Однолюбы и многовлюбы.

Однолюбы и многовлюбы.

«Сколько раз в жизни можно любить? Раз или энное количество?» (Московская область, Болшево, ДК им. Калинина, декабрь, 1972.)

«Кто такой однолюб? Каков он как муж? Если ты однолюб, что выпадает больше — страдания или радости? И кому больше свойственно однолюбие — мужчине или женщине?» (Краснодарский край, школа вожатых пионерлагеря «Орленок», апрель, 1977.)

«Однолюб теряет или приобретает, любя одного человека?» (Куйбышевский мединститут, апрель, 1980.)

По-моему, на последний вопрос лучше всех в мировой культуре ответил Илья Сельвинский в своей поэме «Пао-Пао»: «Любящий многих познает женщину, любящий одну познает любовь».

Кто такой однолюб? По романтическому представлению это человек, который влюбляется один раз в жизни и навсегда. На самом деле у однолюба могут быть и влюбленности, особенно в юные годы, но любовь у него одна — долгое и глубокое чувство, как правило, сторгэ или агапэ или какой-то их сплав, иногда с вкраплениями эроса.

Какие корни у однолюбия, биопсихологические и нравственные? Прежде всего это эгоальтруизм, иногда с уклоном в альтруизм, особенно у женщин. Это средний — или ниже среднего — половой темперамент; средняя или ниже среднего возбудимость; обязательно — долгочувствие, длительное звучание ощущений; узкое поле восприятий, их способность сгущаться в пучок и, наконец, трудная насытимость ощущений…

Пожалуй, для однолюбия нужны все — или почти все — эти корни, а сверх того нужен еще такой человек, который своим поведением и обликом сумеет поддерживать в однолюбе его чувство…

Для судьбы чувства это исключительно важно. Внутренние основы однолюбия, психологические и нравственные, — это еще не гарантия, что человек станет однолюбом. Это только способность к однолюбию, возможность однолюбия, а вот проявится ли она на деле, станет ли явью, это зависит и от уклада жизни, и от того человека, которого полюбит однолюб.

Однолюбие чаще бывает у женщин, чем у мужчин, так как женщины по своей биологической и психологической сути более привязчивы и постоянны, а мужчины — из-за повышенного напора их чувств, повышенной поисковости всех ощущений — менее постоянны в чувствах.

Впрочем, если говорить точно, то однолюб — это судьба, а не особый тип человека. По-моему, людей, которые по своей психологической природе были бы однолюбами, в строгом смысле слова не существует. В психологии человека нет таких свойств, которые вынуждали бы его любить только раз в жизни.

В человеке заложена потребность в любви, сильная, средняя или слабая, и от того, какая она и как насыщается, и зависит, сколько раз будет любить человек. Если она сильная и насыщается хорошо, любовь не гаснет до склона лет, и долголюб может стать однолюбом; если любовь гаснет, а потребность в любви не насыщена, то в человеке, как лист в почке, таится готовность к новой любви, жажда к ней.

Люди, которых мы называем однолюбами, — это по своей природе долголюбы, а однолюбами их делает счастливая любовь, которая длится до склона дней. Или, наоборот, еще один парадокс: несчастная, неутоленная любовь ранимого человека с неактивными ощущениями, любовь, которая меланхолизирует человека, гасит его энергетику, еще больше сбивает активность его чувств.

Такая петраркианская любовь может (хотя и редко) стать пожизненным чувством, которое не кончается, потому что не насыщается… Обычно бывает она у поэтических и малодеятельных натур, интровертов с тонкой и уязвимой душой, с чуткими нервами и сниженным темпераментом.

По способности любить люди делятся, пожалуй, на три вида: «сильнолюбы», «слаболюбы» и «многовлюбы». Однолюбы — это, видимо, те «сильнолюбы», которым очень повезло или, наоборот, очень не повезло в любви.

Счастливых однолюбов, к сожалению, мало, несчастных, к счастью, еще меньше. К счастью потому, что хотя их любовь и просветляет их жизнь, насыщает ее светом исключительности, но в нее почти всегда вкрадываются черты любви-мании, а от этого она часто становится чувством-недугом и больше сковывает, чем расковывает энергию человека.

Лишь иногда она остается светлым чувством, которое не тяготит душу — чувством-мечтой, фантазией, как бы бестребовательной детской любовью, которой не нужно ответное чувство. Возможно, так это и было с той ленинградской слушательницей, которую задела моя мысль о самоугасании любви. Она писала в одной из следующих записок:

«Если любовь настоящая, то она никогда не гаснет, ей не надо помогать. Я люблю 25 лет, он женат на другой, и ко мне у него только дружеское отношение. Семья конфликтует, но он не рвет с женой из-за ребенка».

И на следующий день: «Вчера это я писала, что люблю 25 лет. Это вызвало у некоторых смех, и я прошу прочесть для них мою записку.

Вдумайтесь — 25 лет, такое редко кому дано, и я горжусь своей любовью. Мы познакомились с ним в 1955 году, он был в опале, а я его защитила. Потом он готовил меня в вуз, проявил ко мне интерес, но я его резко остановила, потому что он был моложе меня на 8 лет. А он сгоряча женился.

У нас все чисто, я его люблю настоящей платонической любовью, и пусть она безответна, все равно любить и страдать — прекрасно. Любовь сделала меня человеком, развила, я даже пишу хорошие, как говорят мои знакомые, стихи. Считаю, что в любой век у нормального человека святое чувство любви неизменно!» (Ленинград, август, 1980.)

Я знаю еще двух женщин, которые пронесли такую петраркианскую любовь через всю жизнь. И для них она тоже не мука, а тихая и светлая радость — смысл их жизни, душа существования.

В чем психологическая разгадка такой долготы их любви? Наверно, в том, что это любовь-чувство, которая существует без любви-отношения. Это как бы продленная детская или юношеская влюбленность, которая отсечена от быта и живет только в душе человека. И, как обычно в таких случаях, это чувство не к тому человеку, какой он на самом деле, а к его улучшенному подобию, к человеку, каким он видится сквозь двойную розовую оптику.

Один из главных видов смерти любви — это «удушение в объятиях», «потребление» любви без ее возобновления. Здесь таких объятий нет, именно поэтому царит продленная двойная оптика, и любовь этих женщин представляет собой как бы остановленное утро любви, утро, которое не переходит в день и как раз поэтому может длиться до заката жизни. Это как бы дебют чувства, которое застыло на ступени своей весны и поэтому ушло из-под власти старения.

Безответная любовь двояка, она и просветляет, и порабощает душу. Если она долго не проходит, она перестает быть для человека трамплином, делается как бы пробоиной, сквозь которую постоянно вытекают его силы, способности, энергия…

«Верно ли, что настоящая любовь может быть только один раз в жизни?» (ДК Московского энергетического института, март, 1976.)

Это очень распространенное мнение, и у него есть могущественные союзники. Один из них, Бальзак, говорил: «Человек не может любить два раза в жизни, возможна только одна любовь, глубокая и безбрежная как море»[126].

Но сам Бальзак пережил две такие любви, глубокие и безбрежные как море. Его первая любовь, которую сам он называл великой, началась в 23 года и длилась около 10 лет. Его любимой женщине, Лоре де Берни, было в начале их любви 45 лет, на год больше, чем его матери, и Бальзак писал о ней много позже: «Госпожа де Берни стала для меня настоящим божеством. Она была одновременно матерью, подругой, семьей, другом, советчицей; она создала писателя». Это была любовь снизу вверх, полумужская-полудетская, но она была глубокой и сильной и погасла лишь за несколько лет до смерти Лоры де Берни, когда она, 55-летняя женщина, уже увяла.

Вторая великая любовь Бальзака — к Еве Ганской — тоже длилась много лет и увенчалась браком, между прочим, в Российской империи, на Украине. Обе эти любви были «настоящие», и это еще раз подтверждает, что у человека, способного к глубокой любви, может быть несколько «настоящих» любовей…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.