3. Тенденция выживания

3. Тенденция выживания

Теперь настал момент, когда необходимо ответить на вопрос о том, «что» «движет» субъектом поведения в континууме поведения. Однако тут же возникают существенные трудности. Кажется, что феномены динамического стереотипа и доминанты позволяют полностью «перекрыть» все возможные варианты «причин» (мотивов) поведения (и адекватного, и неадекватного). Но они вовсе не проясняют вопроса о смысле поведения, то есть о том, зачем, с какой целью это поведение производится организмом. Вместе с тем, не ответив на этот вопрос, рассчитывать на целостное представление о психическом не представляется возможным.

И здесь мы сталкиваемся с весьма недвусмысленной попыткой исследователей обойти некий феномен, указание на который может поколебать стройность их теоретических концепций, а главное – посеять смуту в осмыслении сути человеческого существования, имя этому феномену – «инстинкт». Анализируя работы классиков, нетрудно заметить, что и И.П. Павлов, и А.А. Ухтомский с завидным упорством открещиваются от понятия инстинкта, как будто признание инстинктивности поведения человека действительно низведет его до ланцетника. «С физиологической точки зрения, – писал И.П. Павлов, – никакого существенного различия между тем, что называют инстинктом, и рефлексом найти нельзя»³⁰².

Впрочем, нельзя не отметить и следующий момент: если они и затрагивают эту тему, то речь идет только о различных инстинктах (пищевом, половом, оборонительном и т. д.), но никто из них не говорит о едином инстинкте самосохранения как о некой тенденции, некой генеральной линии, которая детерминирует психическое, организует его вокруг основополагающей задачи всего живого – сохранить и продолжить жизнь. Действительно, если расчленить эту задачу на отдельные составляющие, то мы получим некую хаотичную общность простых рефлексов, о чем неоднократно говорили и И.П. Павлов, и А.А. Ухтомский. По всей видимости, в начале ХХ века господствовала такая трактовка инстинкта, согласно которой последний – есть сложная наследуемая форма поведения, то есть поведение живого существа, которое не требует, как писал Л.С. Выготский, «выучки»³⁰³. Однако для наименования таких форм поведения нет никакой необходимости в понятии «инстинкта», если мы пользуемся понятием «безусловного рефлекса», а потому скептическое отношение к этому термину со стороны И.П. Павлова вполне понятно.

С другой стороны, разве можно отрицать наличие этой «генеральной линии», разве можно не заметить, что все поведение живого существа, каждый механизм психического жестко подчинен именно этой задаче – выживанию? Стремление выжить – вот что стоит за каждым поведенческим актом животного, каким бы простым или сложным этот акт ни был. Именно в угоду этому стремлению и создается, и совершенствуется психическое, а потому понять последнее, устранив эту «ось», невозможно ни при каких условиях! Другое дело, насколько удачен сам термин, к нему действительно есть масса нареканий, но суть и значимость данного явления не становятся от этого меньше.

Более того, было бы, наверное, большой ошибкой думать, что эта тенденция, этот изначальный импульс – жить, бороться в меру своих сил за свое выживание – исключительная прерогатива нервной системы и психического. На всех уровнях иерархии живого мы встречаем всю ту же потребность – выжить. Уже одноклеточные существа проявляют удивительное рвение в этом вопросе, причем очень, в сущности, схожее и с высшими формами организации живой материи. Достаточно вспомнить амебу, которая проявляет то, что является, по сути, «пищевым инстинктом», отбирая из внешней среды только те элементы, которые ей необходимы, и устраняя из внутренней продукты метаболизма. Здесь уже есть и зачатки «оборонительного инстинкта», правда, в пассивной форме – амеба переходит в состояние цисты, если внешняя среда не благоприятствует ее жизнедеятельности (активную оборону продемонстрирует только гидра – один из первых многоклеточных организмов). Наконец, есть у амебы и «половой инстинкт», выражающийся в знаменитом делении. Разумеется, несмотря на эту весьма обильную инстинктивную деятельность, нервной системы и психики у амебы нет, однако искомая тенденция выживания очевидно наличествует.

Именно эта тенденция выживания и есть тот генеральный план, нацеленный на конечный результат – жить и продолжить жизнь, согласно которому отстраивается все живое. Согласно этому генеральному плану отстраивается и психическое, которое, вне всякого сомнения, является лишь одним из эволюционно выработанных приспособлений, обеспечивающих этот «полезный результат». И уже И.М. Сеченов говорит о «чувстве самосохранения», которое, в отличие от простых, рассматриваемых нами рефлекторных актов, служит не «розничным целям организма», а «обеспечивает валовые выгоды тела, сохранение его целиком»³⁰⁴.

При этом нельзя не признать, что самый что ни на есть настоящий «инстинкт» незримо и неотступно присутствует в указанных теориях, но «по умолчанию», а попытки авторов редуцировать его до «рефлекса» – это не более чем терминологическая игра[75]³⁰⁵. И.П. Павлов говорит о том, что деятельность коры и подкорковых центров «обеспечивает наиболее полное соответствие с жизненной обстановкой животного»³⁰⁶, а А.А. Ухтомский предпочитает в этой связи говорить об «изменении» поведения в соответствии с «изменяющимися условиями» среды³⁰⁷. Иными словами, речь идет об адаптации живого организма к условиям его существования, а целью этой адаптации приходится признать выживание, то есть примерно то, что с легкой руки эволюционистов именуется «инстинктом самосохранения».

Сохраняя нарочитый нейтралитет в отношении понятия «инстинкта», И.П. Павлов предлагает не «систематизировать» разнообразные инстинкты, поскольку все они (от пищевого до полового) имеют одну функцию – «охранительную»³⁰⁸. Таким образом, И.П. Павлов не только не отрицает существования инстинктов как таковых, но идет значительно дальше – объединяет их в одно общее, единое целое, которое, если обобщить высказывания ученого на эту тему, есть собственно тенденциявыживания, обеспеченная, в первую очередь, «элементарными эмоциями»³⁰⁹. Понятие «элементарных эмоций» И.П. Павлова фактически тождественно понятию «главных эмоций» У. Кеннона,[76] которые не являются в его концепте фактом сознания, но фактом поведения целостного организма по отношению к среде, компонентом общего комплекса активности этого организма, необходимого для выживания³¹⁰. Таким образом, оба ученых указывают на первичную, исходящую функцию «тенденции выживания», которая свойственна всякому живому организму и обеспечивает его адаптацию, причем наличие этой тенденции выводится аналитически, что, по всей видимости, и смущает патриархов объективизма.

Возвращаясь к понятию динамического стереотипа, следует напомнить, что И.П. Павлов рассматривал «чувства»[77] в качестве средств «установки стереотипа, довершения установки, поддержки стереотипа». При этом позитивные «чувства» способствуют подкреплению этого стереотипа, а негативные – удержанию³¹¹. Это положение чрезвычайно существенно, поскольку по-новому ставит вопрос об эмоциональных реакциях. Здесь они перестают выступать в качестве «волшебных» и «произвольных» свойств психики, но оказываются лишь инструментом воздействия на поведение. Основными «игроками» на поле психического становятся не эмоциональные реакции, а динамические стереотипы[78]³¹², о существовании которых мы узнаем по тому, какими эмоциональными реакциями они сопровождаются: наличие позитивных эмоциональных реакций свидетельствует нам о том, что какой-то актуализированный динамический стереотип благополучно реализуется и/или реализовался; наличие же негативных эмоциональных реакций свидетельствует об обратном – какой-то из существующих динамических стереотипов не может, в силу тех или иных причин, дойти до своего конца, то есть завершиться.[79]

Этот феномен, эмпирически найденный Ф. Пёрлзом и названный им «незавершенным гештальтом», поясняет этот вопрос как нельзя лучше. «Наиболее интересным и важным свойством гештальта, – писал Ф. Пёрлз, – является его динамика – потребность сильного гештальта (динамического стереотипа, – А.К., Г.А.) к завершению. Каждый день мы испытываем на себе эту динамику многократно. Лучшим названием незавершенного гештальта является неоконченная ситуация»³¹³. Для Ф. Пёрлза также было очевидно, что гештальт (или динамический стереотип), процесс его функционирования проявляется эмоциональными реакциями. Он даже определяет этот феномен как «основной закон» гештальта, состоящий в том, что необходимость «завершения ситуации» приводит к напряжению, «которое называется фрустрацией», а ее «завершение называется удовлетворением»³¹⁴.

П.К. Анохин и П.В. Симонов подошли к этой проблеме, если так можно выразиться, с другого конца, оба отталкиваясь от «павловской идеи несовпадения», или, проще говоря, эмоциональных реакций в ответ на нарушение или повторение динамического стереотипа. Поскольку основной задачей любого организма является его выживание, именно ей – этой священной цели – и подчинена вся его организация (вся его деятельность, вся специфика и сущность его реакций), такова и природа эмоции – сигнализирующей о состоянии соответствия обстоятельств среды потребностям организма. И общим биологическим знаменателем, к которому приводит эмоция всю поступающую в мозг информацию, становится, по П.К. Анохину, «самый древний и универсальный критерий всего живого на земле – стремление выжить»³¹⁵.

П.К. Анохин назвал свою теорию эмоций «биологической»³¹⁶; П.В. Симонов – «информационной» (оговариваясь, что это «психологическая теория эмоций»)³¹⁷. Так или иначе, но речь идет об идентичных процессах: если внешние обстоятельства отвечают нашим потребностям, то мы испытываем положительные эмоции, если же этого не происходит, то возникающие отрицательные эмоции требуют от нас предпринять усилия, с тем чтобы изменить это соотношение в нашу пользу, привести, так сказать, внутренние потребности и внешние обстоятельства в соответствие. При этом П.К. Анохин акцентирует внимание на том, что положительные и отрицательные эмоции играют роль положительных и отрицательных подкреплений, обеспечивающих тот или иной приспособительный (эволюционно значимый) эффект. П.В. Симонов определяет эмоцию как силу, результирующую отношение между актуальной потребностью и вероятностью ее удовлетворения, что делает эмоцию своего рода сигналом, способом оценки действительности³¹⁸. Надо ли говорить, что все это наглядно иллюстрирует высшую роль тенденции выживания (инстинкта самосохранения) в организации психического?

Теперь необходимо вернуться к тезису, согласно которому формирование динамического стереотипа есть важная с точки зрения эволюции способность живого существа, способствующая главной его цели – выживанию. С помощью динамического стереотипа некое «действие» не только оптимизируется, но и закрепляется в качестве проверенного и безопасного варианта поведения. Безопасного, а потому единственно правильного и необходимого. Разумеется, здесь речь идет о «единственно правильном» и «необходимом» варианте поведения не в том смысле, что другой был бы неправильным и пагубным, но в том, что этот вариант проверен, апробирован, а потому находится вне какой-либо конкуренции. Он – данный, закрепленный динамическим стереотипом вариант поведения – вне конкуренции, будь он, по итогу, даже самым вредным и губительным из возможных или самым расточительным при абстрактном сравнении с другими вариантами поведения. Для «инстинкта самосохранения», существование которого эволюционисты, конечно, не подвергают сомнению, эти обстоятельства значения не имеют. В общем, если «инстинкт самосохранения» и существует, то он, ориентируясь на сформированные под его влиянием динамические стереотипы и не сверяясь с объективностью, выглядит достаточно глупо, но зато работает надежно (до определенного момента, конечно).

Как уже говорилось выше, К. Лоренц³¹⁹, опираясь на понятие «инстинкта самосохранения», показал, что животному существу полезно придерживаться последовательности действий, которая однажды оказалась успешной и безопасной. Когда же такой поведенческий стереотип сформирован, всякое отклонение от него сопровождается выраженной реакцией страха (или проявлением агрессии в отношении причин, вынудивших это животное изменить свой поведенческий стереотип). И эта негативная реакция, как свидетельствовал И.П. Павлов, «удерживает» животное в канве принятой прежде последовательности действий, требует поддержания нарушенного динамического стереотипа. И напротив, соблюдение животным данной последовательности действий вознаграждается, согласно К. Лоренцу, «ощущением удовольствия». Природу этого «стабилизатора» динамического стереотипа К. Лоренц объясняет действием «инстинкта самосохранения». Из всего этого следует, что динамический стереотип – есть способ приведения в исполнение тенденции выживания, что ясно и наглядно продемонстрировал К. Лоренц; причем последний уже без всяких оговорок указал на «страх» («элементарная эмоция», по И.П. Павлову, «главная эмоция» У. Кеннона) как на основную силу, обеспечивающую инстинкт самосохранения особи.

С другой стороны, И.П. Павлов не ограничивается указанием лишь на собственно «оборонительную» функцию поведения, для него совершенно очевидно, что тенденция «освоения» или «ориентировочный рефлекс» (а также примыкающий к нему рефлекс «что такое?»), то есть, грубо говоря, «интерес», – есть, по сути, вторая обязательная сторона процесса борьбы за выживание животного, которое определяет то, «что надо взять из окружающей среды и от чего надо беречься (курсив наш, – А.К., Г.А.)»³²⁰. Более того, ориентировочный рефлекс, как известно, обостряется именно в случае нарушения обычного функционирования динамического стереотипа³²¹, то есть является его необходимой латентной составляющей – без него ни формирование, ни удержание, ни устранение или модификация динамического стереотипа были бы невозможны.

Таковым предстает в концепции И.П. Павлова феномен выживания, однако совершенно аналогичным образом толкует его и У. Джеймс, разворачивая два его полюса таким образом, что, с одной стороны, оказываются «страх», «застенчивость» и т. п., а с другой – «охотничий инстинкт», «общительность», «наклонность к приобретению»³²² и т. п. Иными словами, У. Джеймс, так же как и И.П. Павлов, видит тенденцию выживания как эффект взаимодействия сил удаления от одного объекта и притяжения к другому. Более того, У. Джеймс рассматривает инстинкт как совокупность «последовательно пробуждаемых импульсов»³²³, то есть как динамический стереотип. С другой стороны, У. Джеймс говорит о своем понятии «инстинкта» в непосредственной связи с понятием «привычки» (которая есть именно динамический стереотип), указывая, что последняя развивается на основании инстинкта и сохраняется даже «тогда, когда первоначальный инстинкт уже исчез»³²⁴. При этом влияние привычек на инстинкты обеспечивается именно их функциональной однородностью, поскольку «сам по себе разум не может задерживать импульсы; единственное, что может нейтрализовать данный импульс, есть импульс в противоположном направлении»³²⁵. В этой цитате отчетливо прочитывается феномен «торможения», разработанный И.М. Сеченовым, последний же вновь относит нас к понятию доминанты.

При этом феномен доминанты А.А. Ухтомского, которая характеризуется, по его словам, «инертностью, то есть склонностью поддерживаться и повторяться по возможности во всей своей цельности при всем том, что внешняя среда изменилась и прежние поводы к реакции ушли»³²⁶, объясняет нейрофизиологическое основание ригидности динамического стереотипа. Таким образом, при сохранении прежних условий существования доминанта выполняет защитную функцию, однако же при изменении последних она оказывается «выражением, причиной и механизмом патологической реакции»³²⁷. С другой стороны, именно доминанта и выполняет роль средства (механизма) реадаптации, то есть адаптации к новым, изменившимся условиям существования. К этой мысли и приходит А.А. Ухтомский:[80] во-первых, именно благодаря феномену доминанты у живого существа появляется возможность избирательной перцепции (иными словами, «рецепировать-то мы способны лишь то, что исторически сложилось в достаточно “адекватные” для нас закономерности, определяющие свойства среды!»³²⁸); а во-вторых, именно указанная ригидность доминанты создает возможность «оперативного покоя»,[81] в соответствии с которым у высокоразвитых организмов за видимой «обездвиженностью» таится напряженная познавательная работа. Таким образом А.А. Ухтомский находит переход от «реактивного» отношения организма и среды к «активному», а феномен «отрешения от реальности», выражающийся в феноменах бегства и элементарного торможения, заменяется у него на «устремление к реальности»³²⁹.

Таким образом, показано, что «инстинкта самосохранения» как такового, как некой метафизической силы, не существует, однако иллюзия его существования обеспечивается игрой сил «освоения» (по И.П. Павлову), «устремления к реальности» (по А.А. Ухтомскому) – «направленность к» и сил «обороны» (по И.П. Павлову), и «оперативного покоя» (по А.А. Ухтомскому) – «направленность от». Однако, с другой стороны, очевидно, что «силы» эти возникли не случайно, но, во-первых, порождены самим фактом жизненности живого существа (для обозначения этого феномена КМ СПП и использует понятие «тенденция выживания», которая не определяется содержательно и не постулируется как «объективная данность», но рассматривается в психическом подобно тому, как фикция энергии конституирует физику[82]³³⁰); а во-вторых, имеют соответствующие «регуляторы», то есть реализуются в своем основании посредством эмоций (в интегральном виде это положение представлено теорией дифференциальных эмоций К. Изарда[83]³³¹).

Следует добавить, что еще И.М. Сеченов распространил тенденцию выживания (конечно, не называя ее таким образом) на все уровни психического, не выделяя какой-то из них отдельно. Так, определяя «чувствование» (то есть ощущения и восприятия), он писал, что оно имеет «два общих значения: служит орудием различения условий действия и руководителем соответственных этим условиям (то есть целесообразных или приспособительных) действий»³³², вводя, таким образом, регуляторную функцию психики в определение последней.

Иными словами, введение КМ СПП понятия «тенденции выживания», которая не ограничена лишь какой-то одной, отдельно взятой сферой психического, отвечает требованиям единства ее структуры и инвариантна к любым аспектам поведения.[84] Таким образом, соблюдается позиция И.П. Павлова, который не желал участвовать в классификации «инстинктов», но рассматривал тенденцию живого к выживанию как некий естественный (не требующий уточнения) и единый вектор, организующий поведение живого существа к целям адаптации.

Вместе с тем, задачи психотерапевтической работы более чем прагматичны, а потому требование технологичности, предъявляемое к любым концептам, ее обеспечивающим, является первостепенным. При этом одно только постулирование тенденции выживания для целей психотерапии является явно недостаточным. Кроме того, понятие тенденции выживания не хотелось бы и профанировать, поскольку аналогичный эксперимент в истории психотерапии уже наличествует и не внушает оптимизма. В этой связи КМ СПП говорит о трех базовых составляющих тенденции выживания: тенденциях выживания индивида, группы и вида.

Подобная классификация может показаться странной «человеку разумному». Нам, конечно, удобнее говорить о неких потребностях – пищевых, оборонительных, общности, половых и т. п. Однако, учитывая эволюционное происхождение психики, нельзя не признать, что для животных, стоящих ниже человека на эволюционной лестнице, выживание отдельной особи немыслимо вне выживания ее группы (стаи, стада и т. п.), а также невозможно думать о том, что такое животное ощущает собственную «индивидуальность», а потому может различить ту грань, где «заканчивается» его собственное бытие как индивидуума и где начинается его бытие как представителя вида, а значит, и вида как такового. Тем более что для природы судьба отдельного живого существа – лишь разменная монета глобальных «надличностных» процессов. Разумеется, и тенденция выживания группы, к которой принадлежит данное животное, и тенденция выживания вида естественным образом включены у него в единую тенденцию выживания вкупе и с его индивидуальной потребностью в выживании.

Человек в этом смысле отличается от животного только тем, что его «картина» создает некую иллюзию «индивидуального “я”», что, разумеется, возможно лишь при реализации принципа противопоставленности индивида – группе и виду. Однако это не более чем игра «картины», тогда как суть организации психического человека мало чем отличается от таковой у любого другого высшего животного. Человек, может быть, по факту даже более, чем другие его собратья по животному царству, движим именно тенденцией сохранения группы и тенденцией сохранения вида, правда, в его случае они претерпели существенные трансформации и, по сути, мало отвечают «наказам» природы.

Под тенденцией выживания группы («инстинктом самосохранения группы»), скрывается, прежде всего, хорошо известный науке «иерархический инстинкт»³³³. Задачи, которые решает эта составляющая единой тенденции выживания, весьма разноплановы и иногда кажутся противоречащими друг другу. Во-первых, соблюдение принципа иерархии предотвращает конфликты в группе, поскольку, как пишет К. Лоренц, «каждый из совместно живущих индивидов знает, кто сильнее его самого и кто слабее, так что каждый может без борьбы отступить перед более сильным – и может ожидать, что более слабый, в свою очередь, отступит перед ним самим, если они попадаются друг другу на пути»³³⁴. Во-вторых, этот принцип является чрезвычайно важным в решении задач обучения (у тех животных, конечно, которые способны обучаться прямым подражанием), поскольку иерархический принцип определяет, у кого можно, а у кого не следует учиться. Так, шимпанзе, например, «принципиально подражают только собратьям более высокого ранга»³³⁵. В-третьих, необычайно важен механизм «переориентации агрессии»³³⁶: поскольку внутривидовая агрессия является одним из мощнейших механизмов сохранения вида (способствует размежеванию группы в целях освоения новых ареалов обитания), то способность переориентировать агрессию со своего сородича в группе на своего же сородича, но из другой группы, или на представителя иного вида – по сути, есть способ сохранить целостность своей собственной группы, обеспечивающей свое покровительство конкретному своему члену.

Впрочем, указанные позиции не исчерпывают в полной мере роль «иерархического инстинкта», а в случае человека – тем более, поскольку здесь он обретает странные, причудливые, а зачастую и вычурные формы. Когда человек защищает свою честь, достоинство, социальное положение, когда он требует к себе уважения, признания его значимости и т. п., он, разумеется, руководствуется не тенденцией выживания себя, но тенденцией, как это ни парадоксально, выживания группы, поскольку это не что иное, как игра сил иерархии. Если же взглянуть на работы А. Адлера, то нетрудно заметить, что именно этот «инстинкт» является одним из самых злокозненных в делах поддержания психического здоровья отдельного индивида³³⁷. Хотя, безусловно, сохраняет группу, поскольку «социальное признание» в одиночестве невозможно – для этого нужен социум, нужна группа, к которой, несмотря на все свое отвращение к ней, амбициозный индивид и стремится.

Не менее трудной для понимания является и та составляющая целостной тенденции выживания, которая проходит у нас под рубрикой «тенденция выживания вида» («инстинкт самосохранения вида»). Конечно, само это название должно вызывать в нас желание свести все к половому поведению, однако последнее – лишь частный случай тенденции сохранения вида. Во-первых, конечно, сюда относится собственно половое поведение («половой инстинкт»), которое обеспечивает продолжение рода. Во-вторых, сюда относится уже упомянутая выше «внутривидовая агрессия», обеспечивающая виду расселение, что, конечно, стратегически является наиважнейшей задачей в делах выживания данного вида. В-третьих, здесь же квартируют «материнский инстинкт», «инстинкт защиты потомства» и целый ряд других поведенческих феноменов.

Надо признать, что все эти «инстинкты», обеспечивающие сохранение вида, конечно, присущи и человеку, хотя формы и стилистики рождающихся здесь поведенческих актов весьма своеобразны, что приводит зачастую к обратным последствиям; впрочем, такое мнение может сложиться лишь при взгляде на отдельную человеческую особь, но в совокупности, как мы видим, анализируя грядущую перенаселенность планеты, эта – видовая – составляющая целостной тенденции выживания работает безотказно.

Наконец, собственно тенденция выживания индивида как составляющая целостной тенденции выживания («индивидуальный инстинкт самосохранения») представляет собой совокупность различных элементов, обеспечивающих человеку ресурсы для сохранения своего биологического, а также отчасти и социального существования, поскольку «я» (несмотря всю его мифическую природу) – это «я», и оно всегда социально, и за его существование мы также весьма усердно боремся. Так или иначе, но все три составляющие целостной тенденции выживания сплетаются в одном отдельно взятом индивиде самым интимным образом, находясь в сложных и противоречивых иногда интеракциях.

При этом, к какой бы ветви этой целостной тенденции выживания ни принадлежала «генетически» та или иная поведенческая реакция, она, конечно, реализуется посредством одних и тех же психических механизмов, где силы эмоций и потребностей, царствующих в «схеме», обеспечивают «заряд» (или, если угодно, «запал») деятельности, а понятийные конструкции, составляющие архитектонику «картины», определяют конечную направленность действия, зачастую весьма отличающуюся от биологически предписанной. В любом случае о какой бы ветви целостной тенденции выживания ни шла речь, она всегда разыгрывается в драме приближения к объекту и удаления от него, приближения к одному объекту и удаления от другого.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.