Записки на рецептурных бланках

Записки на рецептурных бланках

Зачем нужно детство

Единственная моя ошибка, что подозреваю родителей в способности логично мыслить.

Януш Корчак

(Последующие эпиграфы, как и этот, — из произведений Януша Корчака)

Детский сад напротив никогда не мешал мне писать. Я их, чуть приподняв голову, вижу из окна — оглушительно чирикающих, гикающих, победно визжащих, одетых заботливо и нелепо. Шквальные брызги их голосов сообщают моей голове одурелую ясность. Это весенний прибой жизни; а когда внезапным штилем смолкают — ухо сразу попадает в проходной двор переулка, и от жирных шумов квартиры спасения уже нет. Приходится включать внутренние глушители, они искажают мысли.

…Теперь я живу в Чертаново. Рядом, под боком — лес, почти настоящий. Окрестных детсадовцев выводят сюда на прогулки. Вот и опять — не успел присесть на самодеятельную скамеечку и поздороваться с весенней землей, как на поляну высыпал шум и гам, косички, колготки, розовеющие щеки, присохшие сопли — "В войну! — Маринка! — Ну-тебя-Игоряха! — Та-таам!.."

— СТРОИТЬСЯ ПАРАМИ! СЕЙЧАС УЙДЕТЕ ИЗ ЛЕСА! МОРОЗОВ, ТЕБЕ ЧТО, ОСОБОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ? ГДЕ ТВОЯ ПАРА? ЕЩЕ ОДНО ЗАМЕЧАНИЕ, И ВСЕ УЙДЕТЕ ИЗ ЛЕСА!

Морозова заталкивают в строй. Еще окрик, неохотное равнение, все стихает. И куда-то ведут их мимо припудренных зеленью берез, мимо вспышек первых одуванчиков, мимо меня…

Ловлю лица: у девочек сердито-серьезные, знающие — кто-то виноват. У мальчишек туповато-угрюмые…

Смотрю на воспитательницу — миловидные черты с легкой помятостью; наверное, сама молодая мать; в переносье какая-то тупая просонсчная боль: да, кто-то виноват перед ней еще со вчерашнего вечера, и адресует она свой раневой взгляд в сторону вон тех серых громад…

На закате, если глядеть отсюда, громады эти кажутся домнами, в которых плавятся сработанные шлаки бытия. Наверное, живет где-то там и в какой-то из клетушек расплавилось ее настроение…

Дети, дети! Галдящее неподвластие, воплощенное расхождение желаемого с действительным!..

Спросить: "Кто вас обидел, девушка? За что вы их?.."

Молчу.

Мальчишка из последней пары, видно, что-то почувствовал, рассеянно отделился и подошел.

— Дядя, что это у вас — шкура?

— Это шарф.

— А он мягкий?

— Мягкий.

— Правда, мягкий. Нате вам витаминку, — сует мне в руку желтую горошину и бегом: оттуда уже крик…

Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, моя подруга Галка и я учимся в 7-м классе, сидим на одной парте. Я тоже Галка. Учимся не так уж плохо, но и не так хорошо, как могли бы.

Вчера мы в первый раз в жизни задумались и спросили друг дружку, почему нам не хочется учиться. Я сказала: Я бы, может, и захотела, если б знала, что дальше будет. Мама все мне твердит в упрек, что была отличницей и много читала. (Она и сейчас любит читать, только времени не хватает.) А работает в какой-то конторе, денег мало, болеет много. Жить ей не нравится, жить не умеет, сама говорит. Зачем было отлично учиться, а теперь заставлять меня? Не понимаю.

Галка сказала: "Да взрослые вообще глупые, ты что, не поняла еще? Хотят, чтобы и мы были такими же. Мы и будем такими же. Вот увидишь". Я говорю: "А я не хочу. Я не буду". — "Ха-ха. Заставят". — "Никто меня не заставит". — "Ха-ха. Ты уже и так дура порядочная". — "А ты?" — "И я тоже. Только я уже понимаю, что я дура, а ты еще нет. Скоро и ты поймешь".

Разругались. А сейчас я думаю, что Галка права. Маленькой я была наивной, но ум свой какой-то у меня был, точно помню. А сейчас поглупела, правда. Это оттого, что всю жизнь старалась быть хорошей, а что такое ум, не поняла. Потому что жить меня заставляют чужим умом, а не своим.

Теперь я знаю, что взрослые не умнее детей, они только взрослые.

Скажите, пожалуйста, можно ли поумнеть?

Здравствуй, Галка, есть от чего в жизни поглупеть, в этом вы с Галкой правы. А можно ли поумнеть (и нужно ли), над этим всю жизнь ломаю голову. И всегда, всегда кажется, что задумался первый раз в жизни. Хорошо учиться, по-моему, не обязательно, но если не вредит здоровью, то почему бы и нет?.. Что менее глупо — учиться хорошо, учиться плохо, вообще не учиться?.. Приходится выбирать какую-то из глупостей и считать эту глупость своим умом. И вообще, ум кажется мне разнообразием глупостей.

Итак, Кстонов Дмитрий Сергеевич занимается индивидуальной и групповой психотерапией, ведет клуб психологической взаимопомощи, который посещаю и я. За время нашего содружества несколько помолодел. Одна из причин — омоложение пациентов.

Прикинули как-то в цифрах. Когда начинали, ребенком оказывался приблизительно каждый пятый из принимаемых. Теперь — каждый второй.

В каждом третьем письме чьи-нибудь мама или папа бьют тревогу: не такое растет дитя, что-нибудь да не так… Дети тоже читают и тоже пишут жалобы на родителей.

У меня дома, за чашкой чая, Д. С. рассказывал:

— Как рождаются дети, я узнал в семь с половиной лет от одного образованного друга. А вот как сам появился на свет — интересно ведь! — мама моя решилась мне рассказать, только когда я уже начал изучать акушерство. Мог и не появиться, чуть было не опоздал… Лежала в отчаянии: давно изошли воды, меня окружавшие, а я все еще решал гамлетовский вопрос и, наверное, не решил бы, не подоспей опытная акушерка. "А ну-ка, милочка, давай рожать будем". — "Живой?" — "Не задавай вопросов, рожай. Тужься… Ну, еще немножко…" Решили секунды. Меня вытащили в состоянии белой асфиксии, то есть при последнем издыхании, схватили за ноги, перевернули вниз головой, немилосердно отшлепали — тогда только раздался крик, нет, жалобное кряхтенье. Потом раскричался…

Человек так мало знает о человеке, что удивительно, как он все-таки умудряется быть человеком.

Всякий ли медик ответит, когда ребенок начинает ходить? Один студент из нашей группы, помнится, сказал на экзамене: "Маленькие дети ползают на четвереньках, их носят на руках и возят в колясках. Потом отдают в детский сад, и там они начинают передвигаться на нижних конечностях". — "А вы сами когда пошли, молодой человек, случайно не помните?" — спросил экзаменатор, седой доцент, инвалид войны, на протезах. "Я сразу поехал. На велосипеде. У меня родители спортсмены". — "Великолепно. А Илья Муромец?" — "Илья Муромец?.. Нам на лекциях не говорили". — "Стыдно, молодой человек, школьные сведения. Илья Муромец пошел в тридцать три года, затяжные последствия полиомиелита. Идите, двойка". Через год этот студент стал папашей.

Из дневника Д. С.

— Дмитрий Сергеич, ну хоть на минутку. Дарья хочет вас видеть.

— Я не педиатр, Машенька. В сосунках мало что понимаю.

— А ей и не нужно, чтобы вы понимали…

В автобусной толкотне вспомнились два случая, когда после таких же, казалось, бесцельных визитов у молодых мам вновь появлялось исчезнувшее молоко.

— Так-с, понятно… Ярко выраженная представительница…

— А соску давать надо, когда орет?

— Папе обязательно. А малышке… Обман природы? Потом потребуются другие?..

— А зачем ногу в рот тянет?

— Упражнение вроде йоги, самопознание.

— Невозможно представить, что я тоже была такой… Млекопитающейся… И вы?

…Этот первый год, эти несколько пеленочных месяцев кажутся вечностью. Так будет всегда: купать, стирать, пеленать, вставать ночью, болезни, диатезы, бутылочки — бесконечно!..

И вдруг — встал и пошел, пошел… "Гу, а-гу" — и заговорил!..

Эти первые пять—семь лет, кажется, никогда не кончатся: маленький, все еще маленький, совсем глупый, забавный, но сколько нервов, сколько терпения… Детский сад, он всегда будет ходить в этот детский сад, дошкольник, он всегда был и будет только дошкольником. И болеет, опять болеет…

Эти школьные годы сначала тоже страшно медлительны: первый, второй, третий, седьмой… Все равно маленький, все равно глупый и неумелый, беспомощный, не соображает…

И вдруг: глядит сверху вниз, разговаривает тоном умственного превосходства.

Отчаянный рывок жизни, непостижимое ускорение.

Врасплох, все врасплох! Успеваем стареть, но не успеваем взрослеть. Кто же внушал нам эту детскую мысль, будто к жизни можно успеть подготовиться?

Из вечности в вечность. Что происходит с нами в полном жизненном цикле, хорошо видится в сопоставлении возрастных разниц. Сравним бегло. За девять утробных месяцев успеваем пробежать путь развития, равноценный миллиарду лет эволюции.

Разница в год между новорожденным и годовалым безмерна, кажется, что это создания по меньшей мере из разных эпох. Двухлетний и годовалый — тоже еще совершенно различные существа, трудно представить, что это практически ровесники. Двух- и трехлетний уже гораздо ближе друг к другу, но все-таки если один еще полуобезьянка, то другой уже приближается к первобытному дикарю. Та же разница делается почти незаметной между четырех- и пятилетним, пяти- и шести-, опять ощущается между шестью и семью или семью и восемью, опять скоро сглаживается, чтобы снова дать о себе знать у мальчиков с 13 до 17, у девочек — с 11 до 15, и окончательно уравнивается где-то у порога двадцатилетия.

Разница в десять лет. 0 и 10, 1 и 11 — разные вселенные, другого сравнения не подберешь. 10 и 20 — разнопланетные цивилизации. 20 и 30 — разные страны. 30 и 40 — уже соседи, хотя один может полагать, что другой находится за линией горизонта. 40 и 50 — мужчины почти ровесники, между женщинами пролегает климактерический перевал. 50 и 60 — кто кого старше, уже вопрос. Семидесятилетний может оказаться моложе.

Так, стартуя в разное время, мы пораньше или попозже догоняем друг друга.

Перелет из вечности в вечность. На пути этом мы превращаемся в существа, похожие на себя прежних меньше, чем бабочки на гусениц, чем деревья на семена. Перевоплощения, не охватимые памятью, не умещающиеся в сознании.

Таинственное Что-то, меняющее облики, — душа человеческая — «Я» в полном объеме…

ВЫЖИТЬ — СБЫТЬСЯ — поход в Зачем-то…

Наука доказывает, что мой прадедушка в степени «эн» молился деревьям — могу поверить, ибо и сам в детстве доверял личные тайны знакомым соснам. Наука подозревает, что он к тому же еще и был людоедом, в это верить не хочется. Трудно представить, что прабабушка Игрек жила на деревьях и имела большой волосатый хвост, что прадедушка Икс был морской рыбой и дышал жабрами…

Зачем нужно детство?

Великий поход в Зачем-то — великий Возврат.

Как прибойная волна, жизнь снова и снова откатывается вспять, к изначальности, повторяется, но по-другому… В цветах, почках и семенах прячутся первоистоки: жизнь происходит, жизнь не перестает начинаться. В мире есть детство, потому что Земля оборачивается вокруг Солнца, потому что есть времена года, приливы, отливы. Детство повторит все, но по-другому. Каждое семечко, каждая икринка несет в себе книгу Эволюции. И когда в молниеподобном разряде устремляются к встрече две половинки человеческого существа — выжить, сбыться, — повторяется тот самый первый вселенский миг зарождения жизни, повторяется, но по-другому…

О великом Возврате говорят нам и кисть художника, и рифма, и музыка, о великом Возврате — все песни любви.

Мало кто отдает себе отчет, что всякий раз, засыпая, возвращается в глубокое младенчество и еще дальше — в эмбриональность, за грань рождения. Наши сновидения, с мышечными подергиваниями и движениями глаз, с изменением биотоков, — не что иное, как продолжение той таинственной внутриутробной гимнастики, которая с некоторой поры начинает ощущаться матерью как шевеление. Возврат в то священно-беспомощное состояние, когда мы были еще ближе к растениям, чем к животным…

Утомление, болезнь, травма — все жизненные кризисы, физические и духовные, возвращают нас к нашим корням и лонам…

Соединение времен — великое и страшное чудо жизни. Вчерашнее принимает облик сегодняшнего, самое древнее становится самым юным. Половые клетки, средоточие прожитого — средоточие будущего, самое молодое, что есть в организме. Выход из материнского чрева зволюционно равнозначен выходу наших предков из моря на сушу; каждый новорожденный — первооткрыватель земновоздушной эры, предкосмический пионер. Миллиард лет позади — и вот первый крик…

Сколько я видел вас?.. Скольких старался понять, пытался лечить? Со сколькими подружился?

Давно сбился со счета. Никогда не умел писать истории болезни — все выходит вранье какое-то. ("Истории болезни пишутся для прокурора" — как напоминал мне коллега Н.) Другое дело — записывать для себя, живое. Из торопливых заметок выбегают внезапно повести, вырастают романы — никакой выдумки не требуется, если на месте глаза и уши.

Иногда кажется, что всю жизнь помогаю одному-единственному ребенку, в неисчислимых ликах.

Может быть, это всего лишь я сам?..

КАК ВАЖНО УМЕТЬ ГИПНОТИЗИРОВАТЬ

— Головешка, а вон твой папец!

Инженер Вольдемар Игнатьевич Головешкин повсюду появляется не иначе как с рюкзаком. С рюкзаком на работу. В театр тоже с рюкзаком — заядлый турист. Уже чего-то за спиной нехватает, если без рюкзака, и руки всегда свободные для текущих дел.

Все это бы ничего — и жена приспособилась, рюкзак так рюкзак, кому мешает рюкзак?..

Только вот сын Вольдемара Игнатьевича, шестиклассник Валера Головешкин, с рюкзаком по примеру папы ходить никак не желает.

И стесняется своего папы, когда, например, он является с рюкзаком в школу, на родительский актив.

— Головешка, а чего твой папец с рюкзаком? Он турист, да? Или интурист? — любопытствует Редискин, въедливый приставала.

— Альпинист, — бурчит Головешкин, краснея. И тут же понимает, что зря он спорол эту ерунду.

— Уй-я, альпини-ист! Иди врать-то! Альпинисты в горах живут.

— На Эверест ходит. Килимандж-ж-жаро, — мечтательно комментирует классный конферансье Славка Бубенцов. — Пр-рошу записываться на экскурсию.

Все. Килиманджаро. Головешкин мало что всегда был Головешкой, теперь еще и Килиманджаро, отныне и вовеки веков! Килиманджаро — хвост поджало… А через неделю уже пришлось ему стать просто Килькой.

Головешкин Валера не силен и не слаб, не умен и не глуп. Особых склонностей не имеет, техникой интересуется, но не очень. Серенький, неприметный, тихий. Он и хочет этого — быть просто как все, не выделяться, потому что стоит лишь высунуться, на тебя обязательно обращают внимание, а он этого страшно стесняется, до боли в животе.

В детском саду немного заикался, потом прошло…

— Килька, а твой опять с рюкзаком. Опять на Ересвет собрался? Или на тот свет?

Ну так вот же тебе, наконец, получай, редиска поганая!

Растащили. Редискин против Головешкина сам по себе фитюлька, но зато у него оказалось двое приятелей из восьмого, такие вот лбы…

Идет следствие по поводу изрезанного в клочки рюкзака, останки которого обнаружены уборщицей Марьей Федотовной на соседней помойке.

— Ты меня ненавидишь, — тихо и проникновенно говорит Вольдемар Игнатьевич, неотрывно глядя сыну прямо в глаза. — Я знаю, ты меня ненавидишь. Ты уже давно меня ненавидишь. Ты всегда портишь самые нужные мои вещи. Ты расплавил мои запонки на газовой горелке. Это ненависть, самая настоящая ненависть. А что ты сделал с элекробритвой? Вывинтил мотор для своей… к-кенгуровины!.. (Так Валера назвал неудавшуюся модель лунохода.) Теперь ты уничтожил мой рюкзак. Т-такой рюкзак стоит шестьдесят рублей. Ты меня ненавидишь… Ты ненавидишь… (Телесные наказания он принципиально не применяет.)

"Гипнотизирует, — с тоской понимает Головешкин, не в силах отвести взгляда. — Гипнотизирует… Как удав из мультфильма… Вот только что не ненавидел еще… нисколечко… А теперь… Уже… Не… На… Ви…"

— НЕНАВИ-И-ЖУ! — вдруг кто-то истошно выкрикивает из него, совершенно без его воли. — Дд-а-а-а!!! Ненави-и-ижу!!! И рюкзак твой!! Ненавиж-ж-жууу!!!

И за… И бри… И Килиманджа-жж… He-нави!.. Нена… Не-на-на…

Лечить Валеру привела мать. Жалобы: сильный тик и заикание, особенно в присутствии взрослых мужчин. Нежелание учиться, невнимательность, непослушание…

Не требовалось большой проницательности, чтобы догадаться, что Валера и меня готов с ходу причислить к разряду Отцов, Ведущих Следствие, ведь детское восприятие работает обобщенно, да и не только детское…

Нет-нет, никакого гипноза. Три первых сеанса психотерапии представляли собой матч-турнир в настольный хоккей, где мне удалось проиграть с общим счетом 118:108 — учитывая высокую квалификацию партнера, довольно почетно. Потом серия остросюжетных ролевых игр с участием еще нескольких ребят, каждый по своему поводу… Я играл тоже, был мальчиком, обезьяной, собакой, подопытным кроликом, роботом, а он всегда только человеком и только взрослым, самостоятельным, сильным. Был и альпинистом, поднимался на снежные вершины, без всякого рюкзака…

Играючи, косвенно и раскрутилась постепенно вся эта история.

Новый оранжевый рюкзак Вольдемар Игнатьевич купил себе в следуюущую получку. С ним и явился ко мне в диспансер, прямо с работы, пешком, спортивный, подтянутый.

— Спасибо, доктор, за вашу п-помощь, заикаться стал меньше Валерка, вроде и с уроками п-получше. Я тоже заикался в детстве, собака испугала, потом п-прошло, только когда волнуюсь… Спасибо вам. Только вот что делать? Эгоист растет, т-тунеядец. Не знает цены труду, вещи п-портит, ни с чем не считается. Вчера телефон расковырял, теперь не работает, импортный аппарат. Спрашиваю: "Зачем?" Молчит. "Ты что, — спрашиваю, — хотел узнать, откуда звон?" А он: "Я и так знаю". Ну что делать с ним? Избаловали с п-пеленок, вот и все нервы отсюда. Наказывать нельзя, а как воздействовать? П-подскажите.

— Вы преувеличиваете мои возможности, Вольдемар Игнатьевич. Мое дело лечить. Ваше дело воспитывать, а мое лечить…

— Вы п-психолог, умеете гипнотизировать. Я читал, гипноз п-применяют в школах, рисовать учат, овладевать… Отличная вещь. Если бы немного…

— Если вас интересует гипноз как средство воспитания сознательной личности, а заодно и сохранения имущества, то п-проблема неразрешима. Я, между прочим, тоже в детстве немного страдал… Знаете что? Вот этот ваш рюкзак, отличная вещь… Вы бы не могли с ним расстаться?

— К-как расстаться? А, в раздевалку? Я сейчас…

— Нет, нет, вы не так поняли. Оставьте его здесь. Мне в аренду, по-дружески, под расписку… На полгода, не меньше.

(Этот случай в ряду прочих послужил поводом для бесед о детской внушаемости.)

ЗНАЮ, ЧТО НЕ ЗНАЮ

— Подождите, одну секунду, забыл сказать… СДЕЛАЙТЕ ПОПРАВКУ НА ТО, ЧТО Я НЕ ГОСПОДЬ БОГ. Я понятно выразился?..

Момент, сбивающий с толку. В энном проценте случаев, давая совет, желаю, чтобы меня не послушались.

Три недели назад мать одиннадцатилетнего Гриши Д. пришла посоветоваться, отправлять ли сына на лето в пионерлагерь. Лагерь с неплохой репутацией, обычного типа. А мальчик не очень обычный: потолще других и расходящееся косоглазие, за что получил прозвище Арзамас ("Один глаз на вас, другой в Арзамас").

Одно время и ногти грыз, и чуть что — истерики…

Основное страдание: человекобоязнь. Не умеет и не любит общаться. Притом обожает животных, неплохо учится, многое понимает не по возрасту глубоко. И все-таки с двумя товарищами находит общий язык, только вот не со всеми… Да и разве со всеми можно? "Один на вас, другой в Арзамас…"

Но в жизни-то надо привыкать — пусть не дружить, но жить и как-то общаться… Чем раньше, тем лучше.

Так я подумал (да и сейчас так же думаю) и, приняв во внимание, что за последний год Гриша окреп и физически и морально, адаптировался в моей игровой группе, уже и в секции вольной борьбы начал заниматься, решительно посоветовал:

— Отправляйте.

Гляжу, мама расстроилась. Видимо, она хотела другого совета.

— Понимаете… Он… Прямо не говорит… Боится он лагеря.

— Боится, понятно. А все-таки отправляйте. Пора, пусть привыкает.

— Доктор, мне так его… В школе, сами знаете, мало радости. Отец тоже не понимает… Я уж стараюсь… Внушаю, что он будет чемпионом, самым…

— Не перестарайтесь, мой вам совет. Приготовите к райским кущам, а жизнь… (Увы, сбывшееся пророчество.)

— Да, но ведь он уже… Детство кончается, как же без веры в лучшее. Что же, сызмальства подрезать крылышки?

— Наоборот, укрепляйте. Для этого и приходится выталкивать из гнезда.

Вытолкнули.

Сегодня узнал обо всем в подробностях.

Из лагеря он сбежал на восьмые сутки. Не понравился вожатому, не понравился всем или только двоим-троим… Два дня пропадал без вести — заплутался где-то, ночевал на автобусной остановке. Когда вернулся, грязный, измотанный, на себя не похожий, был тут же выпорот отцом и заболел воспалением легких.

Три года лечения насмарку.

— Вы все правильно советовали, доктор, но так нехорошо вышло.

— Да, я советовал правильно, но лучше бы я дал неверный совет. Я поддался гипнозу своего опыта и пренебрег вашей интуицией; я прав в девяти случаях из десяти или в девяноста из ста — а вы правы в своем. Теперь я опять знаю, что ничего не знаю.

Ничего этого я не сказал…

ПОДОЖДИ, КРАСНЫЙ СВЕТ

Вчера вечером, выйдя из диспансера, встретил Ксюшу С. Вел ее с пяти лет до одиннадцати — некоторые странности, постепенно смягчившиеся. (Мать лечилась у меня тоже.)

Года три не появлялась. Бывший бесцветный воробышек оказался натуральной блондинкой, с меня ростом.

— Здрасьте.

— Ксюша?.. Привет. Кстати, сколько сейчас… Мои стали.

— Двадцать две девятого.

— Попробовать подзавести… А где предки?

— Дома. Опять дерутся из-за моего воспитания.

— А что же не разняла?

— Надоело.

— Понятно. Ну пошли, проводишь? Мне в магазин. Ты сюда случайно забрела?

— Угу.

— Подожди, красный свет… А помнишь, кукла у тебя была… Танька, кажется?

— Сонька.

— Мы еще воевали, чтобы тебе в школу ее разрешили…

— Я и сейчас еще. Иногда…

— Жива, значит, старушка. Заслуженная артистка.

— Уже без рук, с одной ногой только. И почернела. Я ее крашу… Хной.

Плачет.

— Ксюша. Ну расскажи.

— Ничего… Ничего не понимаю… Школу прогуливаю… Не могу… Развелись, а все равно еще хуже, никогда не разъедутся… Каждый день лаются. Мама кричит, что положит в больницу или сама ляжет. Папа сказал, что я расту… таким словом прямо и сказал, а у меня один Сашка, они его и не видели… Мы с ним только в лагере, и не целовались, и ничего… Только письмо одно написал и звонил два раза, один раз папа подошел, а другой мама, и не позвала… А другие звонки — парни какие-то и девчонки, доводят… Один раз отец подошел, а они: "Ваша Ксения… в воскресенье". Трубку бросил, смотрел страшно, а потом как заорет. И слово это самое повторил…. И ударить хотел… А в другой раз сама подошла, и как закричит кто-то: "Ча-а-ай-ник!" — и трубку повесили. Я знаю, это Архимов, из нашего дома, ему уже восемнадцать, он мне два раза уже… Один раз из лифта не выпускал. "Ты, сказал, уже раскупоренная бутылочка, по тебе видно…" А что видно?! Что? Что?

— Ну, Ксюша… Ну ты же знаешь. Это же все ерунда, Ксюша, это все чушь собачья. Ты взрослая, все понимаешь… Архимов этот дурак, скотина. А папа… он просто устал. И мама нездоровая, ты понимаешь… Ты уже красивая стала, Ксюша.

— Собаку так и не завели… В больницу…

— Никакой не будет больницы, я тебе обещаю. А в школу ты ходить можешь. А папу с мамой мы успокоим, помирим, вразумим как-нибудь… Хоть сейчас, хочешь? Зайдем?..

— Лучше потом… Вам в магазин… Лучше я с вами, вам в продуктовый, да?

Весь дальнейший наш разговор шел главным образом об артистах современного кино и о знаменитом певце… Пока подошла очередь за кефиром, меня успели порядочно просветить.

— Я им напишу две записочки, каждому персонально, ладно?.. Приглашения… Вот черт, опять ни одной бумажки… На рецептурных бланках, сойдет?.. Так… Это маме… А это папе.

— Лучше в почтовый ящик. Поправила волосы взрослым жестом.

Из-за моего воспитания тоже велись сражения, некоторые я наблюдал. Это смахивало на то, как если бы хирурги на операции, не поделив кишку или кусок сердца, поссорились, забыли о больном и начали тыкать друг в друга скальпелями. Больной меж тем, быстренько собрав внутренности, спрыгивал с операционного стола погонять в футбол…

"Я — САНГВИНИК"

…Пока Д. С. ведет прием, разгребаю письма.

"Здравствуйте, В. Л. пишу вам как психиатору и публецисту…"

Приходится наводить орфографическую косметику. Попытаемся сохранить хотя бы кое-что из стилистики.

"…Для начала я должен описать кратко свою жизнь, чтобы понять свою существенность.

По характеру я — сангвиник. Мне говорят, что у меня есть талант, который я хороню заживо, но суть дела не в этом. Сначала об обстановке…

Мать у меня женщина тихая, и если бы не порок сердца да ссоры с отцом из-за всякой ерунды, она бы не расстроила нервы… Я с детских лет был довольно правдивым и честным. За первые семь лет только два раза подрался. Один раз мне исцарапали лицо, это ерунда, я тоже не остался в долгу, хотя ревел от злости на себя. Но второй случай… Лица того мальчишки не помню, но помню горку, крик, кровь на лбу… Помню, как он дразнил меня и валял, доведя до критерия злобы. Помню бегущую фигурку в свитере и штанах… Он остановился около горки, и в этот миг на глаза мне попалась гармошка, вернее, ее обломок, и я швырнул им в него. Меня ругала воспитательница, била по губам за то, что я назвал ее дурой. Била она меня и раньше. После этого случая я презирал ее.

Пошел в школу… Прошло два года, и началась полоса неудач. Я попался на воровстве, да-да. Случилось это так. Я пошел за молоком, взяв бидон и сумку. Разливного молока не было, я взял бутылочное и вылил в бидон, а бутылки положил в сумку. Подошел к кассе. Кассир-контролер спросила, что у меня в бидоне. Я ответил, что молоко, она меня отпустила, но спохватившись, остановила. Посмотрела в сумку и увидела бутылки. Не знаю почему, я сказал, что купил в другом магазине… Возможно, потому, что мечтал объесться мороженым, а возможно, потому, что она сказала, что я вор, я пытался защититься…

С этого дня отношения в семье изменились. Меня стали бить. Били жестоко, но я все равно делал все наперекор, воровал деньги из шкафа, пряники, пирожные в магазинах. Перешел в другую школу. Здесь вот и началось. Все беды — игра на деньги…

Я дружил с одной девчонкой, но дружбу она выжгла в сердце моем раскаленным кинжалом. Началось это так: мы играли на улице, и она ударила меня резиновыми прыгалками, когда я сказал, что она не поборет меня. Я хотел ударить ее, но что-то меня остановило, не смог… Обозвала меня дураком и ушла. Дома отец сказал, что я сам виноват. Мост, соединявший меня с ним, раскололся. Я потерял Веру в него… Позже, играя с той же девчонкой, я случайно ее ударил. Прибежала ее мать, крича, что у нее синяк, чуть не до крови. Меня жестоко избили. А на другой день она заявила, что ей ни капли не было больно… В тот день термоядерным взрывом уничтожены мосты между мной и моими родителями. Между нами теперь каменная пропасть, голые скалы!!!

Дела в школе обстояли еще хуже. Не знаю, за что меня били. Из меня сделали козла отпущения, это продолжалось 6 лет… Хотел уехать на север сплавлять лес. Трудно, знаю!.. В комиссии по делам несовершеннолетних мне сказали, что все устроится. А через два дня пришли к нам домой из горисполкома и спросили, почему у непьющих родителей такой сын, не глупой ли я…

После нового года со мной случилось то, что должно было случиться. Из меня снова хотят сделать козла отпущения, но я уже никого и ничего не боюсь. Теперь если я стану драться, то я убью того, с кем буду драться. Он будет бить меня не один, но что-то говорит мне, что я его убью, мой организм и подсознание знают об этом. Не хожу в школу 10 дней. Не боюсь убийства, нет! Я боюсь другого: испачкать руки об эту мразь. Нет, я не сумасшедший, я никогда не болел ни одним психическим заболеванием. Я сангвиник.

Сижу и думаю: печка прогорела. И тут же ответ: ну и черт с ней, жизнь горит… ВЫ ДОЛЖНЫ ПОНЯТЬ".

МАЛЫЙ И БОЛЬШОЙ МИР

(Перевод с детского)

Помните ли?

Сперва эта кроватка была слишком просторной, потом как раз, потом тесной, потом ненужной.

Но расставаться жалко…

И комната, и коридор были громадными, полными чудес и угроз, а потом стали маленькими и скучными.

И двор, и улица, и эта вечная на ней лужа, когда-то бывшая океаном, и чертополох, и три кустика за пустырем, бывшие джунгли…

Помните ли времена, когда травы еще не было, но зато были травинки, много-много травин, огромных, как деревья, и не похожих одна на другую? И сколько по ним лазало и бродило удивительных существ — такие большие, такие всякие, куда они теперь делись?

Почему все уменьшается до невидимости?

Вот и наш город, бывший вселенной, стал крохотным уголком, точкой, вот и мы сами делаемся пылинками… Куда все исчезает?

Может быть, мы куда-то летим?

Отлетаем все дальше — от своего мира — от своего уголка — от себя…

…Тьмы, откуда явился, не помню.

Я не был сперва убежден, что ваш мир — это мой мир: слишком много всего… Но потом убедился, поверил: этот мир — мой, для меня. Он большой, и в нем есть все, что нужно, и многое сверх того. В нем можно жить и смеяться — жить весело, жить прекрасно, жить вечно!

Если бы только не одна штука, называемая "нельзя"…

ЭТОТ МИР НАЗЫВАЛСЯ ДОМОМ. И в нем были вы — большие, близко-далекие, и я верил вам.

Никого не было между нами — мы были одно.

А потом что-то случилось. Появилось ЧУЖОЕ.

Как и когда — не помню; собака ли, с лаем бросившаяся, страшилище в телевизоре или тот большой, белый, схвативший огромными лапищами и полезший зачем-то в рот: "А ну-ка, покажи горлышко!"

Вы пугали меня им, когда я делал «нельзя», и я стал его ждать, стал бояться. Когда вы уходили, Дом становился чужим: кто-то шевелился за шкафом, шипел в уборной…

Прибавилось спокойствия, когда выяснилось, что Дом, мир мой и ваш, может перемещаться, как бы переливаться в Чужое, оставаясь целым и невредимым, — когда, например, мы вместе гуляли или куда-нибудь ехали. С вами возможно все! Чужое уже не страшно, уже полусвое.

Как же долго я думал, что мой Дом — это мир единственный, главный и лучший — Большой Мир! А все Чужое — пускай себе, приложение, постольку поскольку… Как долго считал вас самыми главными и большими людьми на свете!

Но вы так упорно толкали меня в Чужое, отдавали ему — и Чужого становилось все больше, а вас все меньше.

Когда осваиваешься — ничего страшного, даже без вас. Есть и опасности, зато интересно. Здесь встречали меня большие, как вы, и маленькие, как я, и разные прочие.

Говорили и делали так, как вы, и не так…

Школа моя — тоже Дом: строгий, шумный, сердитый, веселый, скучный, загадочный, всякий — да, целый мир, полусвой, получужой. Среди моих сверстников есть чужие, есть никакие и есть свои. Я с ними как-то пьянею и забываю о вас…

Почему мой Дом с каждым годом становится все теснее, все неудобнее, неуютнее?

Почему вы год от году скучнеете?

Да вот же в чем дело — наш Дом — это вовсе не Большой Мир, это маленький! Только один из множества и не самый лучший…

Вы вовсе не самые большие, не самые главные. Вы не можете победить то, что больше вас, вам не увидеть невидимого. Вы не можете оградить меня от Чужого ни в школе, ни во дворе, ни даже здесь, дома, вон его сколько лезет, чужого — из окон, из стен, из меня самого!.. А у вас все по-прежнему — все то же «нельзя» и "давай-давай"…

Не самые большие — уже перегнал вас, не самые сильные, не самые умные. Это все еще ничего, с этим можно… Но знали бы вы, как больно и страшно мне было в первый раз заподозрить, что вы и не самые лучшие. Конец мира, конец всему… Если мне только так кажется, думал я, то я изверг и недостоин жизни. Если не вы, давшие мне жизнь, лучше всех, то кто же? Если не верить вам, то кому же?..

Значит, полусвой и вы?.. Где же мой мир, мой настоящий Дом?

Где-то там, в Большом Мире?..

Но как без вас?

Я еще ничего не знаю и ничего не умею, а Большой Мир требователен и неприступен; все заняты и все занято — в Большой Мир надо еще пробиться, в Большом Мире страшно…

У меня есть друзья, но они будут со мной лишь до той поры, пока не найдут своего Дома, мы в этом не признаемся, но знаем: мы тоже полусвой.

А вы стали совсем маленькими — невидимыми: потерялись.

Я ищу вас, родные, слышите?.. Ищу вас и себя…

Чертополох и три кустика за пустырем…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.