Рыбак рыбака
Рыбак рыбака
Другой тип исследований, провести который до недавнего времени было невозможно, касается явления, широко наблюдаемого в социальной жизни и известного в социологии как «принцип гомофилии» — идеи о том, что рыбак рыбака видит издалека. Куда бы социологи уже несколько десятилетий ни бросали взгляд, везде друзья, супруги, коллеги и приятели в отношении целого ряда свойств — таких, как раса, возраст, пол, доход, образование и даже мнения — оказывались больше похожими друг на друга, чем незнакомцы{307}. Но откуда же берется это сходство? На первый взгляд ответ очевиден: люди склонны формировать связи с похожими на себя, поскольку, правильно это или нет, именно с этими людьми они предпочитают проводить свое время{308}. Такое объяснение построено на здравом смысле и упускает из виду то, как именно мы выбираем себе друзей. А выбираем мы их среди тех, с кем встречаемся, — то есть в основном это наши коллеги, члены организаций, к которым мы принадлежим, люди, которым нас представили общие знакомые. Мало того, доказано, что многие из этих социальных окружений изначально отличаются высокой однородностью — или гомогенностью — с точки зрения расы, пола, возраста и уровня образования. Как результат, не исключено, что наблюдаемое сходство связано с психологическими предпочтениями меньше, нежели с ограниченными возможностями, которые предоставляет жизнь{309}.
Подобные проблемы имеют крайне важное значение, ибо они оказывают влияние на столь противоречивые вопросы, как расовая сегрегация и аффирмативное действие. Уладить дело с данными, однако, крайне трудно: распутывание различных причинно-следственных связей требует наблюдения за отдельными людьми, сетями и группами на протяжении длительных периодов времени{310}. С исторической точки зрения, раньше такие типы данных как раз и не были доступны ни социологам, ни кому бы то ни было еще. Коммуникационные технологии вроде электронной почты, однако, явно способны изменить ситуацию к лучшему. Поскольку электронные письма по большей части представляют собой реальные взаимоотношения, обмен ими можно использовать для наблюдения за лежащими в их основе социальными сетями. А поскольку почтовые серверы способны регистрировать взаимодействия между миллионами людей и сохранять их в течение долгого времени, становится возможным весьма точное воссоздание развития даже очень больших сетей. Прибавьте к этой информации данные, методично собираемые о своих членах компаниями, университетами и прочими организациями, — и вот общая картина уже начинает проявляться во всей своей полноте.
Недавно мы с моим бывшим аспирантом Георгием Коссинцом применили такой подход к изучению источников гомофилии у студентов, профессоров и прочих служащих университетского сообщества. Как и в предыдущих исследованиях, мы обнаружили: знакомые — то есть люди, регулярно обменивающиеся электронными письмами, — оказались существенно более схожими по ряду таких параметров, как возраст, пол, научная специализация и так далее, чем незнакомцы. Кроме того (как то и подсказывает здравый смысл), похожие, но пока не знакомые люди имели больше шансов установить связь друг с другом, чем не похожие, а уже близкие (либо вследствие наличия у них общих знакомых, либо по принадлежности к одной группе) оказались больше схожи друг с другом, чем никак между собой не связанные. Стоило объяснить эффект близости, как большинство предубеждений относительно связей похожих людей исчезли. Мы сделали следующий вывод: хотя люди в нашем сообществе действительно предпочитали похожих на себя, эта преференция изначально была относительно слабой. Со временем она увеличивалась, в итоге создавая видимость намного более сильных предпочтений{311}.
Другие вопросы, имеющие отношение к гомофилии, могли быть изучены и до изобретения Интернета — однако эти исследования оказались бы слишком дорогими, сложными и медленными. Например, политологи и социологи давно беспокоились о том, что американцы — по выбору или по обстоятельствам — все больше общаются с похожими на них соседями и знакомыми. Если это так, тенденция весьма проблематична. Ведь обратной стороной гомогенных социальных кругов является большая раздробленность общества, в котором расхождение во мнениях ведет к политическому конфликту скорее, нежели к обмену идеями между равными партнерами{312}. Но вот в чем вопрос: а существует ли такая тенденция на самом деле? Политологи, как правило, единодушны: Конгресс США сегодня поляризован как никогда прежде — да и средства массовой информации не отстают. Тем не менее исследования разделения среди обычных граждан дали противоречивые результаты. Одни свидетельствуют о резком его усилении, тогда как другие указывают на то, что за последние несколько десятилетий уровни согласия мало изменились{313}. Почему же так? Возможно, наши друзья в действительности соглашаются с нами гораздо реже, чем нам кажется. Следовательно, большая часть поляризации скорее воспринимаема, нежели реальна{314}. Увы, проверить эту гипотезу просто в теории, но сложно на практике. Допустим, нужно измерить, насколько реальная степень согласия между друзьями соответствует их представлениям о ней. Для этого у каждой пары А и Б нужно поинтересоваться, что А думает о том или ином вопросе, что о нем думает Б и что, по мнению А, думает Б. Поскольку существует масса таких вопросов и опросить необходимо множество пар, задача выходит чрезвычайно трудоемкой. Кроме того, предстоит не только выяснить, кто является друзьями каждого респондента, но еще и разыскать их{315}.
В сети Facebook все относительно открыто — каждый уже назвал своих друзей. Подсчитав количество общих знакомых, можно дифференцировать различные степени дружбы{316}. Кроме того, в 2007 году Facebook запустила платформу, позволяющую сторонним программистам писать собственные приложения и затем размещать их в сети. В результате появилось Friend Sense — приложение, написанное всего за несколько недель в начале 2008 года моими коллегами по Yahoo! Шэрадом Гоэлом и Уинтером Мейсоном. В его рамках пользователей спрашивали, что они думают по ряду социальных и экономических вопросов и что, по их мнению, думают их друзья. По стандартам Facebook, успех этой затеи оказался весьма умеренным — ею воспользовалось около 1500 человек, что дало примерно 100 тысяч вопросов. Однако по стандартам сетевых обзоров это довольно много. При использовании традиционных методов интервьюирования планирование, финансирование и проведение исследования подобного масштаба заняло бы пару лет и стоило бы пару сотен тысяч долларов (в основном чтобы заплатить исследователям). С Facebook мы потратили несколько тысяч долларов на рекламу и собрали все данные за несколько недель.
Согласно полученным нами результатам, друзья действительно были больше похожи, чем незнакомцы, а близкие друзья и приятели, которые, скажем, беседуют о политике, — больше, чем случайные знакомые. То же подразумевает и принцип гомофилии. Но люди неизменно полагают, что их друзья — будь они близкие или нет — больше похожи на них, чем есть на самом деле. В частности, наши респонденты редко угадывали, когда их друзья — даже близкие, с которыми они обсуждали политику, — с ними не соглашались. О количестве ошибавшихся недвусмысленно говорил целый ряд сообщений, полученных нами от участников Friend Sense . Последние часто приходили в ужас от того, как их воспринимали друзья и возлюбленные. «Да как тебе вообще могло прийти в голову, что я так думаю?» — нередко возмущались они. Бывало и так, что испытуемым задавали вопрос о ком-то, с кем они якобы хорошо знакомы, и те вдруг понимали, что не знают ответ — хотя такие вопросы образованные, политически сознательные друзья уж точно должны были обсуждать{317}.
Следовательно, если беседы о политике лишь незначительно улучшают нашу способность выявлять моменты, когда друзья с нами не согласны, тогда о чем именно мы говорим? Точнее, в отсутствие специфической информации о том, что на самом деле думают наши друзья по конкретным вопросам, на каких таких основаниях мы догадываемся об их мнении? Проведя серию дополнительных анализов, мы сделали вывод: сомневаясь (а это случается намного чаще, чем нам бы хотелось), мы угадываем позиции собеседников, во-первых, используя простые стереотипы («мои друзья в основном левые либералы, значит, они отстаивают типичные для левых либералов позиции»), а во-вторых, «проецируя» на них собственное мнение{318}. Последнее открытие потенциально важно, ибо начиная с Лазарсфельда и социологи и маркетологи полагают: изменения политических мнений в большей степени определяются «сарафанным радио», нежели услышанным или прочитанным в средствах массовой информации. Но если, думая об убеждениях своих друзей, мы на самом деле видим лишь отражение собственных убеждений, то возникает вопрос о степени влияния, оказываемого на нас окружающими. Friend sense, к сожалению, не позволял ответить на вопросы о последнем. Однако сегодня на Facebook уже проводятся исследования влияния, так что, надеемся, результат не заставит себя долго ждать{319}.
Бесспорно, использование в качестве заменителей «реальных» социальных связей данных, извлекаемых как из электронных писем, так и из списков друзей на Facebook, вызывает всевозможные трудности. Откуда нам знать, например, какой тип взаимоотношений подразумевается под связью на Facebook или какая доля общения между двумя людьми отражена в их переписке? Я могу отправлять множество писем своим коллегам каждый день, а моей маме — только один или два раза в неделю, но одно это наблюдение мало что говорит о природе и относительной важности таких взаимоотношений. Для одних взаимодействий я могу использовать электронную почту, тогда как для других предпочту сотовый телефон, Facebook или личную встречу. Даже когда я использую одни и те же средства коммуникации с разными людьми, одни связи могут быть более значимыми, чем другие. Исходя из одной лишь частоты коммуникаций, таким образом, можно сделать не так уж много выводов. Кроме того, совершенно не ясно, какие взаимоотношения должны нас интересовать в первую очередь. Для некоторых целей — таких, как оценка эффективности работы в команде — главными являются связи между ее членами, тогда как для других — как, скажем, для взаимоотношений, влияющих на религиозные или политические убеждения, — они могут оказаться совершенно нерелевантными. Чтобы выяснить, насколько быстро распространяются слухи, важно лишь то, с кем человек общался последние несколько дней. Если же речь идет об информации, распространяемой исключительно через сети доверия, единственно важными связями будут длящиеся долгие годы.
Существует множество подобных вопросов, пока остающихся без ответа и в настоящий момент ограничивающих возможность делать из электронных данных значимые социологические выводы. Сколько бы мы их ни насобирали, количество само по себе — точно не панацея. Тем не менее несколько лет назад эти вопросы (равно как и многие другие) мы не могли даже сформулировать. Одно то, что мы их задаем, — уже шаг на пути к ответу на них. Несмотря на все свои недостатки, таким образом, доступность эмпирических данных — наряду с возможностью проведения экспериментов в немыслимых ранее масштабах — позволяет социологам выйти за рамки кабинетных умозаключений и окунуться в мир, где коллективное поведение можно измерить, понять, а то и спрогнозировать так, как давно привыкли делать в других областях науки{320}.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.