ее по возрасту, склонным к алкоголизму. Все подруги в один голос призывали ее «одуматься», но, несмотря на это, она вышла за него замуж. Этот мужчина имел некоторые черты сходства с ее отцом, умершим незадолго до их знакомства на почве злоупотребления алкоголем. У ее матери, а также и у нее самой были напряженные отношения с отцом, которого они сторонились и осуждали. Однако после его смерти женщина стала чувствовать себя виноватой за то, что отошла от него в трудную минуту. И теперь, заботясь о своем муже и прощая ему все, она, возможно, неосознанно стремилась воздать ему то, чего раньше не дала отцу.

Попытка извлечь урок из прошлых ошибок по отношению к умершему — вполне нормальное и полезное следствие переживаемого чувства вины. Это справедливо в тех случаях, когда выводы из прошлого опыта сделаны адекватно и применяются к жизни гибко с учетом конкретных обстоятельств. Однако бывает так, что сделанный вывод отрывается от конкретной ситуации, чрезмерно обобщается и воплощается в неадекватных формах поведения, что вместо ожидаемой пользы приводит к возникновению новых проблем.

Случай из практики

В одной из проведенных автором групп экзистенциального самопонимания принимала участие Л., женщина 40 лет. В группе она особенно выделялась среди других своим компульсивным стремлением помогать (убеждала, успокаивала, учила, советовала, стимулировала и т. д.), чем доставляла немало хлопот ведущему и участникам группы. Попытки понять мотивы такого поведения или скорректировать его долгое время оставались безуспешными. На вопрос ведущего о том, зачем она все это делает, Л. отвечала, что хочет помочь людям. Они в свою очередь убеждали ее, что такая помощь их тяготит, однако никакого видимого воздействия эти слова не производили. Постепенно напряжение между Л. и некоторыми другими членами группы росло, и его ощущали обе стороны. Несоответствие возникшего неприятия «благим намерениям» Л. вплотную подвело ее к пониманию, что здесь «что-то не так».

Во всей истории групповой (и не только групповой) жизни Л. все стало на свои места, когда она рассказала о чрезвычайно тяжелом событии периода своей юности. Ее лучшая подруга Т., с которой они были некоторое время в ссоре, переживала тяжелые дни своей жизни и обратилась к ней за поддержкой. Она же, будучи обиженной на подругу, оттолкнула ее, после чего Т. приняла смертельную дозу лекарства и ушла из жизни. Л. долго и тяжело переживала эту утрату, а потом вышла замуж, родила двух дочерей и посвятила им всю свою жизнь. Будучи высокообразованным специалистом-архитектором, человеком достаточно творческим, Л. уже больше десяти лет не работала, а все свои силы отдавала воспитанию двух дочек, к тому времени уже подростков. В связи с этим возникала мысль, что, чувствуя себя виновной в смерти Т., Л. потом всю жизнь пыталась искупить вину, стараясь воздать людям то, что не дала когда-то Т., — свою помощь и поддержку.

В то время как Л. в очередной раз стала возбужденно доказывать всем, что людям действительно всегда надо помогать, и у ведущего, и у некоторых участников группы возникло ощущение, что она разговаривает сейчас с Т., а не с присутствующими. После того как с Л. поделились этим ощущением, к ней начало приходить новое понимание себя, своих взаимоотношений с людьми и своей жизни. Изменилось и ее поведение в группе. До этого она была сильной, доминирующей, напористой, по-своему пытающейся всем помочь, теперь она стала более молчаливой, позволила себе быть слабой (и при этом самой собой) и уже принимала от других помощь и заботу.

Уже после окончания групповой работы, в процессе ретроспективного осмысления полученного опыта, Л. написала: «Если бы я проживала жизнь в группе заново, я постаралась бы больше слушать. Это так здорово — слушать! Я-то все жду, что меня выслушают, а надо слушать других, и не только слушать, но и услышать!» Обратим внимание: какой контраст с безоглядной помощью по своему усмотрению. По большому счету прозрение насчет умения слышать касается не только групповой жизни, но и того трагичного события из юности: тогда она слушала Т., но не услышала. Фактически только теперь Л. действительно извлекла верный урок из давней утраты: важно не просто помогать людям, а прежде этого «услышать», когда и какая помощь нужна.

По прошествии года в жизни Л. произошли существенные перемены, о которых она повествует следующим образом: «…Пришлось в очередной раз пересмотреть вопрос: кто я и зачем я здесь. Пошла опять учиться, вновь работать. Да, страшно: как дети без меня, что будут есть, сделают ли уроки. Оказывается, все нормально. Сейчас я хочу не только накормить и научить детей, я хочу чаще их целовать. У меня появилась новая цель — перейти вместе с детьми и мужем на новую, более высокую ступень отношения друг к другу…» Так пересмотр неадекватного вывода из давней трагедии позволил Л. освободиться от жестких рамок, которыми она стеснила свою жизнь, и открыть для себя новые возможности.

Приведенный случай демонстрирует, что утрата близкого, любимого человека может иметь существенные последствия не только в сфере межличностных отношений, но и в жизни вообще. Она может накладывать отпечаток на жизненную позицию человека, его мироощущение, самовосприятие, смысловые ориентиры. Проиллюстрируем данное наблюдение еще одним практическим примером.

Случай из практики

На консультацию к психологу была направлена девушка, у которой около года назад умерла бабушка. Эта потеря оказалась для нее чрезвычайно значимой и болезненной, так как ее мать умерла, когда девочке было всего четыре года, отец ушел к другой женщине, а бабушка фактически в одиночку вырастила внучку. С момента утраты прошло немало времени, но девушка по-прежнему находилась во власти целого комплекса тяжелых переживаний. Она чувствовала себя брошенной, ненужной, виноватой, жалела сама себя. К друзьям испытывала недоверие, считала, что они пользуются ею. Внутри себя она ощущала пустоту, апатию, не знала, чего хочет, к жизни была настроена равнодушно. Отсутствие веры в возможность изменений порождало ощущение безнадежности и безысходности. Причем девушка не только сомневалась в возможности изменений, она их определенно не хотела и даже боялась, что приводило к доминированию пассивной жизненной позиции. Фокус бытия переместился в прошлое, наблюдалась фиксация на воспоминаниях и тенденция к регрессии. Было очевидно, что девушка отказывается от дальнейшего развития, не вполне отдавая себе в этом отчет. Она заявляла, что потеряла себя, что не удовлетворена собой и своей жизнью, называла себя «серой мышкой» и тем не менее уговаривала себя, что «все нормально». Возможностям изменения препятствовали защиты, воздвигаемые против осознания собственной смертности, и привычная зависимая позиция (в качестве примера: девушка поступила в институт на экономический факультет в соответствии с желанием бабушки, но сама была недовольна выбранной профессией; в методике «График жизни» событие поступления в вуз сопровождается падением уровня графика в два раза). Девушка привыкла подчинять себя желаниям бабушки и теперь не могла обнаружить свои собственные. При этом тенденция перекладывать ответственность на чужие плечи (или на судьбу) еще больше осложняла ситуацию и сдерживала свободное развитие и выход на новый уровень бытия.

На приведенном примере видно, что смерть близкого — это не просто большое несчастье, очень часто это еще и своего рода испытание, толчок к переустройству своей жизни. Горе ставит перед человеком определенные задачи, которые необходимо решить, чтобы по-настоящему пережить утрату и вернуться к жизни. А для этого должны пройти определенные внутренние процессы, должна быть проделана важная внутренняя работа. В психологической литературе ее называют «работой горя».

Данное понятие ввел в научный обиход З. Фрейд в работе «Печаль и меланхолия». Правда, в русском ее переводе употребляется словосочетание «работа печали», однако нет практически никаких сомнений, что под печалью мы можем разуметь горе.[2] Фрейд характеризует печаль следующим образом: «Тяжелая печаль — реакция на потерю любимого человека — отличается… страдальческим настроением, потерей интереса к внешнему миру, поскольку он не напоминает умершего, — потерей способности выбрать какой-нибудь новый объект любви, что значило бы заменить оплакиваемого, отказом от всякой деятельности, не имеющей отношения к памяти умершего. Мы легко понимаем, что эта задержка и ограничение „Я“ являются выражением исключительной погруженности в печаль, при которой не остается никаких интересов и никаких намерений для чего-нибудь иного» [31, с. 216]. Однако такое состояние не сохраняется вечно, осуществляется так называемая работа печали. Импульсом к запуску этой работы служит необходимость для горюющего подробно рассмотреть адекватность своих отношений к окружающему миру. При этом исследование реальности демонстрирует, что любимого объекта больше не существует, и подсказывает отнять либидо от этого объекта. «Против этого поднимается вполне понятное сопротивление. …При нормальных условиях победу одерживает уважение к реальности, но требование ее не может быть немедленно исполнено. Оно приводится в исполнение частично, при большой трате времени и энергии, а до того утерянный объект продолжает существовать психически. …Очень трудно… обосновать, почему эта компромиссная работа… сопровождается такой исключительной душевной болью. Замечательно, что эта боль кажется нам сама собою понятной. Фактически же по окончании этой работы печали „Я“ становится опять свободным и освобожденным от задержек» [31, с. 217].

Таким образом, суть работы печали, по Фрейду, состоит в постепенном освобождении «Я» от поглощенности утраченным объектом любви в соответствии с принципом реальности. Сходным образом понимает работу горя Э. Линдеманн. Он определяет ее как «выход из состояния крайней зависимости от умершего, приспособление заново к окружающему миру, в котором утраченного человека больше нет, и формирование новых отношений» [17, с. 227].

Если мы говорим о том, что горе проделывает определенную работу, то понятно, что оно представляет собой некий процесс, разворачивающийся во времени. В современной психологии можно встретить две точки зрения на процесс горя, расходящиеся по двум пунктам:

1. Горе — сугубо индивидуальный процесс, все люди переживают горе по-разному:

а) не существует универсальных стадий горевания, каждый воспринимает потерю по-своему и испытывает по ее поводу особенные чувства;

б) каждому требуется свое по продолжительности время для переживания горя.

2. Горе, несмотря на его неповторимость, имеет относительно общие закономерности протекания:

а) существуют более или менее общие этапы (стадии, фазы) переживания утраты;

б) на прохождение этих этапов (и горевания в целом) требуется определенное время, колеблющееся от случая к случаю в известных пределах.

Одними из ярких защитников первой позиции являются R. Friedman и J. W. James. «Мы не решаемся, — пишут они, — назвать стадии горя. Наш опыт показывает, что если горюющим преподносят идеи, как нужно реагировать, они будут приспосабливать свои чувства к представленным им идеям. …Не существует определенных стадий или временных зон для горевания. …Вместо определения стадий горя, которые легко могут привести в замешательство человека, переживающего утрату, мы предпочитаем помочь каждому горюющему найти его собственное верное выражение мыслей и чувств, которые могут удерживать его от участия в его собственной жизни» [53].

Пожалуй, еще более радикально отстаивает первую позицию A. D. Wolfelt, записывая противоположные ей суждения в разряд мифов. Первым мифом он считает мысль о том, что «переживание горя и скорбь проходят предсказуемые и следующие в определенном порядке стадии, такие как отрицание, гнев, вина и т. д.» [75]. Со своей стороны Wolfelt возражает: «Эта идея стадий горя привлекательна, но неправильна. …Если вы испытываете гнев, то это не означает, что вы „менее развиты“, чем тот, кто чувствует вину. Многие люди не испытывают полностью все эти чувства. Кто может сказать, какое чувство „нормально“ для каждого человека, потерявшего своего близкого?» — задает риторический вопрос Wolfelt. И далее советует: «Найдите людей, которые принимают вас и ваше горе и которые позволяют вам быть там, где вам случилось быть в процессе горевания» (там же).

Другой миф, по мнению того же автора, состоит в том, что «требуется от трех месяцев до одного года для того, чтобы „разделаться“ с потерей близкого» (там же). Wolfelt высказывает соображение, что сама постановка вопроса: «Как долго должно продолжаться горе?» объясняется «свойственной нашей культуре нетерпимостью к тяжелой утрате и желанием отодвинуть людей от процесса переживания горя настолько быстро, насколько это возможно» (там же).

Обобщая суждения апологетов первой точки зрения, можно констатировать, что в основном они сводятся к возражению против догматичного восприятия стадиальных и временных ориентиров горя, которые в случае возведения их в разряд должного мешают полноценному и естественному переживанию горя, глубоко индивидуального и неповторимого.

Сторонники второй позиции признают, что динамика горя очень сложна и индивидуальна, но тем не менее стремятся выделить относительно общие тенденции, связанные с переживанием утраты.[3] Есть также психологи, занимающие промежуточную позицию: по одному пункту они соглашаются с первой точкой зрения, а по другому — со второй. Так, С. Mildner признает, что стадии горя существуют, а относительно его продолжительности считает, что «не существует временного предела для процесса горевания» [64]

По мнению автора, не существует непроходимой пропасти между двумя вышеуказанными позициями, все дело лишь в отношении к «периодизации» горя. Конечно, если неспециалист понимает стадии горя буквально, как обязательные этапы, с необходимостью следующие друг за другом, или если временные «нормы» горя используются для определения срока, в течение которого человеку позволительно горевать, то опасения сторонников первой позиции и их достаточно категоричные высказывания выглядят оправданными. Однако практически все специалисты в области психологии горя, тяготеющие ко второй Позиции, избегают однозначных безапелляционных суждений, оставляя достаточно места для вариативности переживания утраты.

Если речь ведется о длительности стадий горя, то их границы обычно устанавливаются с довольно большим разбросом. Или же приводится некий средний, весьма относительный временной ориентир. Так, например, отмечается, что первая реакция на известие о смерти — шок и оцепенение — может длиться от нескольких секунд до нескольких недель, в среднем — семь-девять дней [5]. Что касается общей продолжительности наиболее интенсивного переживания горя, нарушающего обычное полноценное течение жизни, то большинство исследователей сходится к тому, что этот период составляет в среднем около года. В то же время в литературе встречаются и другие мнения. Например, согласно Р. Моуди, переходный период, связанный с утратой, длится обычно от 4 до 6 лет. Высказывается также мысль, что «хотя интенсивность потери может уменьшаться, людям свойственно продолжать чувствовать эмоциональную связь с умершими на протяжении многих лет после их смерти» [45]. Несмотря на приблизительность временных ориентиров переживания горя, они все же имеют свой смысл, так как, во-первых, помогают разобраться в его процессе, во-вторых, служат одним из оснований для решения вопроса, связанного с определением нормы/патологии. Если, допустим, человек безутешен в своем горе на протяжении многих лет и полностью зациклен на утрате, оставаясь отрешенным от жизни, то его состояние заслуживает особого внимания как не вполне здоровое и становится показанием для обращения к психологу или психотерапевту.

В вопросе о стадиях горя специалисты обычно тоже осторожны в суждениях, сопровождая их разнообразными оговорками. Часто подчеркивается, что в каждом конкретном случае число стадий, порядок их следования, продолжительность и проявления могут заметно различаться. К этому можно добавить, что границы между стадиями чаще бывают стертыми, что продвижение вперед может сменяться откатом назад, что в одно и то же время у горюющего можно наблюдать элементы различных стадий. А тот факт, что в литературе встречается множество периодизаций (стадиально-временных моделей) переживания горя, в большей или меньшей степени отличающихся друг от друга, еще больше убеждает нас, что предлагаемые последовательности стадий — не догма. Они всего лишь представляют общую тенденцию, в то время как в жизни все происходит гораздо более гибко и своеобразно. Таким образом, оба подхода к пониманию процесса горевания можно примирить между собой, если рассматривать стадии переживания утраты и их временное границы не как всеобщие законы, непреложные всегда и везде, а как маячки, помогающие ориентироваться в пространстве горя.

В пользу возможности обретения консенсуса между двумя обсуждаемыми позициями свидетельствует также то, что между разными концепциями можно обнаружить любопытные параллели. Возьмем для примера модель горя, предлагаемую доктором J. Garlock; она включает в себя семь стадий [58]:

1. шок и отрицание;

2. эмоциональное высвобождение;

3. депрессия и физический дистресс;

4. паника и вина;

5. гнев и враждебность;

6. возобновление надежды и перестройка;

7. разрешение: восстановление чувства контроля над своей жизнью.

Весьма интересно, что в другой публикации, содержащей выдержки из зарубежной монографии «Выжить в катастрофе», отмечается, что ее авторы П. Хочкинсон и М. Стюарт выступают против выделения «этапов» горевания, однако вычленяемые ими различные компоненты горя перечисляются в порядке, отражающем динамику процесса переживания утраты, и явно перекликаются с моделью доктора J. Garlock: шок, дезорганизация, отрицание, депрессия, вина, агрессивность, разрешение и принятие, реинтеграция [3].

Встречаются и другие варианты описания горя, в которых, с одной стороны, не упоминаются какие бы то ни было стадии или этапы, однако, с другой стороны, связанные с утратой переживания выстраиваются в последовательность согласно четко просматриваемой временной логике, часто совпадающей с логикой стадиальных моделей горя. С. Saindon в памятке, составленной для горюющих, подробно описывает переживания, характерные для потерпевших утрату людей, подчеркивая, что они являются нормальными реакциями горя [68].[4] Совершенно очевидно, что их последовательность неслучайна. Они выстроены в линию, примерно отражающую процесс горевания:

• Неверие: ожидание, что в любой момент проснешься от этого кошмара; неспособность плакать из-за неспособности поверить в случившееся.

• Шок: человек ошеломлен, пребывает в оцепенении; эмоции «заморожены».

• Плач: глубокие эмоции неожиданно прорываются, ища выхода в громком рыдании и крике.

• Физические симптомы: изменение сна и питания в меньшую или большую сторону, физические боли или слабость.

• Отрицание: зная о факте смерти, человек тем не менее ожидает, что его любимый позвонит или войдет в дверь.

• «Почему»: горюющий многократно задает сам себе вопрос: «Почему он должен был умереть?»

• Повторение: снова и снова человек рассказывает ту же историю, думает об одном и том же — это помогает постичь болезненную реальность.

• Самоконтроль: человек контролирует эмоции для выполнения своих обязанностей и чтобы отдохнуть от боли.

• Реальность: полное осознание случившегося, в результате чего человек чувствует, что ему становится хуже.

• Замешательство: неспособность думать, забывание мысли на середине фразы, дезорганизация и нетерпеливость.

• Идеализация: умерший помнится только с хороших сторон. Бывает сложно принять проблемные стороны совместной жизни.

• Идентификация: копирование стиля одежды умершего, его интересов, привычек, ношение его особенной вещи.

• Зависть: благополучие окружающих в их отношениях с близкими заставляет острее чувствовать потерю. Могут приходить мысли, что они не заслужили их счастливой судьбы.

• Фрустрация: человек не может найти себе нового применения, чувствует себя неспособным справиться с горем «правильно».

• Горечь: преходящее чувство обиды и ненависти, особенно в адрес тех, кто каким-либо образом виновен в случившемся.

• Вина: человек винит себя за то, что случилось или не случилось во взаимоотношениях с усопшим.

• Ожидание: борьба завершена, но живость еще не вернулась. Человек находится в неопределенности, в переходном состоянии, чувствует себя истощенным и неуверенным, жизнь кажется ему скучной.

• Надежда: человек верит, что ему будет лучше. Иногда он способен работать эффективно, получать удовольствие от деятельности и действительно любить других.

• Скучание: умершего любимого всегда будет не хватать. Особенные дни, места и виды деятельности могут возвращать интенсивную боль.

• Обязательство: человек понимает, что прошлого не вернуть, и решает начать строить для себя новую жизнь.

• Поиск: проявление инициативы по возобновлению прежних видов деятельности и общения со старыми друзьями, а также исследование новых сфер активности.

• Удержание: временами горе, ставшее привычным, удерживается. Умерший отпускается, но постепенно.

• Умиротворение: человек может вспоминать о близком с чувством покоя в душе, ощущает себя способным принять его смерть и смотреть в будущее.

• Жизнь раскрывается: возвращается способность радоваться текущим событиям. Жизнь снова имеет смысл.

Сосредоточимся теперь на стадиальных концепциях переживания утраты и рассмотрим несколько вариантов выделения различных стадий Bi едином процессе переживания горя.

Первооткрывателем здесь, как и в вопросе со стадиями умирания, принято считать Элизабет Кюблер-Росс. Правда, она писала о динамике переживаний по поводу приближающейся смерти у самого умирающего и. его родственников [15], однако многие авторы именно на ее модель опираются при анализе динамики горя. При этом считается, что выделенные Кюблер-Росс стадии (этапы) отрицания, гнева, торговли, депрессии и смирения отражают общую динамику реакций на столкновение со смертью. Ряд авторов [46, 64] практически полностью следуют модели Кюблер-Росс, в то время как другие специалисты присоединяют к третьему этапу чувство вины [47, 48].

Несмотря на популярность модели Кюблер-Росс, она далеко не единственная. Есть и другие концепции, многие из которых тем не менее напоминают ее в сокращенном или расширенном варианте.

Дж. Рейнуотер выделяет три стадии переживания утраты [25, с. 218–220]:

1. фаза шока, во время которой человек ежеминутно должен напоминать себе о том, что случилось;

2. горе и страдание; очень вероятные чувства на этой стадии — злость и вина, возможны также мысленные игры типа «если бы я только…» и «сентиментальные воспоминания»;

3. признание завершенности определенного этапа отношений с умершим и готовность к дальнейшему развитию.

Аналогичную по смыслу модель протекания горя находим у Т. A. Rando [67]:

1. избегание: помимо шока и оцепенения проявляется неверием в случившееся и эмоциональной отстраненностью от действительности;

2. конфронтация: реальность потери становится болезненно очевидной, человеку приходится смотреть ей в глаза и, несмотря на самые интенсивные чувства, справляться с переменами в жизни;

3. восстановление: к человеку приходит эмоциональное принятие утраты, он осваивается в мире без утраченного близкого.

Расширенный вариант трехступенчатой схемы приводит Ф. Е. Василюк [5]. Он добавляет две промежуточные стадии (фазу «поиска», выделенную С. Паркесом, и фазу «остаточных толчков и реорганизации», описанную Дж. Тейтельбаумом), как бы подчеркивая, что переживание горя и выход из него — это процесс постепенный и достаточно длительный. Обратим внимание на одну интересную деталь: продолжительность основных фаз в рассматриваемой периодизации оценивается таким образом, что ориентировочное время их окончания приходится примерно на установленные Православием ключевые дни поминовения усопших — девятый, сороковой дни, первую годовщину. Итак:

1. шок и оцепенение (длительность в среднем 7–9 дней): ощущение нереальности происходящего, душевное онемение, бесчувственность, физиологические и поведенческие нарушения;

2. фаза поиска (по времени частично накладывается на предыдущую и последующую фазы): ощущение присутствия умершего, нереалистическое стремление вернуть его и отрицание не столько факта смерти, сколько постоянства утраты; надежда, рождающая веру в чудо, странным образом сосуществует здесь с реалистической установкой, привычно руководящей всем внешним поведением горюющего;

3. фаза острого горя (продолжается до 6–7 недель): отчаяние, страдание, дезорганизация, множество тяжелых, иногда странных и пугающих чувств и мыслей: ощущение пустоты и бессмысленности, чувство брошенности и одиночество, злость и вина, страх, тревога и беспомощность; горюющий поглощен образом умершего, переживание горя становится ведущей деятельностью;

4. фаза остаточных толчков и реорганизации (длительность около года): сохраняются сначала частые, а потом все более редкие остаточные приступы горя, переживаемые по-прежнему остро; жизнь постепенно входит в свою колею, умерший перестает быть главным средоточением жизни;

5. фаза завершения: образ умершего занимает свое постоянное место в жизни потерпевшего утрату.

Здесь мы видим отличия от модели Кюблер-Росс (несмотря на одинаковое число стадий): если в той наименования этапов акцентируют содержательно-феноменологическую динамику горя, то в данной — динамику бытийного функционирования индивида.

Имеет место также попытка проблемно-ориентированной интерпретации процесса переживания горя, выделяющая следующие его этапы: шок и оцепенение, фаза отчаяния, стадия навязчивости, стадия прорабатывания проблемы, завершение эмоциональной работы горя [20].

Т. Solari, A. Phyllis с соавторами предложили процессуально ориентированную модель горя, в которой потеря рассматривается как уникальный жизненный опыт [70]. Контекстуальная тема для модели — «личная история», включающая предшествующий опыт, связанный с горем и потерями. Авторы выделяют шесть центральных тем модели:

1. остановка бытия;

2. переживание боли;

3. переживание отсутствия;

4. удерживание психологической связи с умершим;

5. поиск;

6. переживание ценности отношений с умершим.

Данная модель отличается тем, что имеет практическую направленность и может быть использована в качестве ориентира при оказании психологической помощи переживающим утрату.