Шанс вернуть себе свободу

Шанс вернуть себе свободу

Охранники дневной смены выстраивают четверых «счастливчиков» во дворе, точно так же, как во время последнего вечернего посещения туалета. Цепь на ноге каждого из них присоединена к цепи на ноге следующего, на головах — большие бумажные мешки. Так они не узнают, как добрались из тюрьмы до комнаты, в которой заседает комиссия, и вообще в какой части здания она находится. Их сажают на скамейку в коридоре у двери. Цепи снимают, но они сидят неподвижно, в наручниках, с мешками на головах, и ждут, когда Керт Бэнкс выйдет из комнаты и назовет их номер.

Керт, наш начальник конвоя, вслух читает прошение заключенного, а затем — заявление кого-то из охранников с возражениями против условно-досрочного освобождения. Затем он вводит заключенного в комнату и сажает его справа от Карло, который руководит процессом. Первым идет заключенный Джим-4325, затем — Глен-3401, Рич-1037 и, наконец, Хабби-7258. После общения с комиссией каждого из них снова сажают на скамейку в коридоре, надевают наручники, цепь и мешок на голову. Здесь все ждут, пока заседание не завершится. Потом всех заключенных уведут обратно в тюремный подвал.

Пока не появился первый заключенный, я проверяю оборудование для видеозаписи, а Карло, самый бывалый член нашей команды, начинает рассказывать новичкам, как на самом деле действует комиссия по условно-досрочному освобождению. (Этот монолог см. в примечаниях[104].) Керт Бэнкс чувствует, что Карло готов разразиться очередной длинной речью, которые мы так часто слышали от него во время курса летней школы. Он авторитетно заявляет: «Пора приступать, время идет».

Заключенный № 4325 не признает себя виновным

В комнату вводят заключенного Джима-4325; с него снимают наручники и предлагают сесть. Это большой крепкий парень. Карло тут же бросает ему вызов: «Почему ты в тюрьме? Ну-ка, расскажи нам».

Заключенный отвечает со всей серьезностью: «Сэр, меня обвиняют в вооруженном нападении. Но я хочу заявить, что невиновен»[105].

«Невиновен? — Карло изображает искреннее удивление. — То есть ты утверждаешь, что офицеры, которые тебя арестовали, не знали, что делают, что произошла какая-то ошибка, какая-то путаница? Что люди, которых учили охранять закон, имеющие многолетний опыт, просто случайно выбрали тебя из всех жителей Пало-Альто? Что они не знают, о чем говорят, что они не знают, что ты сделал, а что — нет? То есть они лгуны? Ты хочешь сказать, что они лгуны?»

№ 4325: «Я не говорю, что они лгуны, должно быть, есть достоверные доказательства. Конечно же, я уважаю их профессиональные знания и все такое… Я не видел никаких доказательств, но я думаю, они задержали меня справедливо». (Заключенный подчиняется авторитету; когда он видит властное поведение Карло, его первоначальная уверенность тает.)

Карло Прескотт: «В таком случае ты только что подтвердил, что они, наверное, знали, что делали».

№ 4325: «Ну да, они знали, что делали, когда меня задержали».

Прескотт начинает задавать вопросы о прошлом заключенного и его планах на будущее, но хочет больше знать о его преступлении: «С кем ты общался, чем ты занимался в свободное время, из-за чего тебя арестовали? Это серьезное обвинение… Ты ведь знал, что мог убить человека, когда на него напал. Что ты сделал? Ты стрелял в жертву, ударил его или что?»

№ 4325: «Я не знаю, сэр. Офицер Уильямс сказал…»

Прескотт: «Что ты сделал? Выстрелил, ударил, бросил бомбу? У тебя была „пушка“?»

Крейг Хейни и другие члены комиссии пытаются разрядить обстановку и спрашивают заключенного, как он адаптировался к тюремной жизни.

№ 4325: «Ну, по характеру я, скорее, интроверт… кажется, первые несколько дней я думал об этом и решил, что лучше всего вести себя…»

Прескотт снова берет слово: «Отвечай на его вопрос, нам не нужна вся эта интеллектуальная болтовня. Он задал тебе простой вопрос, отвечай на вопрос!»

Крейг перебивает его и спрашивает об «исправительных» аспектах тюрьмы, и заключенный отвечает: «Ну да, в этом есть какая-то польза, я, конечно, научился быть послушным, иногда с нами обращаются слишком жестко, но сотрудники тюрьмы просто делают свою работу».

Прескотт: «Комиссия по условно-досрочному освобождению здесь не поможет. Ты говоришь, что тебя научили слушаться, научили сотрудничать, но на свободе за тобой никто следить не будет, ты будешь сам по себе. Как ты думаешь, каким гражданином ты станешь, с такими серьезными обвинениями? Вот, я читаю, в чем тебя обвиняют. Это немалый список!» Совершенно уверенно и авторитетно Карло смотрит в чистый блокнот, как будто это «дело» заключенного, где указаны обвинения против него и сведения о его предыдущих арестах. Он продолжает: «Знаешь, ты сказал нам, что сможешь стать хорошим гражданином благодаря той дисциплине, которой тебя здесь научили. Но мы не можем за тебя поручиться… Почему ты считаешь, что достоин выйти на свободу уже сейчас?»

№ 4325: «Я знаю, что буду делать. Я очень хочу поступить в Калифорнийский университет в Беркли. Я хочу изучать физику, я жду этого с нетерпением».

Прескотт перебивает его и меняет тему: начинает спрашивать о религиозных убеждениях, а потом — о том, почему он не воспользовался тюремными программами групповой терапии и профессиональной переподготовки. Кажется, заключенный совершенно растерян, он говорит, что сделал бы это, но ему никогда не предлагали никаких программ. Карло просит Керта Бэнкса проверить, правду ли говорит заключенный, в чем лично он сомневается. (Конечно, он знает, что в нашем эксперименте нет таких программ, но в прошлом на заседаниях реальных комиссий по условно-досрочному освобождению его всегда об этом спрашивали.)

После нескольких вопросов других членов комиссии Прескотт просит одного из надзирателей отвести заключенного обратно в камеру. Заключенный встает и благодарит комиссию. Он автоматически вытягивает руки, ладонями друг к другу, и охранник защелкивает наручники. Джима-4325 выводят, надевают ему на голову мешок и оставляют молча сидеть в коридоре. Приходит очередь следующего заключенного.

Когда заключенный выходит, Прескотт замечает для видеозаписи: «Ну, этот парень так гладко говорит…»

В моих заметках сказано, что «заключенный № 4325 был достаточно собран и в целом контролировал себя — до сих пор он был одним из „образцовых заключенных“. Кажется, он смущен агрессивным допросом Прескотта о преступлении, за которое его арестовали. Его легко удалось заставить признать себя виновным, хотя его преступление абсолютно вымышлено. В ходе встречи с комиссией он послушен и покладист. Такое поведение способствует его относительно успешной адаптации и выживанию в тюремной обстановке».

«Яркий пример» тускнеет

Керт объявляет, что перед комиссией готов предстать заключенный № 3401, и читает вслух его заявление:

«Я хочу получить условно-досрочное освобождение, чтобы начать новую жизнь в этом отчаявшемся мире и показать другим потерянным душам, что хорошее поведение всегда вознаграждается; что эти свиньи-материалисты способны всего лишь порабощать бедных; что обычный преступник может полностью измениться меньше чем за неделю, а Господь, вера и братство живут в каждом из нас. Я заслуживаю условно-досрочного освобождения, потому что я полагаю, что мое поведение в течение пребывания в тюрьме было поистине безупречным. Я оценил ее комфорт и нахожу, что достоин перейти в более возвышенные и священные места. Кроме того, как продукты окружения, все мы можем быть уверены, что моя полная реабилитация окажется успешной и стабильной. Да благослови вас Господь. С уважением, № 3401. Пусть я стану для вас ярким примером».

Показания охранников говорят о совершенно противоположном:

«№ 3401 постоянно нарушает порядок. Кроме того, он пассивно следует за другими, не стремится к личному развитию. Он слепо подражает плохим заключенным. Я не рекомендую для него условно-досрочного освобождения. Подпись: охранник Арнетт».

«Я не вижу причин, по которым № 3401 заслуживает условно-досрочного освобождения, я не вижу никакой связи между № 3401, которого я знаю, и человеком, описанным в этом заявлении. Подпись: охранник Маркус».

«№ 3401 не заслуживает условно-досрочного освобождения, и саркастический тон его заявления это подтверждает. Подпись: охранник Джон Лендри».

Заключенного № 3401, все еще с бумажным мешком на голове, вводят в комнату. Карло хочет снять мешок, чтобы видеть лицо этого «маленького паршивца». Он, как и другие члены комиссии, с удивлением обнаруживает, что Глен-3401 — американец азиатского происхождения, единственный цветной среди заключенных. Мятежный, легкомысленный стиль апелляции Глена противоречит общепринятому представлению об «азиатах». Но он вполне соответствует этому представлению физически; рост — меньше 160 см, тонкая гибкая фигура, симпатичное лицо и блестящие, иссиня-черные волосы.

Для начала Крейг спрашивает его об участии в мятеже, когда заключенные из его камеры забаррикадировали дверь. Что он сделал, чтобы прекратить мятеж?

№ 3401 отвечает с удивительной наивностью: «Я не прекращал его, я его поддержал!» Следуют вопросы об этом деле от других членов комиссии, № 3401 отвечает саркастическим тоном, составляющим разительный контраст с полным смирением заключенного № 4325: «Я думаю, что цель данного учреждения состоит в том, чтобы реабилитировать заключенных, а не противодействовать им, и я считал, что в результате наших действий…»

Начальник тюрьмы Джафф, сидящий у стены, не может сопротивляться соблазну и вступает в разговор: «Возможно, вы неправильно понимаете, что такое реабилитация. Мы пытаемся научить вас быть полезными членами общества, а не баррикадироваться в камерах!»

Прескотт прекращает эти пререкания. Он снова играет роль большого начальника: «Как минимум двое свидетелей подтвердили, что видели тебя на месте преступления». (Он только что это придумал.) Карло продолжает: «Возражать против показаний трех человек — все равно что сказать, будто у людей нет глаз! Затем ты пишешь: „Господь, вера и братство живут в каждом из нас“. Что же это за братство — красть чужое имущество?»

Затем Карло решает разыграть откровенно расовую карту: «Очень немногие из вас, восточных людей, попадают в тюрьмы… вы и вправду весьма добропорядочные граждане… Ты систематически нарушаешь порядок, высмеиваешь тюремную обстановку, а потом приходишь сюда и говоришь о реабилитации, как будто думаешь, что это ты управляешь тюрьмой. Ты сидишь здесь, за столом, и перебиваешь начальника тюрьмы, как будто твои слова важнее его мнения. Честно говоря, я не стал бы тебя освобождать, даже если бы ты был последним заключенным в этой тюрьме. Я думаю, ты — худший из наших кандидатов на условно-досрочное освобождение. Что ты на это скажешь?»

«У вас есть право на собственное мнение, сэр», — говорит № 3401.

«И в этой комнате мое мнение что-то значит!» — грозно парирует Карло.

Прескотт продолжает задавать вопросы, не давая заключенному возможности ответить, и в конце концов отклоняет кандидатуру № 3401: «Не думаю, что сейчас стоит продолжать этот разговор. Мое мнение таково, что его поведение в тюрьме и отношение к комиссии совершенно ясно указывают, чего он заслуживает… У нас есть график, и я не вижу причин это обсуждать. У нас тут упрямец, который просто пишет хорошие речи».

Перед уходом заключенный говорит комиссии, что у него — кожная сыпь, она усугубляется, и его это беспокоит. Прескотт спрашивает, вызывали ли ему врача, прошел ли он медицинский осмотр, сделал ли что-то, чтобы позаботиться о своем здоровье. Заключенный отвечает отрицательно, и Карло напоминает ему, что это комиссия по условно-досрочному освобождению, а не врачебный консилиум, а потом строго добавляет: «Мы пытаемся найти причины для условно-досрочного освобождения каждого, кто входит сюда. Как только ты оказываешься в тюрьме, только тебе решать, как себя вести, какое поведение покажет нам, что ты сможешь адаптироваться к нормальной жизни в обществе… Я хочу, чтобы на досуге ты подумал о том, что написал; ты умный человек и прекрасно владеешь языком. Я думаю, что ты можешь измениться; да, в будущем у тебя есть шанс измениться».

Карло поворачивается к охраннику и жестом просит вывести заключенного. Расстроенный маленький № 3401 медленно поднимает руки для наручников, и его выводят. Может быть, он понимает, что его легкомысленное отношение дорого ему обошлось. Он оказался не готов к тому, что все это будет настолько серьезно, а вопросы комиссии окажутся настолько жесткими.

В моих заметках я писал, что заключенный № 3401 — более сложная личность, чем казалось сначала. Он демонстрирует интересное сочетание черт характера. Обычно, общаясь с охранниками в тюрьме, он серьезен и сдержан, но при этом написал саркастичное, насмешливое заявление об условно-досрочном освобождении, ссылаясь на несуществующую реабилитацию, упоминая о духовности и называя себя примерным заключенным. Кажется, охранникам он не нравится, и это отражается в их отзывах и возражениях против условно-досрочного освобождения. Эта смелая апелляция удивительно контрастирует с его поведением — молодой человек, которого мы видим в этой комнате, кажется послушным, даже запуганным. «Здесь не разрешается шутить». Комиссия, особенно Прескотт, набросилась на него, и он не справляется с этим нападением. В ходе заседания он делался все более пассивным и безразличным. Интересно, как он выдержит эти две недели.

Мятежник теряет боевой пыл

Следующий — заключенный № 1037, Рич, чья мама так волновалась вчера вечером, когда увидела, как ужасно он выглядит. Это он заперся утром во второй камере. Кроме того, он — завсегдатай карцера. Апелляция № 1037 интересна, но теряет убедительность, когда Кертис Бэнкс быстро читает ее вслух невыразительным и бесстрастным тоном:

«Я бы хотел получить условно-досрочное освобождение, чтобы провести последние мгновения юности со старыми друзьями. В понедельник мне исполняется 20 лет. Я думаю, сотрудники тюрьмы показали мне, как много у меня недостатков. В понедельник я стал протестовать, потому что думал, что со мной обошлись несправедливо. Но вечером я понял, что заслужил подобное обращение. С тех пор я прилагаю все усилия, чтобы сотрудничать, и теперь знаю, что каждый из сотрудников тюрьмы заинтересован исключительно в моем благополучии и благополучии других заключенных. Несмотря на мое прискорбное неуважение к ним и к их требованиям, сотрудники тюрьмы относились и относятся ко мне хорошо. Я глубоко уважаю их способность подставлять другую щеку и полагаю, что благодаря их доброте и великодушию я успешно прохожу реабилитацию и исправляюсь. С уважением, № 1037».

Три охранника написали коллективную рекомендацию, которую Керт читает вслух:

«Хотя поведение № 1037 после бунта улучшается, но я полагаю, что еще рано представлять его общественности в качестве продукта нашего исправительного учреждения».

«Я согласен с тем, как оценивают заключенного № 1073 другие сотрудники, а также с заявлением самого № 1037 о том, что он исправляется. Но он еще не достиг приемлемого уровня. У № 1037 предстоит еще многое изменить».

«Я не рекомендую условно-досрочного освобождения».

Входя в комнату, Рич-1037 демонстрирует странную смесь юношеской энергии и начинающейся депрессии. Прямо с порога он принимается говорить о своем дне рождения, единственной причине, по которой просит об условно-досрочном освобождении. Оказывается, для него это очень важно, и когда он вызвался участвовать в эксперименте, то забыл о своем дне рождения. Он совершенно увлечен этой темой, но начальник тюрьмы задает ему вопрос, ответ на который либо осложнит заключенному жизнь, либо сведет на нет его аргументы: «Ты думаешь, что в нашей тюрьме мы не сможем устроить тебе вечеринку по случаю дня рождения?»

Прескотт пользуется моментом: «У тебя достаточно жизненного опыта в нормальном обществе, даже для твоих лет. Ты знаешь законы. Ты должен понимать, что тюрьма предназначена для тех, кто нарушает законы, а ты своими действиями создал опасность. Сынок, я вижу, что ты меняешься, здесь это написано, и я серьезно думаю, что ты ведешь себя лучше. Но здесь, в твоем собственном заявлении, сказано: „прискорбное неуважение к ним и их требованиям“. Прискорбное неуважение! Нельзя проявлять неуважение к людям и к их имуществу. Что было бы, если бы все граждане этой страны проявляли неуважение к собственности друг друга? Все бы просто поубивали друг друга!»

Карло продолжает делать вид, что читает «дело» заключенного в чистом блокноте и останавливается, как будто обнаружил что-то важное: «Я вижу, здесь написано, что при аресте ты оказал сопротивление, к тебе пришлось применять силу, и ты, возможно, ранил кого-то из офицеров, производивших арест. Я очень впечатлен твоим прогрессом, и я думаю, ты начинаешь понимать, что твое поведение было незрелым и во многом достойным осуждения и опасным для окружающих. Ты использовал людей; ты вел себя так, будто они — объекты, предназначенные для твоего удобства. Ты манипулировал людьми! Всю свою жизнь ты, кажется, манипулировал людьми, все материалы твоего дела говорят о твоем безразличии к законности и правопорядку. Кажется, иногда ты не способен контролировать свое поведение. Почему ты считаешь себя достойным кандидатом для условно-досрочного освобождения? Что ты можешь нам сказать? Мы ведь пытаемся тебе помочь».

Заключенный № 1037 не готов к такой атаке. Он бормочет какие-то бессвязные объяснения о том, что хотел «избежать» ситуации, которая могла бы спровоцировать его ярость. Потом он говорит, как помог ему тюремный опыт: «Ну, я увидел много разных реакций, как люди проявляют уважение к другим, например, общаются с сокамерниками, по-разному реагируют на одни и те же ситуации. Я заметил, что охранники из трех разных смен практически одинаково ведут себя в одинаковых обстоятельствах».

Затем № 1037 неожиданно начинает говорить о своих «недостатках», а именно о своей роли агитатора во время восстания заключенных в понедельник. Он демонстрирует полную покорность, обвиняя себя в том, что перечил охранникам. Он никогда больше не станет критиковать их за оскорбительное поведение и постоянные унижения. (Я вижу перед собой показательный пример управления сознанием в действии. Этот процесс в точности повторяет то, что происходило с американскими военнопленными во время войны в Корее: оказавшись в плену у китайских коммунистов, они публично признавались в использовании биологического оружия и в других немыслимых преступлениях.)

Неожиданно Прескотт перебивает разговор о недостатках заключенного и спрашивает, почти с утвердительной интонацией: «Ты наркоман?»

№ 1037 отвечает «Нет», и ему разрешают продолжить извинения, но скоро опять перебивают. Прескотт замечает иссиня-черный синяк у него на руке и спрашивает, откуда он взялся. Синяк появился во время одной из потасовок с охранниками, но заключенный № 1037 отрицает, что охранники держали его или тащили в карцер. Он говорит, что охранники были настолько вежливы, насколько возможно. Он говорит, что ушибся, потому что систематически не подчинялся их приказам.

Карло нравится, что он признает свою вину: «Ты встал на путь исправления, да?»

№ 1037 говорит, что хочет получить условно-досрочное освобождение, даже если при этом ему не заплатят. (Это довольно странно, если учесть, через что ему уже пришлось пройти. И ничего за это не получить?) Он добросовестно отвечает на вопросы комиссии, но депрессия берет верх, как отмечает Прескотт позже. Его мать совершенно точно почувствовала его состояние во время свидания с сыном и сказала мне об этом, когда пришла в кабинет суперинтенданта. Как будто он пытался продержаться как можно дольше, чтобы доказать свою мужественность — может быть, отцу? Иногда он дает интересные ответы на вопросы о том, чем ему помог тюремный опыт, но по большей части говорит лишь то, что могло бы понравиться членам комиссии.

Красавчик остается ни с чем

Последний в очереди — юный красавчик, Хабби-7258. Его апелляцию Керт читает несколько презрительно:

«Первая причина для моего условно-досрочного освобождения состоит в том, что моя девушка скоро уезжает на каникулы, и я хотел бы побыть с ней, пока она не уехала. Когда она вернется, мне нужно будет уезжать в колледж. Если я пробуду здесь все две недели, то смогу побыть с ней всего полчаса. Здесь мы не можем попрощаться и поговорить так, как нам бы хотелось, из-за надзирателей и других соглядатаев. Вторая причина состоит в том, что я, как вы уже, наверное, заметили, не изменюсь. Под изменением я понимаю нарушение всех установленных для нас, заключенных, правил. Поэтому если я получу условно-досрочное освобождение, это сэкономит и мое время, и ваши расходы. Я действительно предпринял попытку бежать вместе с бывшим сокамерником, заключенным № 8612, но потом, сидя в пустой камере без одежды, понял, что не должен перечить надзирателям. С тех пор я как можно точнее соблюдаю все правила. Кроме того, обратите внимание, что у меня самая аккуратная камера в этой тюрьме».

И снова отзывы охранника Арнетта противоречат словам заключенного. «№ 7258 непослушен и хитер, — вот общая оценка Арнетта, которую он сопровождает циничным комментарием: — Он должен отсидеть весь свой срок или пока не сгниет здесь, неважно какое событие произойдет раньше».

Охранник Маркус настроен более оптимистично: «Мне нравится № 7258, он нормальный заключенный, но я не думаю, что он заслуживает условно-досрочного освобождения больше, чем любой другой заключенный, и я уверен, что тюремный опыт окажет положительное влияние на его довольно дерзкий характер».

«Мне тоже нравится № 7258, почти так же, как № 8612 [Дэвид, наш шпион]. Но я не думаю, что он заслуживает условно-досрочного освобождения. Я не столь категоричен, как Арнетт, но все-таки он не заслуживает условно-досрочного освобождения», — пишет Джон Лендри.

С головы заключенного снимают мешок, он как обычно, сияет белозубой улыбкой. Она так раздражает Карло, что он буквально набрасывается на него.

«В самом деле, тебя все это забавляет. Ты „непослушен и хитер“, как точно сказано в отчете охранника. Тебе что, действительно все равно, что с тобой будет в жизни?»

Как только № 7258 начинает отвечать, Прескотт меняет тему и спрашивает, какое у него образование.

«Осенью я планирую поступить в колледж в Орегоне».

Прескотт поворачивается к другим членам комиссии: «Вот то, о чем я говорил. Для некоторых образование — пустая трата времени. Некоторым не надо поступать в колледж. Они будут счастливее, если станут механиками или продавцами». Он презрительно машет рукой в сторону заключенного: «Ладно, идем дальше. Что ты сделал, чтобы сюда попасть?»

«Ничего, сэр. Просто решил принять участие в эксперименте».

В другой ситуации эта «проверка реальностью» грозила бы испортить все дело, но под руководством Прескотта заседание комиссии идет своим чередом:

«Итак, хитрец, ты думаешь, что это всего лишь эксперимент?» — Председатель упорно гнет свою линию, делая вид, будто изучает досье заключенного. Он небрежно замечает: «Ты совершил ограбление».

Прескотт поворачивается к Керту Бэнксу и спрашивает, что это было за ограбление — первой или второй степени. Керт бросает: «Первой».

«Ага, так я и думал». Пора преподать этому молодому индюку хороший урок: для начала, напомнить ему, что бывает с заключенными, которых уличили в попытке побега: «Тебе всего 18 лет, и смотри, что ты уже натворил! Ты сидишь здесь перед нами и говоришь, что даже готов отказаться от денег, только бы выйти на волю. Но в этом отчете я все время вижу одно и то же: „хитрец“, „самоуверенный тип“, „настроенный против любой власти“! Где ты сбился с пути?»

Следуют вопросы о том, чем занимаются его родители, о его религиозной принадлежности и о том, регулярно ли он ходит в церковь. Прескотт возмущен заявлением заключенного о том, что он «не принадлежит ни к какому вероисповеданию». Он парирует: «Даже в таком важном вопросе ты не можешь определиться!»

Возмущенный Прескотт вскакивает и на несколько минут выходит из комнаты, а другие члены комиссии задают заключенному стандартные вопросы о том, как он планирует вести себя на следующей неделе, если его просьба об условно-досрочном освобождении не будет удовлетворена.

Свобода или деньги

Этот перерыв посреди чрезвычайно напряженного действия дает мне время подумать о заявлении заключенного № 1037, который готов отказаться от оплаты в обмен на условно-досрочное освобождение. Нужно придать этой идее определенную форму и предложить ее в качестве завершающего вопроса каждому заключенному. Я прошу Карло спросить у № 7258, готов ли он отказаться от денег, которые заработал в роли заключенного, если мы предложим ему условно-досрочное освобождение.

Сначала Карло задает этот вопрос в более жесткой форме: «Сколько ты готов заплатить нам за то, чтобы выбраться отсюда?» Сбитый с толку, заключенный № 7258 говорит, что не станет платить за свое освобождение. Карло задает вопрос иначе, он спрашивает, готов ли заключенный отказаться от денег, которые уже заработал.

«Да, сэр, я бы это сделал».

Заключенный № 7258 не производит впечатления особенно умного или находчивого парня. Кажется, он не относится к ситуации столь же серьезно, как некоторые другие заключенные. Он самый юный из всех, ему всего 18 лет, и его реакции и поведение довольно незрелые. Но его хладнокровие и чувство юмора хорошо ему служат — они наверняка помогут ему справиться с тем, что ждет его и его товарищей на следующей неделе.

Затем мы просим остальных заключенных по очереди вернуться в комнату и ответить на тот же последний вопрос: готовы ли они отказаться от заработанных денег в обмен на условно-досрочное освобождение. Заключенный № 1037, непослушный парень в ожидании дня рождения, говорит, что готов потерять деньги, если получит УДО. Готовый к сотрудничеству заключенный № 4325 тоже отвечает согласием. Только заключенный № 3401, наш непокорный азиат, не хочет быть освобожден досрочно, если ради этого ему придется отказаться от денег — они ему действительно нужны.

Другими словами, трое из четырех молодых людей так хотят выйти на волю, что готовы забыть о деньгах, с трудом добытых круглосуточной работой в качестве заключенных. Для меня весьма показательно влияние формулировки этого вопроса. Вспомним, что основной мотивацией практически всех добровольцев были именно деньги, возможность заработать по 15 долларов в день в течение двух недель в то время, когда у них не было никаких других источников дохода, перед самым началом учебного года. А теперь, несмотря на все свои страдания, несмотря на физическое и психологическое насилие — бесконечные переклички, «подъемы» посреди ночи, произвол и дьявольскую изобретательность некоторых охранников, невозможность побыть одному, отсидки в карцере, наготу; цепи, мешки на головах; скверную еду и минимум постельных принадлежностей, — почти все они готовы отказаться от денег, лишь бы выбраться отсюда.

Возможно, еще примечательнее тот факт, что после заявления о том, что свобода для них важнее денег, все заключенные продолжают пассивно подчиняться системе, протягивают руки, чтобы на них надели наручники, безропотно терпят мешки на головах и цепи на ногах, и как овцы следуют за охранниками в ужасный тюремный подвал. Во время заседания комиссии по условно-досрочному освобождению они находились за пределами тюрьмы, в присутствии «гражданских», не имеющих никакого отношения к их мучителям внизу. Почему никто из них не сказал: «Мне не нужны ваши деньги, так что я имею право в любой момент выйти из этого эксперимента и требую, чтобы меня немедленно отпустили»? И нам пришлось бы выполнить эту просьбу и тут же их отпустить.

Но этого никто не сделал. Позднее заключенные признавались нам, что им даже не приходило в голову выйти из эксперимента. На самом деле к этому моменту большинство из них перестали считать его просто экспериментом. Они чувствовали, что попали в ловушку — в тюрьму, которой руководит не государство, а психологи, как сказал № 416. Но они согласились отказаться от денег, которые заработали, играя роль заключенных, — если бы мы решили освободить их досрочно. Право освободить их принадлежало комиссии по условно-досрочному освобождению и не зависело от их собственной воли. Если бы они были настоящими заключенными, только комиссия по условно-досрочному освобождению могла бы их освободить, но если бы они в самом деле были только участниками эксперимента, каждый из них мог в любой момент решить, уйти ему или остаться. Очевидно, в их мышлении произошли поразительные перемены — от «я добровольно участвую в эксперименте, получаю за это деньги и имею все гражданские права» к «я беспомощный заключенный, оказавшийся во власти несправедливой авторитарной системы».

После встреч с четверкой заключенных комиссия обсудила их «дела» и реакции. Все согласились, что заключенные возбуждены, доведены до крайности и полностью вошли в роли заключенных.

Прескотт с сочувствием поделился своим беспокойством по поводу заключенного № 1037. Он точно подметил, что этот некогда бесстрашный главарь мятежников рискует впасть в серьезную депрессию: «Я это знаю по своему опыту, — это начинаешь чувствовать, когда поживешь среди людей, которые прыгают с верхнего этажа и разбиваются насмерть или режут себе вены. Этот парень был собран, он достойно представил нам свои аргументы, но между его ответами были паузы. А последний парень — он вел себя адекватно, он знает, что происходит, он все еще говорит об „эксперименте“, но в то же время готов сидеть и говорить о своем отце, о своих чувствах. Он казался мне каким-то потерянным — это я говорю на основе того чувства, которое у меня возникло. Второй заключенный, восточный парень [американец азиатского происхождения], он как камень. Для меня он был как камень».

В заключение Прескотт предлагает хороший совет: «Я присоединяюсь к остальным членам группы и предлагаю освободить нескольких заключенных в разное время, сделать так, чтобы остальные попытались выяснить, что им нужно делать, чтобы отсюда выйти. Кроме того, если мы быстро освободим нескольких заключенных, это даст надежду остальным и облегчит их состояние».

Кажется, все согласны, что сначала нужно освободить первого заключенного, увальня Джима-4325, а немного позже — третьего, Рича-1037. Возможно, их удастся заменить другими резервными заключенными. Нет единодушия в том, кого стоило бы освободить после них — № 3401 или № 7258, — и стоит ли вообще это делать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.