Джеймс задает трудный вопрос

Джеймс задает трудный вопрос

Хотя мои основополагающие терапевтические принципы — это толерантность и безоговорочное приятие всего, у меня тоже есть свои предрассудки. Так, я терпеть не могу паранормальных явлений: не признаю лечение по ауре, обожествленных гуру, всевозможных целителей и пророков. Меня раздражают непроверенные лечебные программы различных диетологов и такие глупости, как астральные путешествия, магические кристаллы, энергетические каналы, видение на расстоянии, левитация, психокинез и полтергейст. Я не верю, что имеет смысл терапия прошлых жизней, и что пришельцы способствовали развитию древних цивилизаций, научили землян выращивать пшеницу и построили египетские пирамиды.

Однако я всегда считал, что смогу отбросить свои предрассудки и работать с любым пациентом, независимо от его убеждений. Но в тот день, когда порог моего кабинета переступил Джеймс с его страстью к паранормальным явлениям, я понял, что мою профессиональную нейтральность ждет суровое испытание.

Хотя Джеймс обратился за помощью не из-за своих паранормальных убеждений, связанные с ними моменты всплывали на каждом сеансе. Вот, например, сон, который приснился Джеймсу:

Я лечу по воздуху, хочу навестить своего отца в Мехико, кружу над городом, снижаюсь и заглядываю в окно его спальни. Я вижу, что он плачет, и мне даже не нужно спрашивать почему: я знаю, он плачет из-за меня, из-за того, что оставил меня, когда я был маленьким. Потом я оказываюсь на кладбище в Гуадалахаре, где похоронен мой брат. Почему-то я звоню самому себе на мобильный и слышу свое сообщение: «Я Джеймс Г… Мне больно. Пожалуйста, пришлите помощь».

Когда мы обсуждали этот сон, он горько отзывался о своем отце, который ушел из семьи, когда мальчик был маленьким. Джеймс даже не был уверен, жив ли отец сейчас: ему было известно только то, что он живет где-то в Мехико. Джеймс ни разу не слышал от отца ни одного ласкового слова, не получил ни одного подарка.

— Итак, — подвел я итог краткому обсуждению сна, — сон, по всей видимости, выражает вашу надежду, что отец подаст хоть малейший знак, что он о вас думает и сожалеет, что не смог быть вам хорошим отцом.

— Поговорим о сообщении, в котором вы просите о помощи, — продолжил я. — Вы часто рассказывали мне, что вам очень трудно попросить кого-либо вам помочь. На той недели вы признались, что я — единственный человек, которого вы когда-либо прямо попросили о помощи. Во сне вы более открыты в ситуации, когда вам нужна поддержка. Итак, отражает ли этот сон произошедшую в вас перемену? Говорит ли он что-либо о наших с вами отношениях? Нет ли параллели между тем, что вы получаете или хотите получить от меня, и тем, чего вы так отчаянно ждали от отца? Потом вы навещаете могилу брата. Какие мысли возникают у вас поэтому поводу? Ваша просьба о помощи как-то связана со смертью брата?

Джеймс согласился с тем, что моя забота о нем способствовала осознанию его потребности в том, чего он никогда не получал от отца. Согласился он и с тем, что наша терапия изменила его: теперь он более охотно делился своими проблемами с женой и с матерью.

Но затем он добавил:

— Вы предлагаете определенный взгляд на этот сон. Яне говорю, что он ошибочен или не имеет смысла. Но у меня есть другое, более убедительное объяснение. Я убежден: то, что вы называете сном, на самом деле вовсе не сон. Это всего лишь воспоминание о моем астральном путешествии к дому отца и к могиле брата.

Я с трудом совладал со своим желанием закрыть лицо руками. Мне было интересно, скажетли он, что звонок самому себе на мобильный — тоже всего лишь воспоминание? Но я понял, что ни доводы рассудка, ни обсуждение различий в наших убеждениях ни к чему не приведут. За долгие месяцы нашей работы я привык справляться со своим скептицизмом и вместо этого попытался представить, что наш мир и вправду населен духами, что астральные путешествия реальны. Кроме того, я попробовал осторожно добраться до психологических причин и истории его убеждений.

Затем Джеймс сказал, что стыдится своего пьянства и лености и будет чувствовать себя очень скверно, встретившись на небесах с бабушкой, дедушкой и братом.

Пару минут спустя он отметил:

— Когда я говорил о встрече на небесах с моими дедушкой и бабушкой, я увидел, что вы поморщились…

— Я этого не заметил.

— А я видел! И вы поморщились еще раз, когда я рас сказывал об астральном путешествии. Ирв, скажите мне честно, как вы отреагировали на мою фразу о небесах?

Я мог бы уйти от ответа, как часто делают психотерапевты, переключив внимание на сам вопрос и спросив, почему он его задал. Однако я решил, что для меня сейчас лучше быть абсолютно честным: Джеймс явно заметил некоторые проявления моего скептицизма. Если бы я стал их отрицать, это негативно сказалось бы на терапии, поставив под сомнение его восприятие реальности (а оно было безошибочным).

— Джеймс, я расскажу вам обо всем, что со мной происходило в тот момент. Когда вы сказали, что ваш брат и ваши бабушка с Дедушкой знают все о вашей жизни на земле, я сильно удивился. Сам я так не считаю. Но пока вы говорили, я изо всех сил пытался окунуться в ваши ощущения, представить, каково это — жить в мире духов, в мире, где ваши умершие родственники знают всю вашу жизнь и все ваши мысли.

— Вы что, не верите в жизнь после смерти?

— Нет, не верю. Но я думаю, что мы не можем знать этого наверняка. Я полагаю, что мысль о загробной жизни приносит вам большое утешение, а я приветствую все, что дает вам душевное спокойствие, удовлетворение от жизни и делает ваше существование более эффективным. Однако лично я не могу поверить в эту встречу на небесах. Мне кажется, люди просто хотят так думать.

— А какую же религию вы исповедуете?

— Я не верю в Бога и не принадлежу ни к какой конфессии. Мой взгляд на жизнь целиком и полностью свободен от влияния церкви.

— Но как же можно так жить? Без священных нравственных норм? Как вынести эту жизнь, как найти в ней хоть какой-то смысл, не веря, что следующая наша жизнь будет лучше?

Я начал беспокоиться о том, куда заведет нас эта дискуссия, и пойдут ли мои откровения на пользу Джеймсу. В итоге я решил, что лучше быть прямолинейным до конца.

— Меня интересует эта жизнь и то, как сделать ее лучше — для себя и для других. Позвольте мне разрешить ваше недоумение по поводу того, как мне удается найти смысл, не прибегая к религии. Я не согласен с тем, что религия — источник смысла и нравственности. Не думаю, что между религией, смыслом и нравственно стью существует необходимая связь. Ну, или, по крайней мере, особая связь. Думаю, что живу эффективно и добродетельно. Я полностью посвятил себя тому, что помогаю людям — например вам — получать большее удовлетворение от жизни. Я бы сказал, что смысл моей жизни исходит от людей, но именно в этом мире, именно в этой жизни. Думаю, что смысл моего существования — помогать другим людям находить смысл их существования. Я убежден, что чрезмерное беспокойство о будущей жизни может помешать активно участвовать в этой.

Джеймс был так заинтересован, что я еще несколько минут рассказывал о том, что недавно нашел подтверждения последней мысли у Эпикура и у Ницше. Упомянул и о том, что Ницше восхищался Иисусом Христом, но чувствовал, что Павел и другие более поздние христианские лидеры замутнили истинное послание Христа и отняли смысл у земного существования. «На самом деле, — подчеркнул я, — Ницше очень враждебно относился к Сократу и Платону: они презирали тело, делали акцент на бессмертии души и усердно готовились к будущей жизни. Эти убеждения были подхвачены неоплатониками и в итоге проникли в раннехристианскую эсхатологию».

Я замолчал и посмотрел на Джеймса, ожидая, что он бросит мне вызов. Но, к моему удивлению, он внезапно заплакал. Я подавал ему один бумажный платок за другим, пока он не перестал всхлипывать.

— Джеймс, пожалуйста, давайте продолжим разговор. О чем говорят ваши слезы?

— Они говорят: «Я так долго ждал этого разговора… так долго мечтал о серьезной интеллектуальной беседе о том, что действительно имеет значение». Все, что меня окружает, вся наша культура — телевидение, компьютерные игры, порно, — это же все для тупых! И вся моя работа — все эти мелочные договоры, судебные процессы, разводы… Все это деньги, деньги, все это — такое дерьмо, и в этом нет никакого смысла, абсолютно никакого…

Итак, на Джеймса повлияло не столько содержание нашей беседы, сколько ее характер, а именно то, что я воспринял его всерьез. То, что я поделился с ним собственными мыслями и убеждениями/он принял как дар. Наши серьезные идеологические расхождения, оказалось, не имеют никакого значения. Мы оба согласились не соглашаться друг с другом: на следующий сеанс он принес мне книгу о видении на расстоянии, а я, в свою очередь, предложил ему почитать современного скептика Ричарда Доукинса. Наши взаимоотношения, моя забота и моя способность дать ему то, чего он не получил от отца, — все это вывело нашу терапию на новый уровень. Как я уже говорил в главе 3, после курса психотерапии жизнь Джеймса стала лучше, но его вера в сверхъестественное осталась при нем в полной неприкосновенности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.