Две сути любви и ее социальная роль.

Две сути любви и ее социальная роль.

Наверно, во всякой любви есть и явные, обыденные чувства, и тайные, смутные, загадочные ощущения. Любовь двояка везде и во всем, у нее всегда есть провалы и взлеты, и в ее обычной, будничной жизни есть, пожалуй, и надземные вершины, и подземельные пропасти.

«Можно ли обуздать любовь? Подчинить ее Разуму, внутреннему голосу совести? Ведь тогда исчезнут многие преступления на земле… Могут ли это понять мужчины? Могут ли это понять женщины? Если да, то почему многие женщины втайне гордятся преступлениями, которые совершили влюбленные в них мужчины?

И вообще совместимы ли Любовь и Разум? (Ленинград, центральный лекторий «Знания», август, 1980).

Наверно, пока природа человека останется теперешней, наши чувства всегда будут двоякими — разумными и антиразумными. Чем слабее чувство, тем оно покорнее разуму, а чем сильнее, тем непокорнее, самостоятельнее, — это, видимо, закон нашей психологии.

Любовь и разум живут в союзе друг с другом, только если любовь живет в союзе с миром. А когда любовь уязвлена, когда в нее закрадывается трещина, между любовью и разумом тоже возникает трещина. Наверно, и в самом идеальном будущем любовь и разум всегда будут в разладе, если любовь будет терпеть ущерб, опасаться за свою жизнь.

Человеческие чувства — механизмы куда более древние, чем разум, они куда более укоренены в биологию. Не в пример разуму, ими куда меньше движут спокойные пружины и куда больше — бурные, взрывные пружины, которые коренятся и в светлых, и в темных зонах нашей души.

Что касается преступлений, то в конце XIX века известный тогда французский юрист, исследователь судебной психологии, писал: «Любовь, которая играет такую важную роль в жизни и в литературе, занимает первое место также и в статистике преступлений и самоубийств… Мифологические стрелы Амура превратились в настоящие кинжалы и револьверы, которые в буквальном смысле слова пронзают сердца»[30].

И в наше время уязвленная любовь, пусть реже, но все-таки часто толкает людей на преступления. По данным МВД, четверть всех убийств происходит у нас на семейной почве: убивают друг друга муж, жена, родственники[31].

Впрочем, на преступления, наверно, куда чаще толкает не уязвленная любовь, а чувства более отчаянные и низкие. Если же это не самозащита, не взрыв отчаяния, а злобная месть, надо, чтобы в преступнике еще до этого погиб человек, а с ним и способность любить. Любовь, наоборот, в большинстве случаев оберегает людей от преступления. Но бывает, что любовь только что рождается в человеке, только начинает перерастать из влюбленности в любовь. Она еще не успела перестроить человека, и взрыв отчаяния может ввергнуть его в кризис, отдать его в плен диким, черным пружинам его души. И то же самое, наверно, может быть с человеком слабых устоев. Кризис отчаяния — агония гибнущей любви — может взломать в нем нестойкие засовы разума, подчинить его извержениям темных чувств.

Любовь — в этом ее светлая суть — влечет человека вверх, а уязвленная любовь — в этом ее темная суть — может тянуть человека вниз. В уязвленной любви часто, видимо, сплетено высокое и низкое, светлое и темное, «над-человеческое» и «недо-человеческое».

Любовь — не только взлет в такую свободу, которую человек никогда не ощущал, — в свободу седьмого неба, экстаза, свободу от земной обыденности. Это и рабство — плен у любимого человека, сверхзависимость каждого шага твоей жизни от каждого его шага. Это как бы рабство в свободе и свобода в рабстве — смешение как будто бы несмесимых крайностей.

Как в плазме, четвертом состоянии вещества, все смешано, сорвано со своих орбит, так и в любви, как бы огненной плазме чувств, смешиваются, слипаются несовместимые полюсы. Любовь как бы окунает человека в первоосновы жизни, в ее первоистоки — в сплетение первичных полярных кирпичиков, из которых состоит жизнь.

«Еще 20–30 лет назад любовь нередко подвергалась дискриминации в нашем общественном мнении. На нее мало обращала внимание литература, ее почти не замечали по-настоящему в драматургии, в кино, а если она и встречалась, то как своего рода эмоциональный гарнир, добавка к действию. Критики нередко обрушивались на произведения о любви, говоря, что это мелкая тема и надо писать о главном, а не о побочном в жизни. Поэт Борис Слуцкий писал тогда: «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне». С тех пор положение изменилось, но в чем причина этих гонений на личные чувства?» (ФИАН — Физический институт Академии наук, 1978).

Верно, положение сейчас изменилось, внимания к любви стало гораздо больше — и в искусстве, и в печати, но, к сожалению, внимание это часто бывает поверхностное, ручейковой глубины.

В расцвете госсоциализма, в 30—80-х годах человек был всего лишь средством для достижения государственных целей. Тогда считалось, что все силы надо бросить в производство и общественные отношения, а остальное придет само. Подход к человеку был в тогдашней идеологии частичный, антигуманный — не как к человеку, личности, а как к безликому работнику, колесику и винтику социального механизма.

Поэтому и считались в нем важными прежде всего деловые и общественные черты, а все личное — то есть огромное измерение всей его жизни и психологии — оттиралось к кулисам, оттеснялось на второй план. Сейчас этот расчеловеченный подход ушел с авансцены, но в нашем обиходе и сегодня царит представление, что любовь социально второстепенна, потому что она — личное, частное чувство.

А ведь это личное чувство — сила планетарных размеров, один из самых мощных двигателей духовного прогресса земли. Любовь — и именно в своем домашнем халате — пробуждает в людях отношение к другому человеку как к себе самому. А такое отношение — вспомним — это опора всей человечности, строительный кирпичик гуманизма, первичная клеточка всей человеческой нравственности.

Любовь как бы лепит в нас модель истинно человеческого отношения к другим людям. Она настраивает по камертонам человечности не просто сознание, не просто верхние слои личности, а самые глубокие, самые безотчетные пружинки наших чувств и поступков.

В быту, в личной жизни она дает людям то, что в жизни общества дают высшие идеалы и высшие принципы общественного устройства, которые выстрадало человечество. Любовь — как бы полпред этих идеалов, их дитя и в то же время один из родителей: она и пропитывается ими, и сама рождает их, внедряет их в жизнь.

И поэтому любовь — одно из самых глубоких проявлений человечности, высший, видимо, вид понимания человека человеком, высший вид помощи человека человеку.

Сила этого чувства, возможно, только начинает вызревать в нынешнем человечестве; возможно, эту силу во весь размах ощутят на себе только наши далекие потомки. Но даже и сейчас, действуя лишь в малую часть своей силы, любовь стоит среди самых главных архимедовых рычагов, которые могут повернуть землю, вывести людской род из тьмы к свету. К сожалению, мы плохо понимаем стратегическую роль любви и наносим этим мамаев ущерб и любви, и себе, и всему ходу прогресса…

А теперь вспомним вопросы девушки — самые первые в книге.

— Считаете ли вы его чувство любовью?

— По-моему, сказать, любовь это или влюбленность, пока нельзя. Чувство юноши живет только в его душе, оно еще не обнаружило себя в его будничном отношении к ней, не доказало, что оно такое.

Можно предположить, что у этого чувства есть важные черты любви. Оно глубоко переворотило его — он избавился от чувства ничтожности, перестал считать себя рабом начальников и обстоятельств. Мало того, он начал чувствовать «страшную ответственность» за каждый свой поступок и за весь мир.

Пожалуй, только любовь может так резко менять человека, так перепахивать все его глубины. Впрочем, мы еще не знаем о его чувстве самого главного — какое оно в его отношении к ней, стоит ли оно на я-центризме или на эгоальтруизме.

Может быть, это все-таки влюбленность, и она просто круто подняла его самомнение, сделала его в своих глазах мировой величиной? Конечно, шансов на то, что это любовь, больше, но, чтобы точно понять, что это за чувство, надо увидеть, какой он в своем поведении, в отношении к близким.

— Верно ли поступила она, если он ей не нравился и его любовь ей не льстила?

— Она, по-моему, поступила честно, в ключе своего характера. Если женские струны ее души не потянулись к нему, возможно, что ее интуиция уловила, что он не ее пара. Но, может быть, она поторопилась? Может быть, ее интуиция не принимала его таким, какой он был до перелома, и приняла бы таким, какой он стал после перелома? Конечно, ответить на это может только она сама.

— Что теперь делать ему?

— Это зависит от того, какой он. Если у него есть настойчивость и деликатность, ему стоило бы принять ее дружбу. Возможно, ее интуиция повлеклась бы к его новому облику, и со временем дружба могла бы перерасти в любовь. Может быть, этого и не случилось бы, но, мне кажется, это лучший выход и для него, и для нее.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.