Мудрость незнания

Мудрость незнания

Главный источник проблем – их решения.

Милтон Берл

Однажды в многолюдном обществе Сократу был задан провокационный вопрос: кто из известных ему философов глубже всех постиг истину? Презрев людскую зависть и ревность, мудрец ответил с иронией: «Сократ знает больше всех, потому что он знает, что ничего не знает».

По сей день мы помним Сократа как одного из самых выдающихся мыслителей, тогда как большинство его современников канули в небытие, а их некогда великие прозрения остались на обочине философской мысли.

Кто как не Сократ глубоко понимал природу учения. Он развил собственный метод рассуждения и обучения при помощи диалога, основанного на последовательности вопросов. Один из величайших учителей всех времен, Сократ пришел к убеждению, что учить и учиться нечему – знание жизни присуще каждому человеку от рождения, вопросы же помогают обнажить то, что и так известно.

В те времена учителя, именовавшиеся софистами, взимали с учеников плату за знания и постижение философии. Разумеется, тот учитель, чьи ученики уходили к его «более мудрому» коллеге, ничего не получал. Поэтому в борьбе за славу и учеников софисты упражнялись в витиеватых самонадеянных рассуждениях, позволявших им логически «обосновать» любую свою мысль. Они подарили нам термин «софизм», что означает вводящее в заблуждение логическое построение. И тень этих мудрецов, похоже, по сей день лежит на нашей системе образования.

Надо ли говорить, что великий Сократ оспаривал истинность учения софистов. К тому же он отказывался от платы за обучение. А за пристрастие к неудобным вопросам и непримиримость, с которой он доказывал, что для власть имущих лучше, когда люди задают меньше вопросов, мудрец был приговорен к смерти.

Прошли тысячи лет, но эхо сократовских вопросов по-прежнему волнует общество. Нынешние образовательные институты успешно забыли об их важности и теперь поддерживают новые, усложненные формы софистики. Власть имущие по-прежнему дают нам понять, что прямые и ясные вопросы у них не в чести.

И хотя мало кто возьмет на себя смелость утверждать, что с государственным образованием у нас все в порядке, еще меньше наберется тех, кто признает, что причиной всему – нелюбовь к вопросам. Не утихают споры между сторонниками разных систем финансирования, учебных программ и способов оценивания. Но все эти споры не выходят за рамки софистики, ведь от их исхода зависят доходы спорщиков.

А что, если все эти деловые люди ошибаются? Что, если проблема образования действительно заключается в том, что оно препятствует расспросам? Что такого понятия, как «слишком много вопросов», быть не должно? Что, если прав был Сократ?

Если Сократ был прав, тогда вопрос – это учитель, школа и учебник. Нет необходимости учить, когда есть необходимость учиться. Нет необходимости в ответах, когда есть настоящие вопросы. В образовании, построенном на вопросах, не может быть никаких программ, никаких экзаменов, потому что вопрос всегда открыт, не оформлен окончательно и не имеет границ.

Вопрос – жив; ответ – мертв. Тут-то и проигрывают наши школы: они полны ответов. Вопросы, которые «подходят» к заданным ответам, поощряются, на них обращают внимание, они служат источником вознаграждения. Вопросы же, не соответствующие нужным ответам, отвергаются и влекут за собой наказание.

Если рабочий задает вопросы, то эффективность конвейера от этого не выигрывает. Поэтому государственное образование учило навыкам, а не творчеству. Когда-то промышленности нужна была именно такая рабочая сила, теперь же на сей счет былой уверенности нет. Компьютеры и автоматизация сводят на нет потребность в таких механических движениях, для которых достаточно некритического мышления. На производстве ощущается нехватка творчески мыслящих людей – конструкторов, новаторов – тех, кто принимает решения. И в этом нет ничего удивительного, поскольку государственное образование продолжает функционировать по принципам тех времен, когда закладывались его основы, – времен промышленной революции.

Мы живем в информационный век, с огромной скоростью двигаясь к тому неизвестному, что будет после него. Век промышленности занял столетия, но продолжительность века информационного, возможно, не превысит и нескольких десятилетий. Ядро промышленности теперь составляют компьютеры, и уж они-то накапливают и отбирают информацию гораздо лучше человека. А со временем машины приобретут еще и способность комплексного осмысления, осваивая все новые сферы возможностей, ранее принадлежавшие исключительно человеку. Что ж, наши синапсы попросту медленней машин.

Так в чем же состоит цель образования перед лицом этого неминуемого морального устаревания человеческого разума? Неужели мы будем продолжать учить информации просто потому, что образование больше ничего не умеет? Образование само давно морально устарело, только не отдает себе в этом отчета. Оно само нуждается в образовании.

А тем временем властные структуры нашей общественной системы выносят – как в свое время Сократу – смертный приговор любознательности и творческому импульсу нашей молодежи.

Сократ мог бы спросить: «Надо ли взрослым формулировать вопрос, который изначально присущ любому ребенку?»