6. Хол: объективность и ограниченность

6. Хол: объективность и ограниченность

Первая главная задача, которую мы осознаем в своей жизни, — «получение образования». Все и каждый дают нам ясно понять, что это дело чрезвычайной важности, требующее огромных затрат денег, времени, усилий и жертв. Даже сам календарь, кажется, перестраивается в соответствии со школьным расписанием, так что в действительности началом года является не январь, а сентябрь. Слово «образовательный» применительно к игрушкам, занятиям, телевизионным программам или спорту действует на родителей завораживающе («физкультура» — это, разумеется, хорошо; «играть в игры» значит впустую тратить время). Так что послание совершенно ясное: все это образование готовит нас к очень трудному делу — быть взрослыми, оно организовано так, чтобы мы могли быть уверены, что в один прекрасный день будем знать достаточно, чтобы твердо стоять на ногах и быть настоящими людьми.

И все же есть один страшный секрет! Я знаю его, и большинство людей, если будут откровенны, согласятся со мной. Чем старше мы становимся, тем более постыдным становится секрет: мы не добились этого. Мы не знаем достаточно! При всем обилии структур образования, при всем опыте и мастерстве наших учителей, мы на самом деле знаем недостаточно, чтобы быть взрослыми, хотя и пересекли магический рубеж совершеннолетия.

Мы странным образом всегда надеялись, что когда-нибудь будем знать достаточно. Сможем принимать решения, имея полную информацию, будем разбираться в главных вопросах жизни — женитьбе и воспитании детей, семейном бюджете, друзьях, сексе и морали, политике и законе, религии и смерти; получим разумную и эффективную программу действий. Мы всегда думали, что будем знать достаточно, когда закончим свое образование и станем взрослыми. И вот мы вырастаем, и все считают нас взрослыми, а мы ни в коем случае не знаем достаточно. То, как мы справляемся с неполнотой своего знания, является ключевым для нашего ощущения полноты жизни. Если мне необходимо скрывать от самого себя, как многого я не знаю, и притворяться, что у меня есть разумное и продуманное основание для всех моих действий, я должен отрицать большую часть своего осознания — как самого себя, так и мира, в котором живу. Если я попытаюсь избежать этих трудностей, то могу пойти по пути Дженнифер, приписывающей ответственность правилам, по пути Луизы, полагающейся на других людей, по пути Фрэнка, отрицающего все ценности, или могу выбрать другие способы избежать понимания собственной ограниченности. Делая это, я снижаю свою жизненную силу.

Для Хола получение образования было постоянной, никогда не кончавшейся, невероятно ответственной обязанностью. Он чувствовал вину за неполноту своего знания жизни, за то, что не был готов справиться с любой возникающей ситуацией. Будучи уже широко образованным, он постоянно читал и учился, пытаясь, наконец, узнать достаточно. Он выполнял огромную работу и решал невыполнимую задачу.

Хол был моим коллегой-психологом, но имел совершенно отличные от моих убеждения. Я немного знал его до того, как он обратился ко мне, и находил его интересным и привлекательным. Его обучение было сосредоточено на экспериментальной психологии и объективно-научной методологии. Эта школа утверждает, что только поведение является твердым основанием для понимания человека, и не обращается к темной области субъективного. Так что я был удивлен и польщен, когда Хол попросил меня провести с ним терапию. Было приятно, что он решил работать со мной, но это также служило вызовом мне. Хотя я очень хотел ему помочь, но слишком хорошо себя знал, чтобы понимать, что мне необходимо быть настороже для того, чтобы видеть в Холе личность, а не реагировать на его философские убеждения.

26 марта

Хол был крупным человеком. Крупным физически: 6 футов 4 дюйма ростом и 125 фунтов весом. Крупным интеллектуально: у него был диплом престижного колледжа и степень доктора психологии, также полученная в крупнейшем университете. Крупным был и его подход к жизни: частная практика в области психологии;

руководство группой в развивающем центре, должность доцента в местном колледже, комитеты и комиссии государственной психологической ассоциации, доклады на конференциях и статьи в журналах. И как раз сейчас его затруднения тоже были крупными.

— Не понимаю. Я думал, вы хотели, чтобы я рассказал, почему я выгнал Тима сегодня утром.

— Нет, Хол, — я старался быть терпеливым. Хотя мы работали вместе уже три месяца, он все еще не понимал по-настоящему.

— Я просил вас рассмотреть те чувства и мысли, которые были у вас, когда вы его выгоняли. Подождите, подождите минуту. — Хол начал отвечать слишком быстро, он все еще не сообразил, чего я добиваюсь. — Слушайте, Хол, позвольте мне направлять ваше осознание, хорошо?

— Конечно.

— О’кей, представьте себе завтрак сегодня утром. Постарайтесь почувствовать этот образ сейчас. Вы не можете вернуться туда в действительности, но можете соприкоснуться с теми чувствами, которые рождает в вас воспоминание о происшедшем. Просто ухватите это чувство; не нужно мне объяснений и рассуждений; просто чувство. Представьте себе Тима, вашего сына, и его волосы, которые вас так раздражают. Теперь вы можете обнаружить, что у вас внутри что-то происходит. Что происходит в вас прямо сейчас?

— Ну, я просил его вчера постричься. Он сказал, что пострижется. Взял деньги. Знал, что я хочу покороче. Не думаю, что это неразумное требование. Знаю, какая у детей мода на прически. В конце концов, я не дубина! У меня у самого борода. Я просто хотел, чтобы он не выглядел дикарем с Борнео. Утром он вошел в комнату, как пугало, как африканец, или как там, к черту, это назвать! Господи Боже! Он выглядел, как деревенский дурачок! Ну что ж, ладно. Я сказал ему, что не потерплю придурка в своем доме и…

Хол по-прежнему не понял мою мысль. Не понял, что между тем, чтобы думать о себе, и тем, чтобы осознавать внутри себя, существует различие, как между двумя мирами. Я должен был каким-то образом помочь Холу перейти из того мира, в котором Хол является страдающим объектом, проблемой, нуждающейся в решении, в тот мир, в котором Хол будет просто самим собой, делая или не делая то, что он хочет, насколько это позволяет окружающий его мир. Как и многие из нас, Хол был гораздо больше знаком с объективным миром, чем с субъективным. Мы все в каком-то смысле странники, изгнанные из Рая безлично-сознательной спонтанности бытия.

— Хол, вы все еще вспоминаете и думаете об этом человеке, которым вы являетесь. Вы все еще не внутри себя.

— Я знаю, что внутри меня. Я чертовски зол на этого ребенка. Вот что у меня внутри. Он, кажется, не упускает ни одного шанса досадить мне, и меня ужасно бесит, что он знает, на какие кнопки нажимать, чтобы вывести меня из себя…

— Он знает, какие кнопки нажимать, чтобы разозлить вас, но, кажется, сами вы не знаете, как нажимать на свои собственные кнопки, чтобы действовать в соответствии со своими желаниями. — Была еще одна сторона всей этой истории. Хол был втянут в продолжительную и болезненную войну со своим сыном-подростком. Сегодня утром произошла всего лишь очередная стычка. Однако Хол был не только зол на своего сына.

— Джим, я не понимаю, что происходит, когда пытаюсь разговаривать с этим ребенком. Начинаю злиться раньше, чем осознаю это. Начинаю с того, что говорю себе: я должен быть спокойным, разумным, смотреть на вещи с его точки зрения, а через два предложения начинаю кричать и угрожать. — Хол был измучен своей любовью и своим гневом по отношению к семнадцатилетнему сыну. Сын, Тим, сопротивлялся Холу во всем, в чем только мог. Сражение по поводу прически было всего лишь одной из многих баталий. Тим хотел бросить учебу, сразу же после окончания средней школы — если, конечно, он ее закончит: он так много прогуливал и был так равнодушен к учебе, что мог и не получить аттестата. Тим употреблял анашу и, возможно, другие наркотики. Тим не верил в капитализм, в американский образ жизни, в традиционный дом и семью, в успех. Короче, Тим, казалось, отвергал все, на что Хол сделал ставку в своей жизни. Кроме слов. Оба — и Тим, и Хол — без конца разговаривали и спорили, что долгое время связывало их, а теперь эта связь была разрушена бесконечными словесными битвами. И из этой битвы Тим вышел победителем (во всяком случае, он не демонстрировал свои раны), в то время как эмоциональная агония Хола росла.

— Вы действительно страдаете сейчас, Хол.

— Да, да, я знаю. Но, черт возьми, что со мной происходит? Если бы этот парень пришел ко мне как клиент… Ну, ей-богу, у меня есть сейчас один такой. Парень по имени Гарри Дентон, примерно ровесник Тима, и, разумеется, с такими же идиотскими идеями, как у Тима. Я слушаю Гарри и не завожусь. Почему я не могу точно так же слушать Тима, работать с ним, быть более терпеливым? О, я знаю, во всех книгах говорится, что нельзя работать со своей семьей или друзьями, но…

— В этом вся суть, не так ли? У вас есть модель поведения с Гарри Дентоном, и вы просто не можете вести себя так же с Тимом.

— Да, это для меня совершенно непонятно. Я имею в виду, что Тим на самом деле ничуть не хуже Гарри. Я начинаю понимать это, когда остыну. Тим даже не так уж смешно выглядит с этими своими ужасными волосами. Я даже не жду, что буду так же спокоен с Тимом, как и с Гарри. Дело не в этом, просто…

— Хол, подождите минуту. Это звучит так, как будто вы решили это головой. Вы уверены, что не ожидаете от себя, что будете реагировать на Тима так же спокойно и мудро, как на Гарри?

— Что вы имеете в виду? Полагаю, да. Кроме того, не имеет значения на самом деле, что мне хотелось бы делать; вся проблема в том, что я продолжаю делать. Если бы я только мог не терять спокойствия…

— Хол, у вас сейчас вообще отсутствует контакт с самим собой. Вместо этого вы упорно бьетесь над проблемой, которая называется Хол Штайнман, и просите меня, чтобы я не отвлекал вас разговорами о том, что чувствует Хол Штайнман внутри.

— Да, вероятно, но я и в самом деле не понимаю, что хорошего будет, если мы влезем во все эти психоаналитические подробности и начнем говорить о моем приучении к горшку и т. п.

Прикрываясь сарказмом, Хол пытался увести меня от вопроса о его субъективном осознании. Я не думал, что он догадывался, настолько невелик его доступ к своим чувствам и мыслям. Его ссылка на «психоанализ» стала полуумышленной попыткой втянуть меня в периодически возникающий между нами спор о роли бессознательного в возникновении конфликтов и деструктивных эмоций. Важно, что хотя собственная психологическая ориентация Хола и делала акцент больше на поведении, чем на внутренних переживаниях, он выбрал в качестве терапевта меня, зная, что я придерживаюсь иных взглядов. Теперь я хотел оправдать это доверие, не принимая вызова участвовать в интеллектуальной дискуссии.

— Ни к чему, Хол. — Я дал ему почувствовать, что раздражен его уловкой, и вместе с тем испытываю желание поддержать его. —

Вы действительно пытаетесь отвлечь нас от того, что происходит у вас внутри.

— Ах, да, доктор Фрейд, это таинственное бессознательное, не так ли?

— Слушайте, вы хотите играть в игры или работать над тем, почему Тим так быстро выводит вас из себя?

— О’кей, о’кей. Вы правы. Скажите мне, что делать, и я буду послушно это выполнять, — Он был слишком покорен и притворно уступчив.

— Хол, ради Бога, что, черт возьми, происходит? Вы просто выворачиваетесь и используете любую возможность, чтобы не приступать к работе.

— Черт, Джим, не знаю. Просто чувствую себя как-то вне этого. Я знаю, что вы пытаетесь помочь, но мне просто кажется: вы хотите выбрать такой долгий и окольный путь, что я действительно не понимаю, что вы хотите от меня сейчас.

— Я знаю, Хол, но я думаю, что это само по себе очень важно: вы не понимаете, что я прошу вас делать. По-моему, это как раз то, что создает проблему. Вы не знаете, что происходит внутри вас, поэтому все время обнаруживаете, что делаете не то, что хотите на самом деле. Вы сами для себя — черный ящик, и из него появляются вещи, которых вы совсем не желаете. Поэтому я и говорю: давайте заглянем в ящик.

— Это имело бы смысл, если бы я действительно не знал, что происходит внутри. Но я знаю, знаю, что хочу: чтобы Тим прилично выглядел, чтобы учился, закончил школу и попробовал поступить в колледж…

— Подождите минуту! Вы слишком торопитесь, рассказывая о том, что вы хотите, от Тима. О себе вы сказали только: «Я знаю». Мы пытаемся поговорить о том, что происходит внутри Хола.

— Хорошо, я скажу вам, что происходит внутри Хола. Он чертовски злится. Вот что. Злится, что у этого парня нет элементарной вежливости…

— Оставьте это! Хол, вы знаете, да и я знаю, что вы можете целый час продолжать мне рассказывать о Тиме и о том, что он делает. Вы это делали раз шесть за последний месяц. И каков результат?

— Никакого! Так что же вы предлагаете?

— Пытаюсь помочь вам понять разницу между сосредоточенностью на Тиме, на том, что он делает, и контактом со своим собственным внутренним опытом. Сейчас, мне кажется, вам трудно понять эту разницу, но это очень важно, но пока я не думаю, что вы по-настоящему пытались это сделать. — Я говорил одновременно и терпеливо, и нетерпеливо. Он был упрям, как бульдозер, и мне иногда хотелось стать танком, чтобы пробить его.

— Пока не делал, да?

— Пока нет… Думаю, какая-то ваша часть прекрасно знает, что нет.

— Но для чего мне хотеть делать это? Я просто думаю…

— К черту, Хол! Вы собираетесь улизнуть в другом направлении. Я думаю, вас просто пугает предположение, что существует что-то, чего вы не умеете. Вы просто мечетесь в разные стороны вместо того, чтобы остановиться и прислушаться ко мне или к самому себе.

— Хорошо! Что вы хотите, чтобы я сделал? — Он говорил сердито, с вызовом.

— Начнем с использования кушетки. Подождите! Я понимаю, что вы готовы прочесть мне лекцию о психоанализе и т. п. Воздержитесь. Я хочу поместить вас в непривычную ситуацию в надежде, что вы попытаетесь найти контакт с самим собой непривычным способом. Поэтому давайте начнем использовать кушетку.

— Я думал, что вы, ребята, обычно используете эти штуки только с хорошенькими женщинами. Не знаю, можно ли вам доверять. — Он поднялся, ворча, и с трудом лег, показывая, как ему это не по душе.

— Все в порядке. Вы не в моем вкусе.

— О’кей, ну вот, я здесь, на вашей чертовой кушетке. Теперь мы можем перейти к тому, что Тим выводит меня из себя…

— Нет! Прежде всего, если вы используете кушетку, бывает полезно помолчать. Советую вам сделать это прямо сейчас. Замолчите! — Пауза. — Теперь послушайте, Хол, и попробуйте действительно услышать меня. Мы пикировались друг с другом, и это в порядке вещей, но сейчас я действительно хочу быть с вами очень серьезным, хочу, чтобы вы открылись, насколько это возможно, чтобы понять не просто мои слова, но намерения, которые за ними стоят. Хорошо?

— Да. — Он немного поерзал, чувствуя себя неловко в пиджаке, устроился. Хол действительно старался. — Да, разумеется, мне просто нравится причинять вам неудобства.

— Хол, я знаю, что большую часть времени вы вели себя со мной как непослушный ребенок, и я подыгрывал вам. Мы оба получали от этого удовольствие, как от игры. Но, Хол, у этого есть и другая сторона. Вы действительно многого не знаете о своих внутренних переживаниях, и это вас беспокоит. Вы не чувствуете, что владеете собой так, как вам хотелось бы и как вам необходимо. Поэтому, делая вид, что это игра, вы как бы говорите мне и самому себе, что держите себя под контролем и можете в любой момент остановить игру, если захотите. Хол, проблема вот в чем: я не думаю, что вы можете остановить игру.

— Перестаньте. Разумеется, я не должен все время шутить.

— Это верно. Но игра — это не просто шутка.

— Что же тогда?

— Игра, в которую вы вынуждены играть, состоит в том, что вы должны убеждать себя, будто вы управляете своей жизнью и поступками. Таким образом, вы должны вести себя так, как будто это всего лишь незначительное исключение, что вам трудно вести себя с Тимом так, как вам хотелось бы или вы в самом деле не можете справиться с тем, что я прошу вас сделать здесь.

— Не знаю… Интересно… — Задумавшись, он следил за моей мыслью.

— Хол, послушайте, давайте попробуем сейчас поработать вместе. Позвольте мне дать вам что-то вроде нового представления о том, в чем, как мне кажется, вы нуждаетесь. А потом дайте себе возможность испытать это. Не хочу, чтобы вы чувствовали, будто вас проверяют, но хочу убедить вас дать себе шанс ближе прикоснуться к этому. О’кей?

— О’кей.

— Хорошо. Теперь, вот в чем идея: большую часть времени мы имеем дело с вещами, людьми и ситуациями, которые находятся вне нас. Когда мы начинаем думать о себе, то делаем это так же — объективно: как будто мы объекты, с которыми можно манипулировать. Во многих ситуациях это достаточно хорошо срабатывает. Но это ни к черту не годится, когда мы пытаемся понять, почему мы чувствуем или делаем то или иное, или когда пытаемся изменить наши чувства и действия, вытекающие из них. Как в вашем случае, когда вы пытаетесь понять, почему заводитесь с пол-оборота с Тимом. Если вы найдете правильное объяснение — каким бы оно ни было, — это все равно не поможет вам измениться, пока вы не соприкоснетесь с этим изнутри. Поэтому нам нужен другой тип мышления — не объективный. Этот другой тип состоит в том, чтобы прислушиваться к себе, вместо того чтобы строить догадки о себе. Хол, вы действительно не слишком хорошо представляете себе, как прислушиваться к самому себе. И я думаю, на каком-то уровне вы ощущаете это, и это вас пугает. Вам нравится быть компетентным. И, более того, вам совершенно необходимо чувствовать себя компетентным. И в большинстве случаев вам это удается. Но это один из тех случаев, где проявляется ваша некомпетентность. Вам неприятно, и вы не хотите это признавать. Ну вот, через пару секунд я замолчу, и я хочу, чтобы вы полежали молча и просто позволили моим словам и вашим мыслям взаимодействовать между собой. Не пытайтесь отчитываться в них. Не пытайтесь ничего решать. Не пытайтесь прямо отвечать мне. Насколько это возможно, не пытайтесь ничего делать. Просто лежите, и когда почувствуете, что готовы, просто расскажите, что происходит у вас внутри, — помните, внутри. О’кей, теперь я замолчу.

Я закончил. Ого, я прочел ему целую лекцию! Не рассчитывал говорить так много. Я продолжал думать о других вещах, которые мне хотелось бы добавить к сказанному. Наверное, нужно было начать с телесного осознания. Думаю, для него это было бы легче в каком-то смысле. Хол лежал очень тихо. Думаю, он действительно впервые слышит об этом подходе. Он так чертовски эффективен в своей интеллектуальной области. Терапия, которую он сам проводит, вероятно, слишком рациональна, но, несомненно, она оказывает большое воздействие просто благодаря его личности и манере его общения с людьми. Вероятно, Хола пугает видимая пассивность того процесса, в котором я заставил его участвовать. Нужно сказать ему об этом.

У него было уже достаточно времени, чтобы начать говорить. Может быть, я дал ему понять, что не следует говорить, пока он не обнаружит что-то новое? Постойте! Да не заснул ли он? О, нет! Он не мог!

Но он как раз смог.

После того, как Хол ушел, я размышлял несколько минут о нашем разговоре. Я был абсолютно уверен, что его засыпание выражало бессознательное сопротивление моим попыткам обратить его к области внутренних переживаний, которую он долгое время избегал и отрицал. В этом своем отрицании Хол был похож на многих людей, принадлежащих образованному среднему классу.

Нас учили не доверять всему внутреннему миру стремлений, эмоций, воображения и желаний. Невероятно, но мы начали верить, что эти внутренние чувства эфемерны и непоследовательны, что им — самой сути нашего бытия, непосредственного существования — не нужно уделять такого внимания, как внешнему и публичному. Хол, который так многого достиг в своем стремлении быть компетентным и знающим, чувствовал, что потеряется и заблудится, если войдет в незнакомый внутренний мир, мир его бытия.

19 июня

Несколько месяцев прошло с того усыпляющего сеанса, и большую часть этого времени я снова и снова пытался убедить Хола в том, что он избегает собственной субъективности. Постепенно он начал понимать, что это действительно неизведанная местность для него, и стал пытаться проникнуть в нее. Сегодняшний сеанс был похож на многие другие. Хол дружески приветствовал меня в приемной, вошел и сел на стул. Он все еще сопротивлялся использованию кушетки, и соглашался лечь, только если я очень настаивал. А я был не слишком склонен делать это после того случая, когда он заснул. В кабинете Хол улыбнулся мне несколько смущенно, в отличие от его благодушной улыбки в приемной. Он помолчал минуту.

— О чем вы сейчас думаете? — Мог ли он прислушаться к себе?

— О, я… я спрашивал себя, не собираетесь ли вы сказать мне что-нибудь.

— Нет, мне только хотелось бы знать, что занимает ваши мысли.

— Ну, я очень беспокоюсь об Элис. Она сейчас часто встречается с этим новым парнем, и я подозреваю, что она уже не девственница. Я не ханжа, но надеюсь, она знает, как позаботиться о себе. Я чувствую себя обязанным сделать что-то, но не знаю, что. Кажется, она просто идет своим путем. Я спрашивал Джун, сообщила ли она Элис всю необходимую информацию, ну, знаете… И Джун сказала, что, возможно, Элис сама могла бы ее многому научить. Вероятно, ты мало что можешь сделать, когда девушке почти девятнадцать, и все же чувствуешь себя обязанным…

— Хол, вы все время говорите «ты» о том, кто беспокоится. Вам трудно говорить об этих вещах в первом лице? — Я подозревал, что Хол готовился к этому разговору об Элис, и поэтому его слова звучали безлично и холодно.

— О, да. Нет, мне не трудно говорить от первого лица. Я очень беспокоюсь об Элис. Она действительно хорошая девочка, и я не хочу, чтобы она страдала. Видите? Первое лицо.

— Правильно. Расскажите мне о своем беспокойстве, Хол. Вы можете беспокоиться вслух, так, чтобы я мог слышать это?

— О’кей. Ну, я просто думаю, что она такая хорошая девочка, и она в самом деле еще так молода, понимаете. И я ужасно боюсь, что кто-то заставит ее страдать. И… у нее хорошая фигура: представляю, как все парни хотят добиться ее. Думаю, так оно и есть. Вот о чем я думаю.

— Хол, кажется, вы начали ближе соприкасаться с тем, что происходит у вас внутри, но я представляю себе, что существует еще многое. Например, я спрашиваю себя, нет ли у вас мыслей о том, как вы воспитывали ее, что вы говорили ей о сексе, насколько свободно она может позволить себе говорить с вами о своих заботах, насколько сексуальной женщиной она может оказаться, что вы могли бы сделать с человеком, который обидит ее, и т. д.

— Да, конечно, это тоже. Я действительно думаю обо всем этом. И я думаю, что она знает, что может говорить с нами в любое время и обо всем. Конечно, я бы действительно не оставил в покое того, кто обидел бы ее.

— Хол, мы по-прежнему кое-что упускаем, хотя, думаю, приближаемся к сути. Каждая из этих идей, которые я предложил, может привести вас к целой главе, состоящей из мыслей и чувств. Они — как оглавление книги. Каждая содержит целый спектр идей и чувств, которые сопровождают ее. Сейчас вы ухватились за две из — них, как будто бы это простые вопросы — и дали на них быстрые ответы. Это только начало исследования вашего беспокойства, а отнюдь не конец.

— Джим, я знаю, вы пытаетесь помочь мне, но не думаю, что принадлежу к интроспективному типу. Я имею в виду, что вы, аналитики, крутитесь, как белки, вокруг такого рода вещей, и, вероятно, для некоторых людей это оказывается полезным. Но не знаю: я не уверен что это мне подходит. Мне необходимо решать проблему более прямо.

— О какой проблеме вы думаете, когда говорите об этом?

— Ну, о любой.

— Нет, выберите одну. Какую именно проблему вы хотите решить непосредственно?

Я настаивал. Мне бросили вызов, и я его принял.

— О, например: я не могу быть по-настоящему спокойным, когда говорю с Тимом. Знаю, в последнее время все стало немного лучше, но я ожидаю срыва в любой момент. Ничего не изменилось по существу.

— О’кей, так скажите, в чем здесь проблема.

— Э-э, ну… Я понял, к чему вы клоните. Проблема во мне, и вы это прекрасно знаете. Как и я. Почему я не могу сохранять спокойствие?

— О’кей, так каков же ваш ответ? Почему вы не можете сохранять спокойствие, когда разговариваете с Тимом?

— О, черт, Джим, я не знаю.

— Каков прямой путь решения этой проблемы? — долбил я.

— Найти причину, по которой я теряю самообладание, и изменить это.

— Как вы это сделаете?

— Попробую сообразить. Попробую применить разум.

— О’кей. Давайте сделаем это. Соображайте, применяйте разум прямо сейчас. А я послушаю.

— О, вы знаете, что это не сработает, и я знаю. Я пытался тысячи раз. И никуда не сдвинулся. — Он усмехнулся. — Однако я уверен, что нанес вам первый удар.

— Да, верно. Думаю, это еще один пример того, как вы избегаете понимания чего-то, что делаете не очень хорошо, но что вам необходимо делать, и делать сейчас.

— Ага! Знаете? Я как будто почувствовал это. Я имею в виду, что понял, что в действительности я хотел избежать чувства, что у меня есть слепое пятно.

— Хорошо, Хол, вы действительно начали ближе соприкасаться с тем, что происходит у вас внутри. Посмотрим, сможете ли вы последовать дальше.

— О, да. Ну, мне не понравилось чувство, что меня оценивают, и… э-э… вы продолжали давить, и я хотел сбросить давление, понимаете? Не хотел на самом деле сбивать вас с толку. Полагаю, дело в этом.

— Вы чувствуете различие, Хол? Большая часть того, что вы только что сказали мне, разумеется, справедлива, но это не столько результат вашего непосредственного опыта, сколько ваши знания или мысли о себе.

— Ну, да, вероятно, — сказал он с сомнением.

Дальше мы в этот день не продвинулись. Хол бросил быстрый взгляд на процессы, происходящие внутри него, но это было слишком непривычно, и он пока не научился это ценить.

21 июня

Когда мы снова разговаривали на той же неделе, Холу стало еще яснее, как он блокирует свой собственный внутренний опыт. Это произошло, когда он рассказывал еще об одной ссоре с Тимом.

— Джим, просто не понимаю самого себя. Я сказал себе, когда мы с Тимом начали разговаривать о его школьных делах: «Итак, не принимай близко к сердцу, ты знаешь, что ничего не добьешься, если будешь на него кричать. Успокойся. Представь себе, что он не твой сын». Я действительно мысленно прокрутил все это в голове, прежде чем мы начали говорить, понимаете?

— Вы действительно пытались, Хол. Действительно пытались дать себе хороший совет. Но…

— Да, и через две фразы я уже кричал на него и угрожал. Я почти не слушал того, что он говорил мне. Не знаю, что это находит на меня..

— Хол, вы пытались справиться с ситуацией, используя двойную ложь, и это не сработало.

— Что вы имеете в виду, какую «двойную ложь»? Я не лгал, — заметил он враждебно.

— Вы сказали себе: относись к Тиму так, как если бы он не был твоим сыном. Это первая ложь, и…

— О, перестаньте, Джим, вы знаете…

— Я знаю, что вы пытались сделать, Хол. Я вас не виню, но пытаюсь показать, как вы пытаетесь обманом заставить себя делать то, что хотите, потому что вы не владеете собой, не находитесь внутри самого себя.

— Да, да, но я много раз пытался, вы знаете это, и… А какая вторая ложь?

— Вторая — обращение с собой как с другим человеком. Если объединить эти две ложные посылки вместе, получится, что вы не в ладах с самим собой. Если вы вынуждены врать человеку, то становится ясно, что у вас не очень хорошие отношения с ним. Верно? И это, разумеется, так, если этот человек — вы сами.

— Да, да. Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. Это достаточно ясно, когда речь идет обо мне и о ком-то другом. Но когда я пытаюсь думать о своем отношении к себе, все по-другому.

— Это происходит потому, что первоначально вы являетесь единством, но вы научились — как и я — отделять себя от своей внутренней жизни. Это основная задача, которую мы пытаемся здесь решить, — мы пытаемся помочь вам вернуться к своему подлинному единству.

— Я согласен с вами и хочу этого. Но как этого достичь?

— Хол, давайте отступим немного назад. Я хочу, чтобы вы кое-что попробовали. Вначале это может показаться бессмысленным, но потерпите. Хорошо?

— Хорошо.

— Скажите мне как можно более просто и прямо сейчас, что, на ваш взгляд, происходит внутри вас, заставляя злиться на Тима. Как вы думаете, почему это происходит снова и снова, несмотря на то, что вы не хотите этого и стараетесь не допустить?

— Черт, не знаю, — Хол ответил недовольно и мрачно, разочарованный моим вопросом.

— Ну, я знаю, что в каком-то смысле это правда, а в каком-то — нет. Где-то внутри вы знаете намного больше, чем можете позволить себе осознать сейчас.

— Я сказал вам все, о чем только мог подумать, — протестующе возразил Хол на мои несправедливые обвинения.

— Это правда, Хол, но теперь я хочу, чтобы вы потратили немного времени на то, чтобы посмотреть, что приходит вам в голову само собой, спонтанно. На этот раз не думайте ни о каких вещах. Просто позвольте себе осознавать свои чувства к себе самому и к Тиму, которые возникают сейчас, когда вы сидите здесь.

— Хотите, чтобы я снова попробовал кушетку? — полунасмешливо, полусерьезно.

— Возможно, это неплохая идея.

Хол снял пиджак и с готовностью улегся на кушетку. Некоторое время назад он сказал мне, что слышал все, что я сказал ему в тот день, когда он заснул, и только после того, как я замолчал, он отключился. Сейчас Хол несколько минут молчал, подбирая более удобную позу.

— Итак, спросите меня снова.

— Что приходит вам в голову прямо сейчас, когда вы думаете о себе и о своих отношениях с Тимом?

— То же самое, о чем я вам уже говорил.

— Скажите это еще раз, если это действительно спонтанно приходит Вам в голову прямо сейчас.

— О, Джим, не хочу быть упрямым, но я пытался сделать это много раз, и это не принесло никакой пользы. — Он говорил упавшим голосом, теряя терпение. — Не знаю, почему Тим так меня раздражает. Я совершенно не могу нормально разговаривать с ним.

— Хорошо, — настаивал я, пытаясь одновременно ободрить его, — просто попробуйте еще раз. И, возможно, я смогу настроиться на вас и лучше понять, что происходит, когда вы пытаетесь думать об этом.

— О’кей. — Он согласился неохотно, с сомнением. — Ну, я думаю о том, что могло бы служить причиной…

— Нет, постойте, Хол, не рассказывайте мне об этом. Просто делайте это прямо сейчас. Размышляйте вслух — так, чтобы я мог слышать, что происходит внутри вас, когда вы думаете об этом. Просто позвольте мне подслушивать ваши мысли, которые вы обдумываете наедине с собой.

— Ну, я спрашиваю себя, может быть, между нами происходит этот Эдипов конфликт, и я отвергаю Тима как еще одного мужчину в доме, но это кажется мне чепухой. Затем… э-э… я думаю, что, вероятно, у меня никогда не было возможности пройти через свой собственный подростковый бунт… из-за того, что была война, и поэтому я отвергаю этот бунт у Тима. Но если и так, то это не много света проливает на ситуацию. И еще я думаю: мне следует почитать побольше Эриксона. Может быть, я найду более удачное объяснение происходящему, но я не слишком надеюсь на это.

— Хол, вы по-прежнему находитесь снаружи и смотрите на себя со стороны, как на другого человека, и вынуждены искать возможные объяснения того, что он, этот чужой человек, делает.

— Да, вероятно. Не знаю. — Он был сбит с толку и выглядел неуверенным. — Ну, я спрашиваю себя, что, черт возьми, со мной происходит. Я знаю, что неизбежно выгоню Тима из дома или кто-нибудь из нас сделает что-то ужасное, если я не возьму себя в руки в ближайшее время. Я настолько обескуражен собственным поведением, что иногда готов всыпать самому себе по заднице…

— Хол, — настойчиво прервал я его, — когда вы не относитесь к себе как к проблеме, которую нужно решить, то ведете себя как грубый сержант строевой службы, обламывающий тупого новобранца. Вы когда-нибудь просто обдумываете свои собственные мысли для себя и по-своему?

— Ну, да. — Он действительно был теперь озадачен, почувствовав проблему глубже, чем раньше, и ему было тревожно. — Иногда я чувствую себя действительно печально, и жалею себя. Пытаюсь не задерживаться на этом. Это не приносит никакой пользы, и я действительно не хочу тратить зря время.

— Ого! Хол, да Вы не тупой новобранец, которого нужно обтесывать, вы — жалкий недотепа, которого нужно пожалеть. У вас действительно немного возможностей быть просто Холом, человеком, который живет своей жизнью, пытаясь решать свои проблемы как можно лучше, и испытывая различные чувства к членам своей семьи, к их жизням. Неудивительно, что вам так трудно изменить вещи так, как вы хотите.

— Ух! Мне это не нравится. Я думаю, что действительно понял, что вы сказали на этот раз, но, разумеется, мне не нравится, что вы жалеете меня.

— Жалею вас! — мой гнев был не наигранным, но и не таким сильным, как я пытался продемонстрировать. — Тупица, я вас не жалею. Но, разумеется, испытываю к вам много сочувствия. Вы проходите чертовски трудный этап, знаете вы это или нет, и нравится вам это или нет. Я знаю об этом, потому что проходил его не один раз.

Он некоторое время молчал, переваривая мои слова. Затем тихо произнес:

— Я понял вас. И спасибо.

6 июля

Хол начал посещать в долговременную терапевтическую группу и стал в ней действительно одной из главных фигур. Его внешний вид, быстрый ум и дружелюбие вызвали к нему симпатию всех членов группы. Однако, наблюдая за Холом, я осознавал, что он всегда отвечает или помогает кому-то другому. Сам Хол редко был темой для обсуждения.

27 июля

Это было четвертое посещение Холом группы. Сегодняшняя встреча следовала установившейся с самого начала схеме, и поэтому я решил помочь членам группы осознать, что они не знают Хола по-настоящему, и одновременно хотел дать понять самому Холу, что он не использует группу для самораскрытия. Возможность представилась в тот момент, когда Хол разговаривал с Беном и Лоренсом.

Хол: Насколько я понимаю, Лоренс, вы с Беном на самом деле говорите одно и то же, но по-разному. Ты говоришь о принципах, а Бен, — ну, старина Бен относится к практическому типу — и он говорит об определенных применениях. Не знаю. Может быть, я ошибаюсь, но мне так кажется.

Лоренс: Ну, да, я… я полагаю, ты прав, Хол, но…

Бен: Конечно, он прав. Ты просто не хочешь признать это, и…

Лоренс: Нет, нет. Я просто обдумываю это. Да, я уверен, что здесь ты прав. Спасибо, что обратил на это внимание.

Джим: Бен и Лоренс, разрешите мне отвлечь на минуту ваше внимание. Хол только что разрешил ваш спор. Что вы чувствуете прямо сейчас по отношению к Холу?

Бен: О, он совершенно прав. Я рад, что он указал на это. Возможно, Лоренс перестанет чувствовать, что у него всегда есть на все ответы.

Лоренс: Ну, Хол сделал очень интересное замечание, и мне действительно кажется… Ну, хм-м-м, да, это было самым полезным.

Джим: Насчет ваших слов я заметил, что на самом деле вы не реагируете на Хола. Вы думаете о том, что он сказал, и друг о друге. Кажется, такова роль Хола в группе. Он говорит полезные вещи и затем удаляется — прежде чем кто-то успевает подумать о том, что за человек сам Хол.

Бен: Э! Да! Это правда. Я имею не слишком ясное представление о нем. (Поворачиваясь к Холу.) Как насчет этого, великий человек? Что у тебя на уме?

Хол (слегка взволнованный): Не смейся, я не знаю, что ты имеешь в виду, Джим. Я просто заинтересовался тем, о чем спорили Лоренс и Бен, и внезапно догадался, что они просто не понимают друг друга, и…

Джим: Хол, я уверен, что тебе так кажется, но не в этом дело. Дело в том, что ты всем помогаешь, но мы редко слышим что-либо о тебе, тебе самом. Недавно, когда Элен плакала, ты оказался тут как тут, помогая ей рассказать о неприятностях с ее парнем…

Элен: Да, но он действительно помог мне.

Хол: Ну, знаете, я действительно расстроился из-за того, что Элен страдала, и подумал, что должен показать это, и…

Кейт: И ты показал, Хол, и я почувствовала, что ты говорил с ней очень заботливо. Знаю, что испытала к тебе теплое чувство. Но я действительно не знаю ничего о том, что это значило для тебя, изнутри…

Лоренс: Да, это так. Я не замечал этого, но ты действительно никогда не говоришь много о себе. Мне и правда хотелось бы знать о тебе больше.

Хол: О, разумеется, я буду рад рассказать о себе больше. Да говорить-то особенно нечего. Вы можете задавать любые вопросы…

Так, в непринужденной форме, Хол открывал для группы возможность получить о нем информацию, но, казалось, он не подозревал о том, как включить в нее свой собственный внутренний опыт.

30 августа

Месяц спустя, после нескольких сеансов, на которых чувствительность Хола к собственной внутренней жизни повысилась, он стал более непосредственно работать со своим внутренним осознанием.

— Джим, думаю, что теперь я лучше, чем когда-либо раньше, понимаю, что значит находиться внутри самого себя, но это все еще остается для меня недоступным. Мне просто хотелось бы получше за это уцепиться.

— «Уцепиться за это»… Вы так сказали, как будто это какая-то вещь или предмет, за который можно уцепиться.

— Да, и… Ну, ладно, уцепиться за мою… за идею… за свое понимание того, как быть внутри себя, быть субъективным или как там. Просто не знаю, как это сказать, но смысл в том…

— Хол, не хочу придираться к словам, но думаю, есть важная причина, по которой вы говорите о цеплянии за «это» как за некий предмет. Я думаю, вы — как и я — научились превращать самого себя в объект. Когда мы пытаемся заставить этот объект вести себя по-другому, наш язык остается языком объектов, мы произносим «это», «эти вещи», а не «я», «мне» и т. д.

— Конечно, я понимаю, но как это изменить… э-э, как я могу изменить свой способ мышления? Не знаю, как это сделать.

— Я думаю, когда мы действительно знаем, чего хотим, и когда мы действительно находимся внутри самих себя, не существует вообще никакого «как». Мы просто знаем, чего хотим, и делаем это.

— Звучит здорово, но я не могу себе этого представить.

— Можете: просто подумайте минуту. Как вы поете «Дом на горе»? Не существует никакого «как»; вы знаете, что вы хотите сделать, и делаете это. Как рассказываете кому-нибудь об идее, которая взволновала вас? Вы просто знаете, что хотите выразить идею, и у вас это получается. Вы можете, если возникают трудности с какой-то частью, остановиться и рассмотреть более объективно процесс выражения, но чаще всего вы просто внутри своего волнения и высказываете идею без всякого «как». Разве нет?

— Да. — Он медленно, размышлял. — Да, понимаю, но кажется, это не совсем то же самое. Я имею в виду… Я имею в виду, что когда пою «Дом на горе», я уже знаю мотив и слова, а… с другой стороны, если я рассказываю кому-то об идее, то не знаю следующих слов, но я знаю общие контуры идеи… однако…

— Вы, конечно, правы, Хол, этот процесс не точно такой же, что и пение знакомой песни, но возьмем другой пример. Как раз сейчас вы прислушались к самому себе, пытаясь почувствовать то, что вызывает в вас возражение против моих слов. Правильно?

— Да, да! — Он обрадовался. — Правильно. Именно сейчас я прислушиваюсь к себе, как вы сказали.

— И для этого вам не требуется никакое «как».

— Да, не нужно. — Он был возбужден, наконец осознав идею. — Мне хотелось бы научиться делать это и в других областях.

— Почему бы и нет?

— Ну, давайте попробуем. Главная проблема, с которой я хотел бы разобраться, — вся эта неразбериха с Тимом. — Хол помолчал. — Ну и ну! Я даже потерял все свое возбуждение, как только подумал об этом. Да, но больше всего я хотел бы находиться внутри себя именно в этом случае.

— Справедливо. Почему бы вам просто не начать думать вслух о том, что вы чувствуете по поводу Тима?

— Ну, как всегда, одна из главных проблем, о которых я думаю, это мое нетерпение, которое я проявляю по отношению к нему по сравнению с тем, как я общаюсь с другими людьми.

— Хол, думаю, это по-прежнему верно: что вы ожидаете от себя такой же объективности и эффективности в отношениях с Тимом, как будто он ваш пациент, а не сын.

— Может быть, может быть. Я хотел сказать, что оставил это некоторое время назад, но сейчас уже не так уверен. Постойте, дайте мне прочувствовать более тщательно.

Он сидел довольно напряженно, его тело в большом кресле не расслабилось, правильные черты исказились смешной гримасой, которая получалась у него теперь, когда он пытался прислушиваться к своей внутренней жизни. Голос стал ниже и несколько свободнее, когда он снова взглянул на меня. — Я не уверен, Джим? Я действительно не могу сказать, что ожидаю от самого себя. Слишком много мыслей и чувств жужжат у меня внутри. Возможно, мне следует использовать кушетку и попытаться глубже в это проникнуть.

Хол встал и снял пиджак, ослабил галстук и воротничок, а затем лег на кушетку. Я, как и раньше, любовался естественной грацией его движений. Он был прирожденным атлетом, бывшим футболистом колледжа, и по-прежнему обладал превосходной координацией движений, которая была видна даже в простейших действиях.

Когда Хол лег на кушетку, он продолжил:

— Я чувствую нетерпение и желание попытаться проникнуть внутрь самого себя. Хочу схватить эту проблему и свернуть ей шею, и… вероятно, я говорю, что хочу схватить Тима, но уверен, что на самом деле не хочу причинить парню вред. Или хочу? Не по-настоящему. Я знаю, что на самом деле нет. Итак, давайте подумаем: я пытался выяснить, что жду от себя, когда пытаюсь говорить с ним. Ну, первое, о чем я думаю, его волосы. Нет, постойте, я пытаюсь понять свои ожидания, а не то, как я воспринимаю его. Итак…

— Хол, подождите минуту. Вы пока не лежите по-настоящему на кушетке. Дайте своему телу улечься. Перестаньте работать над собой. Вам необходимо слушать свои внутренние мысли и чувства, а не допрашивать их, используя резиновую дубинку. Теперь помолчите минуту и попытайтесь… Нет, не «пытайтесь» ничего делать. В этом вся трудность. Посмотрим, сможете ли вы позволить себе перестать давить на себя и открыться, чтобы обнаружить свое осознание.

— О’кей, но это для меня трудно. — Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и внезапно начал плакать. Я был потрясен и подозревал, что он тоже. Слезы просто брызнули у него из глаз. Поразительно было видеть этого огромного человека лежащим здесь и плачущим бесшумно, но с выражением такой глубокой боли. Он не сопротивлялся слезам, не делал ничего. Просто лежал и плакал. Наблюдая за ним, я обнаружил, что тоже хочу заплакать.

Спустя некоторое время, показавшееся мне очень долгим, Хол глубоко вздохнул, немного повернулся и достал салфетку из коробки, которую я поставил перед ним на кушетку.

— Думаю, я не плакал многие годы. Я никогда так не плакал, по крайней мере, насколько я помню. И самое смешное, я действительно не знаю, о чем я плакал — плачу.

Слезы появились снова. Мы опять немного помолчали. Хол снова вытер слезы.

— Мне приятно плакать, и все-таки я чувствую себя очень-очень грустно. Я начал перечислять возможности, развернув перед собой целый список. То, что вы однажды назвали «устраивать себе допрос со множественным выбором». Но мне как-то не хочется. Не хочу это выяснять. Я устал. Устал выяснять. Мне просто плохо, действительно плохо. Это все, что я могу сейчас сказать.

Хол снова заплакал и перестал говорить.

— Я все время вижу лицо Тима. Только мне кажется — да, это он в более раннем возрасте. Когда ему было четырнадцать или пятнадцать, вероятно. Нет, может быть, даже меньше. Вероятно, одиннадцать или двенадцать. Он был таким прекрасным ребенком. Мы так здорово проводили время, отправляясь на рыбалку и разбивая вместе лагерь. О, черт побери. — Слезы потекли еще сильнее.

— Такой прекрасный ребенок, — сказал я, когда он снова вытер слезы.

— Вы можете повторить это снова. Вы должны были знать его, Джим. Он был замечательным парнем. Я мечтал о нашем совместном будущем. Знаете, когда я рос, у меня никогда не было настоящего друга. После того, как я стал взрослым и поступил в колледж, разумеется, друзья появились. Множество друзей. Некоторые из них были действительно близкими, но ни одного, когда я был ребенком. Когда я был большим неуклюжим ребенком. Тим рассмеялся бы, если бы увидел, каким увальнем был его отец. Нет, он бы не стал. Он всегда был таким рассудительным. Я имею в виду действительно рассудительным, а не в духе бойскаутов. Я помню, как однажды он…

Так Хол пришел к своему собственному центру. Он вспоминал своего сына и свое собственное детство. Он начал постигать с помощью своего внутреннего зрения смыслы, которые так долго ускользали от него.

Кажется, что находиться в своем собственном центре — такая простая вещь. Разве мы все не находимся там? За исключением некоторых людей с эмоциональными или умственными нарушениями? Так может показаться, но в действительности все иначе. Большинство из нас, как Хол, больше привыкли относиться к себе так, как будто отделены от центра собственных переживаний. Таким образом мы иногда избавляемся от нежелательных чувств — как, например, от печали, которую сейчас переживал Хол. Рассматривать себя в качестве объекта — удобный способ избежать чувств и мыслей — сексуальных или враждебных, невыносимых для нашего сознания. Мы можем уверять себя, что свободны от этих отвергаемых мыслей и чувств, но получается, что мы дурачим самих себя.