Седьмой шаг. «Прыжок с лезвия бритвы» (или не все то золото, что блестит)

Седьмой шаг.

«Прыжок с лезвия бритвы»

(или не все то золото, что блестит)

Не буду скрывать, я долго раздумывал над тем, стоит ли рассказывать в этой книге о психологическом приёме, которому посвящена настоящая глава, поскольку будет значительно лучше, если в его использовании вам поможет опытный психотерапевт. Так что, если вы недостаточно уверены в себе, просто прочтите эту главу. Её, как информации, на первом этапе вполне достаточно. Если же вы чувствуете в себе силы и уверенность, а главное, мужество, то можете и попробовать. Чем черт не шутит?

Впрочем, есть у этого психологического механизма и «скрытые резервы», неизвестные даже автору, так что можете использовать свою фантазию. Однажды в большой компании моих друзей и их спутниц я между прочим рассказал про этот метод. В ответ мужчины, как это у них водится, посомневались, порассуждали и забыли. Но через пару недель произошла забавная вещь. Практически все женщины, которые слышали мой рассказ, одна за другой признались, что с помощью этой процедуры они сами, да вдобавок ещё и их сотрудницы, с которыми они поделились этим «ноу-хау», успешно справляются с «болями в животе» (неизвестными мне как мужчине).

Надо сказать, это весьма меня удивило, но и очень порадовало. Боли в животе – тоже проблема, которая влияет на состояние психологического комфорта. Поэтому, даже если эта техника пригодится только для этой или подобной ей цели – это уже замечательно. А если с её помощью вы научитесь справляться и с более выраженными психологическими проблемами – лучше некуда!

Наше самоопределение не появляется у нас в голове; оно складывается из наших поступков.

РеттБраун

Впрочем, все началось именно с боли. Однажды мне пришлось срочно выехать в командировку. Зимой в Сочи – что может быть лучше? Ещё до отъезда меня немного беспокоил зуб, но к стоматологу, как это водится, я не успевал. На какое-то время боль успокоилась, и я с лёгким сердцем отправился в солнечный город, где небо ночью кажется темно-синим ситом с алмазами. На второй же день зуб разболелся, словно специально.

Что делать? Во-первых, совершенно не было времени, а во-вторых, куда идти с больным зубом в чужом городе? Надо было перетерпеть, но не помогали даже безумные анальгетики! Казалось, во рту взорвалась бомба. Я боролся с болью, как Самсон со львом, только в отличие от этого мифологического сюжета – это мне, а не льву разрывали многострадальную «пасть». На какое-то время мои героические усилия давали некоторый эффект, но стоило мне прерваться в своих психологических изысках, как зубная боль брала надо мной верх. Наверное, я был похож на раненого зверя, впрочем, о льве я уже упоминал.

В один из таких приступов, признаюсь, я сдался. Просто отдался своей боли, и все. Через какое-то мгновение я с удивлением для себя констатировал, что боль заметно утихла. «Bay!» – сказал я себе, и она появилась вновь во всей своей красе. Что было делать? Мне пришло в голову утрировать, усилить свою «капитуляцию». Я лёг, закрыл глаза и, насколько это было вообще возможно, сконцентрировался на своей зубной боли. Она переходила всякие границы приличия – так просто негуманно было болеть! Но я твёрдо решил довести дело до конца. Все свои душевные порывы я посвятил зубной боли и не поддавался ни на одно резонно возникающее предложение (со своей же собственной стороны, как вы понимаете) прекратить этот инквизиционный эксперимент.

Когда боль достигла своего апогея, я не остановился, а пригласил на подмогу все своё врачебное воображение. Я стал представлять воспалительный процесс. Я шёл от малого к большому. Сначала я представлял себе, как в воспаление вовлекается вся моя верхняя челюсть. Потом этот процесс перекидывается на все близлежащие органы: глотку, нижнюю челюсть, носовые ходы, евстахиевы трубы, уши, глаза и т. д. Боль росла, как на дрожжах. Воображаемый гной растекался по всем возможным анатомическим пространствам, а где их не было, он их образовывал. Примерно через пять минут у меня начался «сепсис» («заражение крови»). Меня не понарошку стал бить озноб, а боль поглотила весь мой тщедушный организм и казалась нечеловеческой. Наконец пришло время спасительного гнойного менингита. Я грезил о смерти, как заплутавший в пустыне путник мечтает о глотке воды. И я умер… Вот так.

Примерно через минуту после своей «смерти» я открыл один глаз, осмотрелся и обнаружил, что у меня ничего не болит. Ровным счётом – ничего! Я постучал по зубу, но, кроме глухого насупившегося раздражения, так ничего и не услышал. Всю следующую неделю я чувствовал себя прекрасно. Море, небо и приятные встречи. Когда я вернулся в родной «город, знакомый до слез», боль возобновилась, и я отправился к стоматологу. Для флегматичного стоматолога он достаточно сильно удивился и спросил: «Долго вы с этим ходите?» На мой встречный вопрос о том, почему это его так интересует, он ответил, что подобной комбинации и в таком запущенном состоянии ему уже давно не приходилось видеть. На одном зубе был и пульпит, и периодонтит, и абсцесс. И с этим я нормально прожил целую неделю! Нонсенс.

Психология творит чудеса. Вам так не кажется? Лично я в этом уверен и с тех пор проповедую сумасбродную мысль о том, что если все функции от головы, то, значит, голова может все что угодно. Основание для этого вывода – мой зуб, который благодаря стараниям моего стоматолога служит мне и по сей день. Тьфу, тьфу, тьфу…

Начиная с определённой точки возврат уже невозможен. Этой точки надо достичь.

Франц Кафка

* * *

Теперь к делу, сегодня пойдёт речь ещё об одном психологическом механизме, который позволит нам справляться с тревогой, психологическими проблемами, навязчивыми мыслями и даже, в ряде случаев, с болью. В чем он состоит?

Человеку вообще свойственно бояться всего неизвестного, этот инстинкт унаследован нами от животных и соответствует формуле «не знаешь – не лезь». Резонно, ничего не скажешь. Но, как и большинство других «резонных» психологических механизмов, он перевернут нами с ног на голову. Смотришь на такое отношение к «природным ресурсам» и сразу хочется вступить в партию «психологической экологии». Не любим мы себя – вот что я вам скажу!

Итак, бояться неизвестного естественно. «Но при чем же тут, например, боль?» – спросите вы. Все при том же. Ведь нам неизвестно, к чему она приведёт. Может быть, действительно к смерти? Боль и смерть – психологически очень близкие друг другу понятия. Поэтому на уровне подсознания мы точно делаем такой прогноз, а уж он запускает множество других малоприятных психологических механизмов.

Нам также неизвестно, что с нами случится, если тревога или депрессия покроют нас с головой, как волна в семибалльный шторм. Мы не знаем, что будет, если уже долго, но слабо тлеющий семейный конфликт разразится наконец со всей силой. И мы боимся говорить друг с другом «начистоту». Неизвестно, что будет, когда пройдёт влюблённость, что ждёт нас после смерти и т. п. Иными словами, неизвестно, что будет там – после… А потому мы боимся, оттягиваем приближение этого «неизвестного». Мы боимся окончания того, что известно, поскольку не знаем, что будет после него. Но от этого страдание не уходит, а лишь растягивается, усиливается и ранит нас, подобно лезвию бритвы.

Если бы мы знали все наверняка, разве стали бы мы переживать? Если бы мы знали, как все случится и чем все кончится, стали ли бы мы нервничать и дёргаться из-за временных трудностей? Если бы мы знали своё будущее, разве волновало бы нас настоящее? Если бы мы знали, например, что разгорающийся уже пять лет семейный конфликт приведёт к разводу, за которым последуют два счастливых брака, разве стали бы мы оттягивать этот конфликт, надеясь, что «все как-нибудь уладится»? Разве стали бы мы мучиться «проблемой выбора»? И разве стали бы мы жить с этим мучительным психологическим грузом все прошедшие пять лет?! Но всего этого мы не знаем. Впрочем, имеем шанс так никогда и не узнать, если будем без конца оттягивать, терпеть, ждать какого-то чуда и привыкать к своему страданию, которое, как это ни печально, мы же сами себе и создаём.

Мы постоянно балансируем на лезвии бритвы в страхе перед неизвестным. Известное нас не радует (лезвие – вещь опасная и неприятная), но мы не в силах от него отказаться из-за страха перед неизвестным. Но мы никогда не обретём нового, если будем сопротивляться ему, бежать от него, оттягивать его наступление.

* * *

В последнее время большой психотерапевтической проблемой стали поздние разводы. В прежнем СССР развод считался делом постыдным, а для коммуниста даже недопустимым. Поэтому зачастую люди, не желая нарываться на неприятности, да плюс ко всему задавленные массовой идеологией, продолжали жить друг с другом в браке даже после того, как из него исчезали не только любовь и дружба, но даже элементарное взаимоуважение.

Кто роет яму, тот упадёт в неё, и кто покатит вверх камень, к тому он воротится.

Экклезиаст

Но вот на волне политических реформ «оковы спали», и такая супружеская пара, «проснувшись ото сна», оказалась у разбитого корыта. Теперь в почёте индивидуальность, личность и права человека, а не классовое единство, узы брака и общественное мнение. Так что развод из аутсайдеров постепенно вырвался в лидеры, оставив брак далеко позади. Если в браке ничего не осталось, кроме печатей в паспорте и взаимной ненависти супругов друг к другу, то такой развод можно только приветствовать. И теперь мы готовы идти на развод, но подчас оказывается уже слишком поздно выстраивать свою жизнь заново. Поэтому разводы после 55-60 лет, как правило, производят удручающее впечатление. Но поздний развод далеко не единственный пример из этого ряда, просто он достаточно показателен.

Мораль этой басни такова: мы не должны без конца оттягивать то, что неизбежно должно случиться. В противном случае мы не только лишаем себя желаемого будущего, но и отказываемся от настоящего, достойного настоящего. А виной тому служит все тот же панический страх перед неизвестным, перед новым. Да, герой моего рассказа про поздний брак сохранил в своём кармане партийный билет. И что дальше? Кому он теперь нужен? Мы почему-то уверены в том, что наша жизнь сложится так, как нам кажется, как она нам видится. Но кто мог знать, что принесут горбачевские реформы? Кто мог предвидеть воссоединение двух Германий? Или чудовищную инфляцию и т. п.?

Вместе с тем мы ведём себя так, словно бы знаем своё будущее наверняка, а потому боимся сделать хоть что-то не так, дабы от этого оно, не дай бог, не пострадало. Но как это «не так»? Что значит «не так», если будущее в принципе неизвестно? Как поступить «так» и что значит поступить «не так», если неизвестно, что и как будет дальше?

Мы не знаем и не можем знать своего будущего, поэтому долгосрочные проекты, а главное – наше поведение, выстроенное под них, – это большая ошибка. Проекты нужны, но если мы чувствуем, осознаем, что дальнейшее движение в избранном направлении ведёт только в тупик, мы совершаем глупость, продолжая двигаться по этой дороге. То, что мы сделали сейчас, может в данный момент казаться безумием, но дать фантастический результат в конечном итоге. Кто знает своё будущее? Никто. Но все мы живём так, будто бы оно нам доподлинно известно. Наверное, ангел нашептал нам на ушко. Хорошо, если бы так, но это был не ангел, а наш панический страх перед неизвестным.

Будущее неизвестно, а потому мы его боимся. Чтобы оно нас меньше пугало, мы его выдумываем. А потом начинаем верить в свою выдумку как в истину.

И в результате перестаём искать, бороться, к чему-то стремиться и всеми силами усыпляем свои желания с тем, чтобы они ненароком не вынудили нас расстаться со стабильностью. Пусть эта синица безрадостна, но она есть, она в руках. А журавль? «Что журавль? Ведь мы не птицы, мы не летаем». Такова наша философия, но это взгляд обречённого пессимиста. Из настоящего произрастает будущее. Если мы не изменим настоящее, будущее не изменится. И если настоящее похоже на трясину, ничто нас из неё не вытянет, и будущее будет таким же вязким и безликим.

* * *

Итак, и мой случай с больным зубом, и мои милые знакомые с «болями в животе», и супружеская пара на пороге развода, и ещё тысяча других примеров, которые можно было бы привести, – все они говорят о том, что иногда необходимо решиться на худшее, пройти через огонь, воду и медные трубы, отдаться тому, что пугает, и только это откроет нам путь из тупика. В ряде случаев бесконечные компромиссы оказываются более губительными, чем радикальные решения.

Любая неизвестность кажется нам пропастью, мы начинаем балансировать на краю этой воображаемой пропасти, подобно неопытному канатоходцу, и нас охватывает безумный страх. Нерешительность усиливает страх, страх усиливает нерешительность. И мы не решаемся покинуть лезвие, каким бы острым оно ни было. И оно ранит, ох как ранит! Кто решится с него прыгнуть? Только тот, кто справится со страхом, преодолеет всесильный и деспотичный прогноз. Безумству храбрых поем мы песню. Как говорил один из героев Федора Михайловича Достоевского: «Кто преодолеет страх боли смерти, тот станет Богом». Остальным суждено мучиться и страдать от страха перед прыжком и от боли, доставляемой жизнью на лезвии бритвы, лишённой радости и надежды.

И если вы боитесь, я говорю вам: «Прыгайте!» Если жизнь не мила, если и так уже все плохо и все схватки проиграны, чего же бояться? Чего терять? Что может быть страшнее жизни без надежды? Разве жить в страхе не страшно?

Такие ситуации: зубная боль, опостылевший брак, тревога, депрессия – мы называем тупиковыми. А у дзэн-буддистов (очень, надо сказать, толковые дядьки эти дзэн-буддисты) есть по этому поводу такая поговорка: «Тупик – это тоже выход». Нужно только осознать, взвесить и прыгнуть. Всего-то! Впрочем, можете и подождать – как говорится, дело хозяйское.

В XV веке жил один замечательный сумасшедший, звали его Христофор Колумб. Он поверил в выводы другого великого сумасшедшего и решился на отчаянный поступок. Но совершил он его не в одиночку, причём между ним и его матросами была одна очень большая разница: Колумб отправился в Индию, а его команда на «край света» в прямом смысле этого слова. Впрочем, в одном они были похожи: все они ошибались, ведь Америка, как вы понимаете, отличается и от Индии, и от «края света». Вот как бывает, причём это скорее правило, чем исключение. Хотя большей частью, мы принимаем его за обратное.

Надо сказать, что в процессе этого легендарного путешествия драма под названием «прыжок с лезвия бритвы» была разыграна с блеском, словно бы на лучших театральных подмостках мира. После долгих месяцев плавания подозрения моряков усилились, а волнения в массах потихонечку нарастали. «Куда мы плывём?!» – возмущались моряки. «Он нас со свету хочет сжить!» – кричали другие. Провизия была на исходе, пресная вода заканчивалась, они проплыли уже много больше рассчитанных величин, а берега все не было и не было. Тут нервы у любого могут сдать. А моряки тем временем уже нашли все приметы, доказывающие, что близок конец света. И они были совершенно уверены, что ещё чуть-чуть, и они опрокинутся с плоского блюда под названием «Земля» и справят своё печальное новоселье в компании трех неразговорчивых слонов и одной сонливой черепахи.

Возникла паника. Можно себе представить, что в эти минуты творилось на сердце у самого Колумба. Вероятно, мысль о необходимости повернуть назад и убраться восвояси не раз приходила ему в голову. Страх перед неизвестным, возможной гибелью приказывал остаться на лезвии, то есть повернуть назад. И вопрос об этом, как свидетельствует история, действительно стоял на повестке дня. Впрочем, повернув назад в страхе перед неизвестностью и оставшись тем самым на лезвии, Колумб обрёк бы и себя, и всю свою команду на верную гибель, ведь воды и провизии на обратный путь не осталось. Лезвие не так пугает, как неизвестность, но оно может и погубить. Колумб не струсил и, несмотря на все доводы, не свернул с назначенного пути. Этот поступок без всякого преувеличения можно назвать отважным прыжком с лезвия бритвы. Результат не заставил себя ждать – через пару дней команда увидела птицу, а ещё через день ветку лиственного растения на воде. Ну, а потом всем известное: «Земля, земля!» Вот вам и психологический механизм.

Вывод из этой истории прост: пока ты не пройдёшь до конца, не узнаешь, что там, после конца. И при этом нужно обязательно помнить, что конец – это всегда начало. Тем более и «конец», и «начало», как утверждают филологи, происходят от одного корня! И если народная мудрость не обманывает насчёт того, что жизнь как зебра (полоса белая, полоса чёрная), то не трудно предположить, что, усиливая «прелести» чёрной полосы, мы скорее её пройдём, а разбавляя её белым, мы лишь удлиняем своё страдание. Вы не знаете, почему часто говорят, что жизнь у нас «серая»?

* * *

Но вернёмся от рассуждений к практике. Расскажу вам два примечательных, на мой взгляд, случая. Одна моя пациентка страдала, как она сама говорила, от беспричинных страхов. Впрочем, по всему было видно, что это отнюдь не так, как она пыталась представить. Но так как причину она открывать не хотела, я и не настаивал. В конце концов, кто имеет право требовать от человека рассказывать то, чем он не считает нужным делиться?

Мы научились с ней быть «здесь и сейчас», дышать, расслабляться, не прогнозировать и т. д. Её состояние значительно улучшилось, настроение поднималось день ото дня. И я уже был настроен завершить этот цикл терапии, как вдруг произошёл следующий случай. Она пришла ко мне вся в слезах, в расстроенных чувствах и с ощущением полной безысходности. В ответ на мой вопросительный взгляд она разрыдалась ещё больше и, уткнувшись мне в плечо, все-таки рассказала, что же её так тревожит.

«Это ужасно, – говорила она, – я уже не боюсь, но эта мысль… она меня гложет… Никакие планирования не помогают… С этим просто невозможно справиться! Это мой крест… Я знаю, мне от этого не уйти…» – «Так в чем же дело?» – спросил я её. «Вы будете надо мной смеяться», – отнекивалась она. «Не буду, с чего вы взяли?» – отвечал я. «Все смеялись, и вы будете…» – она посмотрела мне в глаза. «Не буду, обещаю. Вы мне доверяете, тогда говорите, кого стесняться? Если это для вас так важно, разве я буду смеяться?

Не оценивай дороги другого человека, пока ты не прошёл хотя бы мили в его мокасинах.

Пословица индейцев пуэбло

Что я, нелюдь какой-то?» – говорил я. «Нет, – улыбнулась она, – людь». И рассказала…

После небольшой паузы она произнесла: «Я думаю, что у меня лопнет брюшная аорта». У меня словно камень с души упал, и я мысленно перекрестился. «С этой бедой мы поможем», – пообещал я и попросил её лечь на кушетку. Потом на протяжении получаса я уточнял характер болей, особенности её переживаний и ощущений, как она себе это представляет и т. д. – всякие наши психотерапевтические штучки. Когда картина показалась мне достаточно полной, я попросил её пережить этот ужас до конца.

Уговорить её на эту экзекуцию было непросто, ведь этого она боялась больше всего на свете. Но другого выхода у меня не было. Никакие доводы в таких случаях неуместны, и я просто попросил поверить мне на слово. Я видел, как она колебалась. Она взвешивала свой страх и необходимость отдаться ему. Последнее пугало её, как может напугать пропасть, внезапно разверзнувшаяся под ногами. На другой чаше её весов была полная тревог и ограничений жизнь, ведь страх перед разрывом аорты лишил эту женщину всего: способности свободно передвигаться, отдыхать, даже сексуальные отношения были теперь невозможны. Она постоянно измеряла своё артериальное давление, пугаясь любого, даже весьма незначительного, повышения.

Мне оставалось только убедить её в том, что лезвие, на котором она оказалась, потворствуя страху, во сто крат хуже «конца», который она себе представляла. Я должен был дать ей гарантии того, что прыжок с этого лезвия не хуже бесконечного балансирования на его острие. И мне это удалось. Решившись принять свой страх, а не бежать от него, она стала сильнее страха, но полной уверенности в своих силах ей все ещё недоставало. Поэтому я должен был стать для неё тем оплотом уверенности и надёжности, в котором она так нуждалась. Порукой тому было моё отношение и моя искренность.

Когда весь этот подготовительный этап был пройден, я спросил у неё: «Ну как? Рискнём? Можно ещё отыграть обратно». – «Нет, рискнём», – ответила она, и мы рискнули. Она взяла меня за руку, а я стал описывать весь тот ужас, который вот уже несколько лет не давал ей покоя. Она представляла, а я описывал… Я использовал те слова и те образы, которыми она сама пользовалась в своём рассказе. И скоро результат был достигнут.

Хороший психотерапевт должен рисковать своей жизнью и репутацией, если хочет достигнуть чего-нибудь стоящего.

Фредерик Пёрлз

Когда стенка аорты «стала» пульсировать и трещать по всем швам, она свернулась в комочек и зажмурилась. «Сейчас», – едва выдавила она из себя и сжала мою руку крепко-крепко. «Аорта разрывается, и тёплая алая кровь разливается по брюшной полости», – закончил я свой «ужастик» и замолчал. Моя подопечная обмякла и затихла, словно бы умерла. Складки на её лице разгладились, возникла пауза, которую я не решался прервать. Из её закрытых глаз потекли слезы, много слез. Я прикоснулся к её плечу: «Молодцом, все хорошо, все кончилось». Она открыла свои замечательные, небесного цвета глаза и, улыбнувшись, возразила: «Нет, началось. Мне кажется, я теперь смогу полюбить». В тот момент, когда этот сосуд, эта воображаемая аневризма, этот пузырь с кровью лопнул, точнее, когда она разрешила ему лопнуть, то почувствовала странное душевное облегчение, она словно бы беса из себя выгнала. Она вновь ощутила себя свободной.

Ей было уже за сорок, и последнее десятилетие она провела без любви и даже без надежды на это чувство. В своём подсознании она словно бы подменила надежду полюбить на надежду умереть от разрыва аорты. Теперь, когда для её подсознания с разрывом аорты все было кончено и оно наконец насытило свою жажду крови, открылось то, что было прежде подавлено. Смерть состоялась и этим открыла дверь любви. Разумеется, аорта не лопнула и, видимо, даже не «догадывалась», что с ней могло такое случиться. Она ведь даже не была поражена болезнью! От тяжёлого недуга страдала душа, психика моей пациентки, а чтобы не выносить истинную проблему на обозрение, она прикрывалась мнимой опасностью – возможным разрывом аорты. После того как оковы пали, открылась возможность обрести утраченное.

В тридцать с небольшим моя пациентка развелась с мужем. Через несколько лет она полюбила мужчину, который был значительно моложе её. Отношения их были непростыми, а поскольку она вдобавок ко всему была его начальницей, ей долго приходилось скрывать свои чувства. Даже когда они встречались, она не позволяла своим чувствам полностью проявлять себя. Она изо всех сил делала вид, что для неё это просто очередное развлечение, ничего, впрочем, не значащее. Фактически она подавила своё желание любить, не разрешила любви проявить себя. После долгих и мучительных размолвок моя пациентка рассталась со своим возлюбленным и уже тогда почувствовала какой-то «ком» в животе. Кроме того, из-за постоянных стрессов у неё стало скакать артериальное давление. Она не на шутку этим обеспокоилась. Давление поднималось иногда до высоких цифр, что вызывало сильные головные боли и головокружения.

Пока бедствия кажутся нам неотвратимыми, мы смиренно претерпеваем их, но при первой же мысли, что их можно избежать, они делаются совершенно невыносимыми.

Алексис деТорквиль

Изучая между делом медицинскую литературу, она наткнулась на статью, в которой рассказывалось о таком редком заболевании, как аневризма аорты. Недолго думая, моя подопечная сопоставила свои ощущения и симптомы, описанные в этой публикации, после чего однозначно поставила себе диагноз. Она стала специально обследоваться, но её признали «совершенно здоровой». Когда же она высказала врачу мысль о том, что, возможно, у неё аневризма аорты, – тот рассмеялся, сказав, что она «безумная фантазёрка» и что, мол, «нечего ерунду городить, вы совершенно здоровы» (это дословно). Могла ли она поверить его «совершенно здоровы», если каждую неделю её донимали гипертонические кризы? Нет, конечно. Это как в истории про мальчика, который пас овец, а их затем съели волки. Если при её гипертонии врач сказал, что она совершенно здорова, то он с тем же успехом мог ошибиться и относительно аневризмы. Ведь так? Поэтому уверенность в том, что у неё аневризма аорты, осталась, но рассказывать об этом кому-то ещё она теперь не рисковала.

Она знала, что «разрыв» аорты может быть вызван высоким давлением, поэтому она боялась своих гипертонических кризов, как огня. Отчего они стали появляться все чаще и чаще. И вот какая штука, на фоне нашей психотерапии, её давление фактически нормализовалось, а гипертонические кризы исчезли вовсе. И тут-то в ней возопила тревога. Она подсознательно испугалась, что её аорта никогда не лопнет! Не понимая этого, она долгое время стремилась умереть, к чему, надо сказать, стремится всякий, кто разуверился в любви. Но вот сошла на нет гипертония, а значит, смерть откладывается. И подавленная потребность в любви подняла голову. Именно она, эта потребность, и ничто другое, заставила мою подопечную ощутить остроту лезвия, на котором она оказалась после разрыва с её последним возлюбленным. Именно потребность любви заставила её балансировать между смертью и любовью, помогла ей решиться на тот отчаянный шаг, который она сделала вместе со мной.

Только спрыгнув с этого лезвия, только пережив этот самый сильный страх в своей жизни, только решившись на это самоубийство (а то, что мы проделали, фактически было равносильно самоубийству), она получила возможность осознать своё истинное желание. Сделав этот решающий шаг, она вдруг поняла, что может и хочет любить, что жизнь не кончилась, а, напротив, только начинается.

Конечно, каждый из нас мечтает о взаимной любви, это естественно. Но любовь, даже без взаимности – это уже подарок, большой подарок. Задумайтесь, если ваши чувства не разделяют, это ведь не лишает вас возможности любить самому. А любовь даёт жизнь любящему, поскольку любовь – это энергия жизни. Без любви нет жизни, жизнь есть любовь. Любовь придаёт жизни смысл и вселяет в нас надежду на будущее.

Вдвоём быть лучше, чем одному, ибо если упадут – друг друга поднимут; но горе, если один упадёт, а чтобы поднять его – нет другого, да и если двое лежат – тепло им; одному же как согреться?

Экклезиаст

У моей подопечной не было больше не только кома в животе, у неё и на душе теперь не было кома. Её душа избавилась от бремени, и через полтора года я был приглашён на свадьбу. Вот так бывает. Сейчас она счастлива, занимается своим маленьким внуком и любит своего мужа больше, чем прежних, всех вместе взятых. Таковы результаты её прыжка с лезвия бритвы, а ведь она могла бы провести на нем ещё тысячу лет, тысячу лет плача. Она решилась принять вызов судьбы, последовать тому, что сама для себя сделала неизбежным. Она прошла, как я уже сказал, через огонь, воду и медные трубы, и теперь её желания были при ней. Они не томятся больше на задворках её подсознания, а живут и дают возможность жить моей бывшей пациентке.

В этом деле действительно очень важна решимость и готовность. Вспомним замечательную сказку Ершова про Конька-Горбунка. Царю для того, чтобы жениться на прекрасной царь-девице, предстояло искупаться в трех котлах: с водой студёной, с водой вареной, ну «а третий с молоком, вскипятя его ключом». Как известно, царь побоялся и решил сначала поэкспериментировать на Иванушке. Ванюша пошёл на это дело, правда, под прикрытием психотерапевта в образе Конька-Горбунка, и как результат – стал что ни в сказке сказать, ни пером описать. После чего и на царевне женился, и на престол короновался. Что, как вы понимаете, символизирует любовь и благоденствие. Царь же решимостью не отличался, и психотерапевт у него был никудышный, вот он и «сварился». Такие поучительные истории рассказывает народный фольклор устами Ершова про «прыжок с лезвия бритвы».

* * *

Я не знаю почему, но мы крайне неуважительно относимся к своим желаниям. Причём не к капризам, а именно к желаниям, к своему истинному «хочу». Может быть, нас смогли убедить в их постыдности, низкопробности или что-то ещё в этом духе? Может быть, мы боимся показаться чересчур экстравагантными, выпасть из серой массы? Или вся причина в том, что у нас нет возможности их реализовать и, чтобы не мучиться даром, мы подвергли их азотной заморозке?

Все эти предположения могут претендовать на знание причины нашего отказа от своих истинных желаний и наклонностей. Но есть несколько фактов, с которыми, на мой взгляд, трудно спорить. Во-первых, наши истинные желания точно не являются постыдными. Судите сами, ведь каждый человек в глубине свой души хочет любить и быть любимым, жить в мире и с миром, чувствовать защищённость и защищать кого-то самому. Что же во всем этом плохого? Тем более эти наши истинные желания сложно назвать экстравагантными. Кажется, что нет ничего более общего, достойного и естественного – это во-вторых. Ну а то, что касается третьего, – это невозможность реализации, так ведь мы же и не пробовали, поскольку боимся. Мы боимся того, что нас не поймут, осудят, дадут от ворот поворот. Мы боимся даже попробовать! О чем уж тут говорить.

Человек, я так думаю, должен жить своими истинными желаниями, иначе он просто перестаёт быть человеком.

Подавляя в себе истинные человеческие желания и потребности, мы подавляем в себе человеческое, мы попираем собственную душу – её устремления и веру.

Другое дело, нужно уметь отличать истинные желания от капризов. Например, есть разница между желанием быть любимым и бесконечными попытками обратить на себя внимание. Нужно уметь видеть разницу между истинным желанием и вторичной реакцией, как я её называю. Например, существенно отличаются друг от друга желание любить и ненависть, порождаемая страхом полюбить, страхом перед любовью.

Но все это нам известно или, по крайней мере, может быть нами осознано, если мы приложим некоторые усилия. И ведь все мы в глубине души знаем, чего хотим по-настоящему. Но что-то нас сдерживает, ограничивает, не даёт ходу. Значит, проблема вовсе не в том, что наши желания плохи или труднореализуемы. Значит, проблема в том, что мы боимся им доверять. А если мы не доверяем своим истинным желаниям, разве можем мы доверять самим себе? А куда без этого?

Мы привыкли скрывать свои истинные желания друг от друга за личиной бесстрастности и наигранной силы. И совершенно не догадываемся, что на самом деле все хотим одного и того же. И опять мы на лезвии бритвы, и опять балансируем, не решаясь прыгнуть и боясь упасть.

В «прогулке» по лезвию мало приятного, оно ранит. Но мы готовы терпеть эту боль, готовы мучиться и не можем заставить себя сделать этот один-единственный решающий шаг. Мы не решаемся сделать то, в чем видим свою погибель. Но не решаемся сделать и то, что может принести нам спасение. Мы не доверяем своим истинным желаниям, самим себе и после этого хотим рассчитывать на чьё-то доверие. Осознавайте свои истинные желания и следуйте им, даже если вам придётся прыгать с лезвия. Избавьтесь от прогноза, разглядите цель и прыгайте.

* * *

И теперь о втором обещанном случае. Мы уже много говорили о тревоге. В прошлой главе я даже предложил вам попить с ней чайку. Впрочем, все методы и психологические механизмы, изложенные в этой книге, способствуют борьбе с ней. Но даже они, при всей их эффективности, бывают бесполезны в случаях, когда тревога очень сильна, да вдобавок подкреплена реальной угрозой, или когда человек на протяжении многих лет не видит выхода из создавшейся ситуации, от чего впадает в тяжёлую депрессию и лишается последних сил для борьбы.

Все, о чем шла речь прежде, рассчитано на тех, у кого ещё остались силы для борьбы с недугом, а как быть, если они исчерпаны? Если нет не только перспектив, но и сил их разглядывать? В этом случае используется этот же психологический механизм – прыжок с лезвия бритвы, только в новой редакции. В таких случаях это уже не прыжок, а падение с лезвия. Разница на первый взгляд кажется незначительной, но если для первого нужны подчас значительные силы, то для второго оставшиеся силы могут только помешать. Тут нужно обессилеть и падать, не оказывая падению никакого сопротивления, точно следуя расхожей шутливой рекомендации: «Доктор сказал в морг – значит, в морг».

Итак, как я уже говорил, бывает тревога посильнее простого беспокойства. Мне и самому известна такая тревога, с этим ко мне часто обращаются пациенты. По сути, она мало чем отличается от тех латентных (скрытых) тревожных состояний, о которых шла речь в других главах. Но есть и принципиальное различие, которое заключается в нашей панике, в чувстве потерянности и раздавленности.

Паника, растерянность, ощущениераздавленности – все это наши переживания. В них повинна не тревога, а мы сами – это свидетельство нашей капитуляции перед ней.

И если при латентной, подспудной тревоге мы не переживаем так сильно и так явственно наше тревожное состояние, то в тех. случаях, когда тревога выражена, сильна, нас захватывают собственные переживания, и мы оказываемся поражены страхом, как чумой. Тревога может парализовать, она может завладеть человеком настолько, что невозможна будет никакая деятельность. Это тревога, бьющая через край.

Однажды ко мне обратилась женщина средних лет, поражённая тревогой буквально до мозга костей. Она сама была тревогой. Она ничего не могла делать, ни о чем думать, не испытывая тревоги. Она не знала никаких чувств, кроме тревоги. Мир померк, она перестала его замечать. Всюду ей чудилась одна лишь тревога. Она не выходила на улицу, но и дома оставаться у неё не было никаких сил. Когда она оказывалась одна, ей становилось настолько плохо, что возникало ощущение смерти. Она прямо чувствовала, что умирает. В ней уже не осталось страха смерти, который преследовал её поначалу. Смерть казалась ей каким-то несбыточным счастьем – избавлением. Все время она проводила в постели и уже ничем не занималась.

Тревога подкреплялась и реальной (более или менее) опасностью. Её муж был более чем состоятельным человеком, а, по нашим временам, с таким счастьем жить спокойно не дают. Поэтому она боялась и за него, и за детей. Длительность её болезни побила все возможные рекорды, а количество госпитализаций в психиатрические клиники и сосчитать было трудно. Как мне сказал её сын: «После всего этого невозможно остаться нормальной».

Она почти отказывалась говорить, боялась что-либо объяснять, в глазах постоянно стояли слезы, а надежды на выздоровление не было никакой. Ну, как вы понимаете, я не стал предлагать ей расслабиться и быть «здесь и сейчас», а о попытках раздвинуть пространство не могло быть и речи. Относительно же планирования я вообще молчу, поскольку все её планирования, не говоря уже о прогнозах, вели лишь к разрушению и гибели. Короче говоря, пора было падать с лезвия. Впрочем, этот процесс уже шёл полным ходом, так что от меня требовались только наблюдение и страховка.

Чтобы выполнить задуманное, мне необходимо было уговорить её отпустить последнюю ниточку, связывающую её с реальной жизнью. Надо было, как говорят в таких случаях моряки, отдать концы. Иначе падение грозило растянуться ещё на несколько лет. Этого допустить было никак нельзя, поскольку через пару лет, даже упав с лезвия, это ни к чему бы хорошему не привело – при таком-то психическом истощении. Она все ещё боялась этого падения в никуда. Но даже для того, чтобы удержаться в том состоянии, в котором она теперь оказалась, и то требовались огромные усилия. Как мне было объяснить ей, что нечего цепляться за такую жизнь? Я бы, например, на её месте не стал. Но я – то был на своём месте, а она на своём, так что такой довод глуп, он не имеет никакого смысла. Она же пока ещё продолжала держаться.

Диоген жил в бочке. Когда же его спросили, где будет он жить, если украдут бочку, невозмутимо ответил: «Останется место, которое занимала бочка».

Тогда я сказал ей, что вся её беда в том, что она страдает от полумер: мужа она не любит, но не разводится, детей она любит, но ничего для них не может сделать из-за своей болезни, хочет работать, а думает о смерти. Короче говоря, сплошной разброд и шатания. «Создаётся впечатление, что вы постоянно пытаетесь кого-то обмануть и причём в первую очередь себя: хотите одно, а делаете другое», – сказал я в заключение и увидел слегка раздражённый взгляд, благодаря чему понял, что сопротивление давно назревшему падению ещё до конца не сломлено. И тогда я решился рассказать ей о том, как большинство людей пытаются покончить жизнь самоубийством.

Друг, не бойся ошибок. Ошибки – не грехи. Ошибки – это способы создания чего-то нового, отличного, возможно, творчески нового.

Фредерик Пёрлз

Согласно данным беспристрастной статистики, только один из десяти суицидов заканчивается смертельным исходом. Остальные же переходят в госпитализацию: или в токсикологическую реанимацию, или на травматологическое отделение, или сразу же в психиатрию. Так что если у кого-то такие планы уже были, то знайте, что жить значительно легче, чем пытаться свести с ней счёты. Поберегите силы для лучшего. Но я отвлёкся.

Итак, я поведал ей о девяти из десяти самоубийств. На психиатрическом жаргоне такие самоубийства называются ещё так: «смертельная доза минус одна таблетка». Что это значит? А значит это то, что если самоубийца и решается на этот шаг, совершает это безумное действие, то в душе его решимость далека от ста процентов. Что, впрочем, и не странно, поскольку инстинкт самосохранения на то и инстинкт, чтобы защищать нас от категоричности и наивности нашего мышления. Поэтому, принимая какие-то препараты в целях отравления, человек инстинктивно «недоедает» одной таблетки до смертельной дозы. Если он решается выброситься с балкона, то последний оказывается, например, не шестым, а пятым. Если он хочет отравиться газом, то начинает это незадолго до того, как кто-то должен будет войти в это помещение. И это не игра, не симуляция – это действия разумного и мудрого инстинкта самосохранения.

Надо жить, дамы и господа! Когда я сам однажды оказался в реанимации, то услышал от своего врача замечательную фразу: «Христос терпел и нам велел». Что ж, это правда, и это хорошо. Наше подсознание всегда надеется на лучшее, и в этом смысле оно значительно разумнее и мудрее нашего «учёного» сознания, тяготеющего к тоске и унынию. Подсознание, внутренние силы всегда дают нам шанс – прислушайтесь к себе, это важнее тысячи лекций и миллиона нравоучений. Вот об этом я и рассказывал своей пациентке. Она отвернулась, и её взгляд безотчётно устремился в окно. В комнате стоял полумрак, шикарные гардины прикрывали окно почти наполовину, за окном валил снег и завывал холодный ветер. Вдруг она глубоко вздохнула, выдохнула и замерла.

Прошло 10, 15, потом 20 и 30 секунд… Дыхание не возобновлялось. Я не знал, на что решиться: то ли заставить её очнуться, то ли разрешить ей «падать» и дальше. А так как именно это ей и было нужно, то вмешиваться я не торопился, хотя тем временем оживил все свои знания по вопросам реанимации и оказания неотложной помощи. Время шло, прошла уже минута, она не дышала. Только по едва заметной пульсации её сонных артерий было понятно, что жизнь в ней ещё теплится. Когда прошло ещё некоторое время, на её лице вдруг появилась улыбка, она потихонечку вздохнула и открыла глаза. Её взгляд был направлен в холодное окно, а по щекам градом потекли горячие слезы.

Прошла ещё пара минут, и она, повернувшись ко мне, спросила: «Хотите кофе?» Тут пришла и моя очередь прослезиться. Мы пошли в столовую, она сама приготовила нам кофе, отправив горничную, оторопевшую от такой самостоятельности своей хозяйки, в магазин за цветной капустой. Уже за кофе я узнал, что же с ней произошло. Оказывается, в молодости, около 20 лет тому назад, она уже пыталась покончить жизнь самоубийством, и именно по рассказанной мною схеме: смертельная доза минус одна таблетка. Исход был типичный: её нашли друзья, студенты-медики, сделали ей промывание желудка.

Потом она заснула, а проснувшись, обнаружила себя в тёмной незнакомой комнате. Дверь была слегка приоткрыта, и из коридора в комнату падал тонкий луч жёлтого света. На кухне слышались голоса. Друзья, обнаружившие её, решили обойтись собственными силами и не привлекать внимания родителей, «общественности» и вездесущих комсомольско-партийных органов. И теперь, спрятав мою подопечную, они ждали, пока она придёт в себя, чтобы разойтись по домам со спокойным сердцем. Голова кружилась, она чувствовала слабость и продолжала лежать на кровати, смотря на свет в дверном проёме. Через какое-то время в комнату вошёл тот, из-за которого, собственно говоря, все и случилось (впрочем, он об этом, по-видимому, не знал). Увидев, что она проснулась, он мягким и нежным голосом спросил: «Ну, как ты? Хочешь кофе?»

Христос умер не для того, чтобы спасти людей, а для того, чтобы научить их спасать друг друга. Это, разумеется, грубейшая ересь, но это также и неоспоримая истина.

Оскар Уайльд

Когда я рассказал ей про суициды, вся эта картина встала перед её глазами. И её охватила такая невообразимая тоска, что ей на мгновение показалось, что жизнь кончилась. То, что она не дышала, она не помнила, ей просто показалось, что она провалилась куда-то, во что-то тёмное и пустое. Ощущение обречённости, конца было полным и столь же реальным, как ощущение жизни до болезни. В этом своём видении она падала и падала, пока не заметила льющийся со стороны жёлтый свет. Её падение приостановилось. Она посмотрела на этот свет и почувствовала запах кофе. Этот банальный для большинства из нас запах принёс в её душу такую радость и спокойствие, что она расплакалась от счастья.

Если пациент собирается покончить со своими прошлыми проблемами, он должен покончить с ними в настоящем. Он должен понять, что, если прошлые проблемы были действительно прошлыми, они перестают быть проблемами и они, конечно же, перестают быть нынешними.

Фредерик Пёрлз

Теперь вернёмся к её юношеской истории. Незавершённый, не доведённый до конца суицид стал для неё глубокой и неразрешимой проблемой. Она жалела, что не покончила с собой, поскольку её отношения с этим молодым человеком так и не наладились, а больше ей так никого и не удалось полюбить. С другой стороны, она испытывала огромное чувство вины, и не столько перед другими, сколько перед самой собой. И она стала падать с лезвия, на котором так долго балансировала. Она отдалась ощущению безвыходности, тупика, которое было в её подсознании крепко-накрепко сопряжено с жизнью. Когда она дошла до последней точки, страдание отступило, и она увидела свет, а падение остановилось. Осталась вина, но тут она почувствовала запах кофе, который с того далёкого вечера ассоциировался в её подсознании с любовью и всеобщим прощением.

В православном церковном календаре есть праздник, очень почитаемый на Руси, называют его просто «прощёное воскресенье». В этот день мы просим прощения и сами прощаем. Это-то и сделала моя подопечная под запах кофе, который, очнувшись, предложила и мне, видимо, в знак всеобщего прощения и благодарности. Уходя, я спросил: «А почему цветная капуста?» Она улыбнулась и ответила: «Просто захотелось цветной капусты, вот и все». Слово «захотелось» было для меня высшей наградой.

* * *

В русском языке мы без труда найдём множество выражений, отражающих суть того загадочного психологического механизма, о котором шла речь выше. Например: «он на грани», или «у него срыв», «он надорвётся», «он на краю пропасти», «полный провал», «все рухнуло», «разговор на грани фола» и все то же самое лезвие: «мы ходим по лезвию». Жизнь подобна огромному кубу со множеством граней и следующих друг за другом плоскостей. Мы всегда идём к очередной грани, и поэтому бояться нечего, поскольку за ней с необходимостью всегда следуют новая плоскость и новые пути. Идя к краю, мы не видим того пути, той плоскости, того пространства, которое открывается за ним. Кто-то другой идёт сейчас по той, другой стороне этого куба нам навстречу, и он также боится того невидимого ему пространства, которое держит сейчас нас. По-настоящему страшно может быть только в том случае, если закончится горизонт, но это, к счастью, никогда не случится. Мы боимся подойти к краю, но за краем новое если мы не рискнём, не шагнём, когда от нас этого требует жизнь, то мы никогда его не узнаем. Мы обречены тогда жить прошлым, так что один этот шаг дороже, хотя и сложнее, тех тысяч, которые вы проделали по пути к нему.

Решение проблемы жизни замечают по исчезновению этой проблемы.

Людвиг Витгенштейн

Итак, подведём некоторые итоги. Если вы захотите воспользоваться этой методикой на практике, то не беритесь за большие дела – это только с психотерапевтом! А вот с болью, со слабостью, сниженным настроением можете расправиться и таким образом. Впрочем, и с болью – сначала тоже врач, а потом уже психологические приёмы. Поскольку если у вас аппендицит, то нужно идти на операцию, а не ждать, пока боль утихнет. Ну а если у вас остеохондроз, функциональное расстройство желудка, ссадина и что-то в этом роде, можете попробовать, это помогает.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.