Глава 3. Социальные убеждения и суждения

Глава 3. Социальные убеждения и суждения

Это случилось в Париже августовской ночью 1997 г. Анри Поль отъехал от заднего входа отеля «Риц», и вскоре его автомобиль уже мчался по набережной Сены. Когда машина, в которой находились принцесса Диана, её друг Доди Аль-Файед и их охранник, въехала в тоннель, водитель не сбросил газ. Он не справился с управлением, и автомобиль врезался в опору тоннеля; в результате лобового столкновения «мерседес» превратился в груду металла, а водитель и оба его пассажира, имена которых были известны всему миру, погибли.

Эта трагедия анализировалась и обсуждалась в течение многих последующих недель. Кто виноват в случившемся? Водитель, который пил незадолго до того, как сел за руль? Или обстоятельства и прежде всего — папарацци — фоторепортеры, которые преследовали машину принцессы и могли ослепить водителя вспышками своих фотоаппаратов? «Они вызывают у меня отвращение и тошноту», — сказал ведущий основной вечерней новостной передачи французского телевидения и сравнил папарацци с «крысами». Однако популярная пресса встретила это обвинение в штыки. «Водитель был в стельку пьян, и причина трагедии в этом», — сказал редактор одной из газет.

А что стало причиной другого трагического события, случившегося в апреле 1999 г. в Columbine High School (г. Литтлтон, штат Колорадо), где Энрико Гаррис и Дилан Клеболд застрелили 13 своих соучеников? Для потрясенных родителей убийц, их одноклассников, да и для большинства американцев вопрос «почему?» приобрел принципиальное значение. Можно ли объяснить убийство невменяемостью подростков? Или оно — следствие «недостаточного внимания со стороны родителей и других лиц, ответственных за их воспитание», и суд примет это во внимание, когда начнется процесс? А может быть, во всем виновато многочасовое общение обоих с такими агрессивными видеоиграми, как Doom («Смерть»), с телепередачами вроде Natural Born Killers («Прирожденные убийцы») и Basketball Diaries («Баскетбольный дневник»), герои которых, ненормальные дети, учиняют кровавые побоища? Об этом стало известно после трагедии. Или насмешки и остракизм, от которых они страдали по вине некоторых своих учеников? И об этом тоже стало известно уже после того, как несчастье произошло. Или дело в нескольких отказах, полученных Гаррисом незадолго до этого: от девушки, которую он хотел пригласить на выпускной бал, из других колледжей, из морской пехоты?

Как свидетельствуют эти примеры, наши суждения о том, что делают отдельные люди и целые народы, зависят от того, как мы объясняем их поведение. В зависимости от предлагаемого нами объяснения мы можем назвать человека, совершившего убийство, киллером, душегубом, патриотом или человеком, который защищал собственную жизнь. От нашего объяснения зависит, сочтем ли мы бездомного человека жертвой собственной лени и безволия или жертвой безработицы и нерадивости социальных служб. Припишем ли мы дружелюбие окружающих тому, что мы действительно нравимся им, или их желанию добиться нашей благосклонности, тоже зависит от нашей интерпретации.

Как мы объясняем поступки окружающих

Все мы считаем своим долгом объяснять поступки окружающих, а долг социальных психологов — ответить на вопрос, почему мы интерпретируем их именно так, а не иначе. Как и насколько точно люди объясняют поведение окружающих? В теории атрибуции можно найти несколько вариантов ответа на этот вопрос.

Человеческий разум стремится понять смысл происходящего. Если производительность труда снижается, значит ли это, что рабочие становятся более ленивыми? Может быть, устарело и стало менее эффективным оборудование, на котором они работают? Можно ли сказать, что мальчишка, который бьет своих одноклассников, агрессивен от рождения? Или он таким образом реагирует на бесконечные насмешки? Когда продавец говорит: «Эта вещь просто создана для вас!» — отражают ли эти слова его истинные чувства? Или это всего лишь ловкий ход «торгаша»?

Кто виноват: человек или обстоятельства?

Мы без конца анализируем и обсуждаем разные события и их возможные причины, особенно если случается что-то неприятное или неожиданное (Bohner et al., 1988; Weiner, 1985). Известно, например, что семейные люди часто анализируют поведение своих «половин», особенно их негативные поступки (Holtzworth & Jacobson, 1985; 1988). Холодность и враждебность одного из супругов чаще, чем нежное объятие, заставляют второго задаться вопросом «За что?» Объяснения, которые они при этом сами находят, коррелируют с их удовлетворенностью своим браком вообще. Неудовлетворенные своей семейной жизнью люди обычно предлагают такие объяснения негативных действий, которые только усугубляют ситуацию («Она опоздала, потому что ей вообще наплевать на меня»). Те же, кто счастлив в браке, как правило, объясняют случившееся внешними причинами («Она опоздала, потому что кругом сплошные пробки»). Если вторая половина совершает какой-либо хороший поступок, объяснения тоже зависят от характера отношений: «Он принес мне цветы, потому что хочет переспать со мной» или «Он принес мне цветы, чтобы доказать свою любовь» (Hewstone & Fincham, 1996; Weiner, 1995).

Антония Эбби и её коллеги собрали немало свидетельств, доказывающих, что мужчины более, чем женщины, склонны объяснять дружеское отношение женщин определенным сексуальным интересом (Abbey et al., 1987; 1991). Подобное заблуждение, выражающееся в том, что обычное дружелюбие истолковывается как сексуальный призыв (оно называется ошибочной атрибуцией), может вносить определенный вклад в поведение, которое женщины (и в первую очередь американки) воспринимают как сексуальные домогательства или попытку изнасилования (Johnson et al., 1991; Pryor et al., 1997; Saal et al., 1989). Подобная ошибочная атрибуция особенно вероятна в ситуациях, когда мужчина обладает определенной властью. Начальник вполне может превратно истолковать дружелюбие и сговорчивость подчиненной ему женщины и, не сомневаясь в своей правоте, станет придавать всем её поступкам «сексуальную окраску» (Bargh & Raymond, 1995).

Подобные ошибочные атрибуции помогают в объяснении большей сексуальной настойчивости, присущей мужчинам во всем мире, и роста числа мужчин, представляющих разные культуры от Бостона до Бомбея, которые оправдывают насильников и возлагают вину за изнасилования на поведение их жертв (Kanekar & Nazareth, 1988; Muehlenhard, 1988; Shotland, 1989). По мнению женщин, мужчины, совершающие сексуальное насилие, — преступники, заслуживающие самого сурового наказания (Schutte & Hosch, 1997). Ошибочные атрибуции помогают также понять, почему в то же время о том, что их принуждали вступать в сексуальные отношения, говорят 23 % американок, а том, что им доводилось принуждать женщин к этому, — только 3 % мужчин (Laumann et al., 1994). Сексуально агрессивные мужчины особенно предрасположены к превратному толкованию коммуникабельности женщин (Malamuth & Brown, 1994). У них это просто «в голове не укладывается».

Теория атрибуции анализирует то, как мы объясняем поведение окружающих. Разным версиям этой теории присущи некоторые общие теоретические положения. Дэниел Гилберт и Патрик Мэлоун полагают, что «для каждого из нас кожа человека — некая особая граница, отделяющая одну группу “каузальных сил” от другой. На освещенном солнцем поверхностном слое кожи (эпидермисе) находятся внешние, или ситуативные, силы, действие которых направлено внутрь, на человека, а на мясистой поверхности — внутренние, или личностные, силы, обращенные вовне. Иногда действие этих сил совпадает, иногда они действуют в разных направлениях, и их динамическое взаимодействие проявляется в виде наблюдаемого нами поведения» (Gilbert & Malone, 1995).

{Все дело в атрибуции? Обвинения в сексуальных домогательствах нередко становятся следствием неверно истолкованного мужчинами дружелюбия, свойственного женщинам, потому что они принимают его за проявление сексуального интереса. Подобная ошибка атрибуции становится причиной такого поведения, которое воспринимается женщинами как сексуальные домогательства. Широкую известность получил иск Паулы Джонс, обвинившей в сексуальных домогательствах президента Клинтона. Вина президента не была доказана, и до суда дело не дошло}

Фриц Хайдер, общепризнанный создатель теории атрибуции, анализировал «психологию здравого смысла», к помощи которой люди прибегают, объясняя повседневные события (Hider, 1958). Вывод, к которому он пришел, заключается в следующем: люди склонны приписывать поведение окружающих либо внутренним причинам (например, личностной предрасположенности), либо внешним (например, ситуации, в которой человек оказался). Так, учитель может сомневаться в истинных причинах плохой успеваемости своего ученика, не зная, является ли она следствием отсутствия мотивации и способностей («диспозиционная атрибуция») или следствием физических и социальных обстоятельств («ситуационная атрибуция»).

(— Итак, если кофе хорош, то благодарность будет мистеру Кофе, а если плох, то претензии мне.)

Мы склонны объяснять поведение окружающих или результаты тех или иных событий либо внутренними (диспозиционными), либо внешними (ситуативными) причинами

Нередко не удается провести четкую границу между внутренними (диспозиционными) и внешними (ситуативными) причинами, ибо внешние обстоятельства вызывают внутренние изменения (White, 1991). Возможно, между выражениями «Школьник напуган» и «Школа пугает ребенка» существует лишь небольшая семантическая разница, тем не менее социальные психологи выяснили, что мы нередко приписываем поведение окружающих либо исключительно их диспозициям [Диспозиции — это устойчивые черты, мотивы и установки, присущие личности. — Примеч. науч. ред.], либо только ситуации. Так, когда Константин Седикидис и Крейг Андерсон спросили у американских студентов, почему американцы были настроены против Советского Союза, 8 респондентов из 10 объяснили это тем, что американцы считали его граждан «заблуждающимися», «неблагодарными» и «склонными к предательству» людьми. Однако 9 респондентов из 10 сочли все недостатки русских следствием репрессивного режима, царящего в их стране (Sedikides & Anderson, 1992).

Предполагаемые черты

Эдвард Джоунс и Кейт Дэвис обратили внимание на то, что мы нередко полагаем, будто намерения и диспозиции окружающих соответствуют их поведению (Jones & Davis, 1965). Если в моем присутствии Рик позволит себе язвительное замечание в адрес Линды, я могу предположить, что он — недобрый человек. «Теория соответствующих предположений», созданная Джоунсом и Дэвисом, конкретизирует условия, при которых подобные атрибуции наиболее вероятны. Например, обычное или ожидаемое поведение говорит нам о человеке меньше, чем необычное поведение. Если Саманта позволяет себе колкости во время интервью, от исхода которого зависит, примут её на работу или нет (т. е. ситуация, в которой принято вести себя вежливо), это говорит нам о ней больше, чем её сарказм по отношению к друзьям.

{Как объяснить, что студент заснул прямо в аудитории? Тем, что он не выспался, или тем, что ему просто скучно? Припишем ли мы его сонливость внутренним или внешним причинам, зависит от того, замечали ли мы, что он постоянно спит на всех лекциях, и от того, как его соученики реагируют на его сон именно во время этих занятий}

Легкость, с которой мы приписываем людям те или иные качества, достойна восхищения. Джеймс Ульман, проводя эксперименты в Нью-Йоркском университете, просил студентов запоминать разные фразы, в том числе и такую: «Библиотекарь переносит через дорогу покупки пожилой дамы». При этом студенты сразу же помимо собственной воли и подсознательно делали вывод о личностном качестве. Когда позднее экспериментатор помогал им вспомнить это предложение, наиболее ценным ключевым словом оказалось не слово «книги» (подсказка, связанная с библиотекарем) и не слово «сумки» (намек на покупки), а «склонный к помощи» — предполагаемая черта, которую, сдается мне, и вы тоже непроизвольно приписали библиотекарю.

Атрибуции здравого смысла

Как следует из этих примеров, атрибуции часто рациональны. В качестве доказательства рациональности способов, к которым мы прибегаем, интерпретируя поведение, теоретик атрибуции Гарольд Келли описал использование нами информации о «постоянстве», «различиях» и «консенсусе» (Kelley, 1973) (рис. 3.1). Пытаясь понять, почему у Эдгара проблемы с его компьютером XYZ, большинство людей, как и полагается, используют информацию о постоянстве (всегда ли у Эдгара барахлит компьютер?), о различиях (возникают ли у Эдгара проблемы, когда он работает на всех компьютерах, или только на XYZ?) и о консенсусе (возникают ли у других пользователей компьютера XYZ такие же проблемы, как возникли у Эдгара?).

Рис. 3.1. Теория атрибуции Гарольда Келли. Какими именно — внутренними или внешними — причинами мы объясняем чье-либо поведение, зависит от трех факторов: постоянства, различий и консенсуса. Постарайтесь придумать собственные примеры такого плана: если Мэри и многие другие критикуют Стива (консенсус) и если Мэри не критикует никого другого (высокий уровень различия), мы делаем вывод о том, что имеет место какая-то внешняя причина (т. е. Стив действительно заслуживает критики). Если только Мэри критикует Стива (низкий уровень консенсуса) и если она критикует также и многих других (низкий уровень различия), мы прибегаем к внутренней атрибуции (причина заключается в самой Мэри)

Итак, на уровне здравого смысла мы нередко объясняем поведение логически. Однако Келли обнаружил, что в повседневной жизни люди часто недооценивают иные возможные причины, если известны другие правдоподобные объяснения того или иного поведения. Если я в состоянии назвать одну или две достоверные причины, по которым студент мог плохо сдать экзамен, то вполне могу проигнорировать или недооценить и альтернативные объяснения (McClure, 1998).

Интеграция информации

Дополнительные свидетельства в пользу разумности наших социальных суждений получены при изучении интеграции информации. По данным Нормана Андерсона и его коллег, существуют определенные правила, подчиняясь которым мы создаем целостное впечатление о человеке на базе разрозненных сведений (Anderson, 1968; 1974). Допустим, вам предстоит встреча с незнакомой вам девушкой, про которую вам сказали, что она «умная, бесстрашная, ленивая и искренняя». Результаты изучения того, каким образом люди связывают подобную информацию, позволяют предположить, что вы, скорее всего, «взвесите» каждое из этих определений с точки зрения их значимости для вас. Если вы считаете искренность наиболее важным качеством, вы придадите ей большее значение; вероятно также, что вы будете более чувствительны к негативной информации. Такая негативная информация, как «она — непорядочный человек», может оказаться наиболее «сильнодействующим» фактором вследствие своей нетрадиционности. Если вы похожи на участников экспериментов Соломона Аша (Asch, 1946), Берта Ходжеса (Hodges, 1974), Рооса Вонка (Vonk, 1993), а также Рамадхара Синха и его коллег (Singh et al., 1997), то можете переоценить те сведения, которые получите раньше других, т. е. продемонстрировать феномен, называемый «эффектом первенства» (primacy effect). Первое впечатление способно повлиять на толкование информации, которую вы получите потом. После того как вам скажут про кого-то, что он «умен», вы, возможно, истолкуете решительность этого человека как храбрость, а не как безрассудство. После того как состоится взвешивание и интерпретация всех полученных вами сведений, в дело вступит ваш «внутренний калькулятор» и произойдет интеграция отдельных сведений. Результатом станет общее впечатление о незнакомке, с которой вам предстоит встретиться.

{От первого впечатления при знакомстве могут зависеть все последующие суждения, поэтому оно очень важно}

Фундаментальная ошибка атрибуции

Как станет понятно из последующих глав, важнейший урок социальной психологии — осознание того огромного влияния, которое оказывает на нас социальная обстановка. Наше внутреннее состояние — а значит, наши слова и дела — постоянно зависит от ситуации (и от того, что мы сами привносим в нее). Даже незначительное изменение экспериментальных параметров приводит порой к весьма заметным изменениям в поведении испытуемых. У меня была возможность убедиться в этом на собственном опыте, потому что мне приходилось проводить занятия и утром (в половине девятого), и вечером (в семь часов). Утром меня встречали отсутствующие взгляды, а вечером частенько приходилось напоминать студентам, что они не на вечеринке. В обеих ситуациях одни студенты были более разговорчивы, нежели другие, однако отличие между этими ситуациями было столь заметным, что его нельзя было приписать только индивидуальным различиям.

Исследователи, изучающие атрибуцию, обнаружили, что мы зачастую оказываемся неспособными оценить этот важный урок. Интерпретируя чье-либо поведение, мы недооцениваем влияние ситуации и переоцениваем роль индивидуальных особенностей и установок. Так, даже зная, что разговорчивость студентов во время занятий зависит от времени суток, я понял: мне трудно не поддаться искушению и не объяснить её тем, что «утренняя аудитория» состояла из менее склонных к болтовне студентов, чем «вечерняя».

То, что подобная недооценка ситуации, названная Ли Россом фундаментальной ошибкой атрибуции, действительно имеет место, многократно доказано разными экспериментами (Ross, 1977). Авторы первого исследования такого рода, Эдуард Джоунс и Виктор Гаррис, привлекли студентов Университета Дьюка к участию в дискуссии о кубинском лидере Фиделе Кастро и предложили им выступить с речами в его поддержку или с осуждением его политики (Jones & Harris, 1967). Когда слушателям говорили, что позиция оратора определена им самим, они вполне логично предполагали, что речь его отражает установки, которых он сам придерживается. Однако что произошло, когда студентам сказали, что позиция предписана руководителем дискуссии? Они писали более убедительные речи, чем можно было ожидать от людей, которые всего лишь «пляшут под чужую дудку» (Allison et al., 1993; Miller et al., 1990). Следовательно, даже зная, что оратору было предписано придерживаться прокастровской позиции, студенты, тем не менее, не смогли удержаться и не приписать ему некоторую симпатию к Кастро (рис. 3.2). Ход их мыслей, скорее всего, был таким: «Да, я знаю, что эту позицию ему навязали, но, по-моему, он и сам отчасти согласен с ней».

Рис. 3.2. Фундаментальная ошибка атрибуции. Слушая выступавших с критикой Кастро и в его поддержку, участники дискуссии, даже зная о том, что ораторы «озвучивают» навязанную им позицию, все равно приписывали её им самим

Свидетельства в пользу этого феномена были получены также Питером Дитто и его коллегами, когда они попросили мужчин встретиться с женщиной, которая была их помощницей (Ditto et al., 1997). После встреч женщина описывала свои впечатления о каждом из них, а им нужно было догадаться, насколько они на самом деле ей понравились. Если в отзыве перечислялись только негативные впечатления, мужчины не принимали её критику в расчет и говорили, что она выполняет приказ. Однако когда характеристика была лестной, как правило, мужчины приходили к выводу о том, что на самом деле понравились ей, причем не имело значения, верили ли они в её благосклонность по собственной воле или по приказу. Когда фундаментальная ошибка атрибуции служит нашим собственным интересам, она принимает угрожающие размеры.

Ошибка атрибуции настолько «вошла в нашу плоть и кровь», что, даже зная, что поведение того или иного человека вызвано нами самими, мы тем не менее недооцениваем роль внешнего влияния. Если одни испытуемые высказывают какое-либо мнение, которое потом должны повторить другие испытуемые, первые все равно склонны видеть в последних людей, в той или иной мере разделяющих это мнение (Gilbert & Jones, 1986). Испытуемые, которых просят преувеличивать или преуменьшать собственные достоинства во время интервью, прекрасно отдают себе отчет в том, зачем они это делают. Однако они не осознают своего влияния на другого человека. Если Хуан ведет себя скромно, его доверчивый партнер Боб тоже будет вести себя скромно. Хуану не составит труда понять, почему он сам ведет себя именно так, но он решит, что бедняга Боб страдает от низкой самооценки (Baumeister et al., 1988). Короче говоря, мы склонны думать, что другие — именно таковы, как ведут себя. Люди, встречавшие Золушку в доме её отца, где мачеха и сестры помыкали ею, считали её безгласным существом, а принц, танцуя с ней на балу, увидел в ней прелестную и учтивую красавицу.

Интерпретируя поведение окружающих, мы совершаем фундаментальную ошибку атрибуции, свое же собственное поведение нередко объясняем ситуацией. Следовательно, Джон может объяснить свою несдержанность обстоятельствами («Я рассердился, потому что все идет не так, как надо»), а Элис может подумать иначе («Он рассердился, потому что вообще злюка»). Говоря о себе, мы обычно описываем свои действия и реакции («Меня раздражает, когда…). Говоря о ком-нибудь другом, мы чаще характеризуем этого человека («Он раздражительный») (Fiedler et al., 1991; McGuire & McGuire, 1986; White & Younger, 1988).

Даже в отсутствие внешних сил мы можем приписать свое поведение именно им. В главе 2 мы уже говорили о том, что люди нередко ошибаются в прогнозах относительно собственных эмоциональных реакций на те или иные события. Чаще, чем мы ожидаем, мы удовлетворяемся тем, что преподносит нам жизнь. Участники соревнований считают более значимыми те призы, которые они завоевали. В людях возникает внезапная симпатия к тем, с кем им предстоит встретиться. Поступая таким образом, люди начинают приписывать свои удачи некоему внешнему фактору — якобы влиятельной, обладающей проницательностью и благосклонной к ним силе (такой, например, как подсознательное влияние в экспериментах Дэниела Гилберта и его коллег) (Gilbert et al., 2000). Нечто подобное происходит и тогда, когда ивовый прут сгибается, подчиняясь неуловимому движению мышц того, кто держит его в руке: может создаться впечатление, что прут реагирует на движение подземных вод. Даже тогда, когда маятник запускается собственным неосознанным движением руки, может показаться, что и в этой ситуации не обошлось без внешней силы (Hyman, 1999).

Фундаментальная ошибка атрибуции в повседневной жизни

Если нам известно, что благодарить за покупки и желать удачи входит в обязанность контролера расчетного узла, будем ли мы автоматически считать его вежливым и доброжелательным человеком? Разумеется, мы знаем цену поведению, которое считаем следствием скрытых побудительных мотивов (Fein et al., 1990). И все-таки давайте посмотрим, что произошло, когда студенты Williams College беседовали с предполагаемым будущим клиническим психологом — студенткой, которая держалась либо сердечно и дружелюбно, либо холодно и отчужденно. Исследователи, Дэвид Наполитан и Джордж Готалс, заранее предупредили половину участников эксперимента о том, что её поведение будет спонтанным (Napolitan & Goethals, 1979). Другой половине было сказано, что её — это вытекало из целей эксперимента — проинструктировали вести себя дружелюбно или холодно. Как повлияла это информация? Да никак. Если она держалась приветливо, они делали вывод о том, что она и на самом деле дружелюбный человек, если держалась отчужденно, её считали несимпатичным человеком. То же самое происходит с нами, когда мы видим куклу, сидящую на коленях у чревовещателя, или киноактера, исполняющего отрицательную или положительную роль: нам трудно отделаться от мысли, что действия, предписанные сценарием, отражают внутреннюю диспозицию. Возможно, именно поэтому Леонард Нимои, исполнитель роли доктора Спока в «Звездном пути» (Star Trek), озаглавил свою книгу «Я — не доктор Спок».

«Люди склонны приписывать острый ум тем, кто «тестирует» знания других, например ведущим телеигры «Кто хочет стать миллионером?».»

То, что социальное давление действительно недооценивается, было доказано и в наводящем на размышления эксперименте, проведенном Ли Россом и его коллегами (Ross et al., 1977). В эксперименте были воссозданы реальные события из жизни самого Росса, произошедшие на его пути от выпускника до профессора. Устный экзамен на докторскую степень завершился для него унизительным провалом, ибо экзаменаторы, блестящие профессора, буквально учинили ему допрос по тем проблемам, в которых специализировались. Спустя полгода доктор Росс сам стал экзаменатором и получил право задавать отнюдь не простые вопросы по темам, которые были его «коньком». Студент Росса, потерпевший неудачу, позднее признался, что чувствовал то же самое, что сам Росс шестью месяцами раньше: он был отчаянии от собственного невежества, а очевидная гениальность экзаменаторов просто потрясла его.

Эксперимент, проведенный Россом при участии Терезы Эмебайл и Джулии Стейнмец, представлял собой инсценировку викторины. Студенты Стэнфордского университета вошли в состав случайных выборок: одни исполняли роли ведущих, другие — участников игры и третьи — зрителей. Исследователи предложили ведущим задавать вопросы потруднее, чтобы продемонстрировать всю свою эрудицию. Каждый из нас, опираясь на свою репутацию, способен сформулировать вопросы вроде следующих:

«Где расположен остров Бэйнбридж?»,

«Как закончила свои дни Мария Стюарт, королева Шотландии?» или

«Какой континент, Европа или Африка, имеет более протяженную береговую линию?»

Если даже эти, не самые сложные вопросы, заставили вас почувствовать себя не очень образованным человеком, тогда вы в полной мере оцените результаты эксперимента. (Ответы приведены ниже).

[Ответы на вопросы.

1. У Тихоокеанского побережья США, их разделяет залив Пьюджет-Саунд.

2. Она была обезглавлена по приказу королевы Елизаветы.

3. Хотя Африка более чем в два раза превосходит Европу по площади, береговая линия Европы длиннее: она более извилистая и изобилует бухтами и фьордами — географический факт, благодаря которому Европа сыграла важную роль в истории морской торговли.]

Всем известно, что задающий вопросы обладает определенным преимуществом. Однако и участники игры, и зрители (не задававшие вопросов) пришли к неверному выводу: они решили, что участники игры, задававшие вопросы, на самом деле более знающие люди, чем те, кто отвечал на них (рис. 3.3). Результаты исследования, которое было проведено после викторины, показали, что подобные заблуждения вряд ли можно приписать недостаточной социальной компетентности, тем более что умные и социально компетентные люди даже более склонны к ошибке атрибуции (Block & Funder, 1986).

Рис. 3.3.И участники инсценированной викторины, и её зрители сочли, что выбранный наугад ведущий — более образованный человек, чем участник игры. На самом же деле ведущий всего лишь производил впечатление более знающего человека благодаря той роли, которую исполнял. То, что участники эксперимента проходят мимо этого обстоятельства, иллюстрирует фундаментальную ошибку атрибуции

Как правило, в реальной жизни начинают и контролируют беседы люди, наделенные социальной властью, в результате чего «мелкие сошки» начинают переоценивать их знания и интеллект. Врачи, например, нередко считаются специалистами в разных областях, не имеющих никакого отношения к медицине. Точно так же и студенты часто переоценивают неординарность своих педагогов. (Преподаватели выступают в той же роли, что и ведущие в эксперименте, о котором речь шла выше: они задают вопросы по темам, которые особенно хорошо знают.) Когда же некоторые из этих студентов впоследствии сами становятся педагогами и узнают, что среди их коллег немало вполне заурядных личностей, они, как правило, очень удивляются.

Чтобы проиллюстрировать фундаментальную ошибку атрибуции, большинству из нас не надо далеко ходить: вполне достаточно обратиться к собственному опыту. Твердо решив завести новые знакомства, Бев «приклеивает» на лицо улыбку и, волнуясь, «совершает прыжок в вечеринку». Все остальные чувствуют себя вполне раскованно и, смеясь, разговаривают друг с другом. Пытаясь понять, в чем дело, Бев спрашивает себя: «Почему все чувствуют себя в компаниях так свободно, а я вечно нервничаю и смущаюсь?» В действительности же все остальные тоже нервничают и совершают аналогичную ошибку атрибуции, полагая, что Бев и другие на самом деле такие, какими кажутся со стороны, — уверенные в себе и общительные.

Атрибуции ответственности лежат в основе многих судебных решений (Fincham & Jaspars, 1980). В 1994 г. в течение недели после ареста О. Дж. Симпсона, обвиненного в убийстве бывшей жены и её возлюбленного, группа исследователей из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (UCLA), возглавляемая Сандрой Грэхем, опрашивала жителей Лос-Анджелеса, выбранных из числа тех, кто не сомневался в виновности Симпсона. Респонденты, полагавшие, что он совершил преступление в состоянии аффекта, высказывались за относительно мягкое наказание (Graham, 1997). Те же, кто считал убийство предумышленным, требовали более сурового наказания. Дело Симпсона — пример многих юридических противоречий. Мнение прокурора: «Вы виновны, ибо у вас была возможность поступить иначе». Мнение подсудимого: «Я не виноват. Я стал жертвой ситуации». Или: «В сложившихся обстоятельствах я не сделал ничего дурного».

Почему мы совершаем ошибку атрибуции?

До сих пор мы говорили о необъективном подходе к объяснению поведения других людей, которое проявляется в том, что мы нередко игнорируем мощные ситуационные детерминанты. Однако этого не происходит, когда речь идет об интерпретации нашего собственного поведения. Почему?

Точка зрения и осознание ситуации

Различие между действующим лицом и наблюдателем. По мнению теоретиков атрибуции, мы по-разному воспринимаем собственное поведение и поведение окружающих (Jones & Nisbett, 1971; Jones, 1976). Когда мы сами действуем, нашим вниманием управляет окружающая обстановка. Когда же мы наблюдаем за действиями других людей, в центре нашего внимания оказываются именно они, эти «действующие лица», а ситуация становится относительно невидимой. Проведя аналогию с восприятием «фигура — фон», можно сказать, что совершающий то или иное действие человек — это фигура, выделяющаяся на фоне окружающей его обстановки. Поэтому он и воспринимается как причина всего происходящего. Предположив, что эта теория верна, чего мы должны ожидать, если бы у нас появилась возможность взглянуть на самих себя со стороны? Что произошло бы, если бы мы могли увидеть себя такими, какими видят нас окружающие, и если бы мы могли увидеть мир их глазами? Смогло бы это устранить или «развернуть на 180°» типичную ошибку атрибуции?

Интересно, сможете ли вы предсказать результат талантливого эксперимента, проведенного Майклом Стормзом (Storms, 1973)? Представьте себе, что вы — один из его участников. Вы сидите напротив другого студента, с которым вам предстоит беседовать в течение нескольких минут. Позади вас установлена телекамера, которая «видит» вашего собеседника точно так же, как и вы, а на вас, кроме него, «смотрят» другая телекамера и наблюдатель. Затем вы смотрите видеозапись, сделанную первой телекамерой, и вместе с наблюдателем обсуждаете вопрос о том, что больше повлияло на ваше поведение — ваши личностные качества или ситуация.

Вопрос: кто из вас — испытуемый или наблюдатель — припишет ситуации меньшую роль? По данным Стормза, — наблюдатель (что является ещё одним доказательством фундаментальной тенденции атрибуции). Что произойдет, если мы предложим вам и наблюдателю посмотреть видеозапись, сделанную другой камерой, т. е. предложим вам взглянуть на самого себя, а наблюдателю — на то, что видели вы? Произойдет обратное: теперь уже наблюдатель будет говорить, что на ваше поведение больше повлияла ситуация, а вы — что ваши личностные качества. Аналогичный эффект оказывает и припоминание того, что воспринималось с позиции наблюдателя, т. е. «взгляд» на самого себя со стороны (Frank & Gilovich, 1989).

Участники эксперимента просматривали видеозапись, сделанную в полиции во время допроса подозреваемого. Если им демонстрировали то, что зафиксировала камера, снимавшая только подозреваемого в то время, как он давал показания, им казалось, что он делает это добровольно. Если же испытуемым демонстрировали то, что запечатлел оператор, снимавший детектива, им казалось, что признания подозреваемого — скорее результат оказанного на него давления (Lassiter & Irvine, 1986). Большинство видеозаписей признаний подсудимых в зале суда сделаны камерами, направленными именно на подсудимых в момент признания. По мнению Дэниела Ласситера и Кимберли Дадли, если бы подобные записи использовались прокурорами, то, как и следует ожидать, количество обвинительных приговоров достигло бы 100 % (Lassiter & Dudley, 1991). Возможно, более объективной была бы видеозапись диалога подозреваемого и следователя.

Со временем точки зрения изменяются. По мере того как образ человека, которого наблюдатели видели лишь однажды, стирается из их памяти, возрастает роль, приписываемая ими ситуации. Непосредственно после того, как кто-то защищал навязанную ему позицию, людям, слышавшим это, кажется, что выступавший именно так и думает. Спустя неделю они уже более готовы к тому, чтобы приписать услышанное ситуативному принуждению (Burger, 1991). На следующий день после президентских выборов Джерри Бергер и Джули Павелич спросили у избирателей, чем, по их мнению, можно объяснить их результаты (Burger & Pavelich, 1994). Большинство приписали их личностным качеством кандидатов и их положению (принадлежность к правящей партии давала больше шансов на победу). Спустя год другие избиратели ответили на этот вопрос иначе: только треть респондентов приписали результат самим кандидатам, большинство объяснили их такими обстоятельствами, как благоприятная общая обстановка в стране и устойчивая экономика.

Размышления о результатах шести президентских выборов, прошедших в США с 1964 по 1988 г., изложенные в передовицах ряда газет, также свидетельствуют о том, что с течением времени роль «ситуационных объяснений» возрастает (Burger & Pavelich, 1994). Сразу после выборов авторы передовиц писали преимущественно о самих кандидатах и о том, как они провели избирательные кампании. Спустя два года их внимание переключилось на ситуацию. «Призрак Уотергейта… расчистил [Картеру] путь к президентству», — писала в редакционной статье газета New York Times.

Обстоятельства способны также изменить и нашу точку зрения на самих себя. Когда мы видим себя на телеэкране, наше внимание направлено на нас самих. То же самое происходит и тогда, когда мы смотрим на себя в зеркало, слышим свой голос, записанный на магнитофонную ленту, фотографируемся или заполняем биографический опросник: наше внимание направлено внутрь, и мы осознаем не ситуацию, а самих себя. Оглядываясь назад, на завершившиеся крахом отношения, которые когда-то казались такими же непотопляемыми, каким казался в свое время и «Титаник», люди способны увидеть «айсберги» (Berscheid, 1999).

Самоосознание. Результаты процесса самоосознания были изучены группой исследователей во главе с Робертом Уикландом и Шелли Дювалем (Duval & Wicklund, 1972; Wicklund, 1979; 1982). Когда наше внимание сосредоточено на нас самих, мы возлагаем на себя бо льшую ответственность. Это экспериментально доказали Аллан Фенигштейн и Чарльз Карвер, предложившие испытуемым представить себя в гипотетических ситуациях (Fenigstein & Carver, 1978). Те испытуемые, которые думали, что слышат свое сердцебиение во время обдумывания ситуации (таким образом экспериментаторы побудили их осознавать себя), считали себя более ответственными за воображаемые последствия своего решения, чем те, кто думал, что слышал посторонний шум.

Есть люди, чье внимание в большинстве ситуаций сосредоточено на них самих. В экспериментах они (т. е. люди, которые соглашаются с такими утверждениями, как «Обычно я внимателен к тому, что происходит у меня в душе») ведут себя так же, как люди, внимание которых сосредоточено на собственном изображении в зеркале (Carver & Scheier, 1978). Например, те, чье внимание сосредоточено на самих себе — либо эпизодически, во время эксперимента, либо потому что они вообще принадлежат к категории осознающих себя индивидуумов, — видят себя преимущественно так же, как наблюдатели, т. е. со стороны: они объясняют свое поведение в первую очередь своими личностными качествами и лишь во вторую — ситуацией.

Все эти эксперименты указывают на причину ошибки атрибуции: мы находим причины там, где ищем их. В том, что это действительно так, вы можете убедиться и на собственном опыте. Попробуйте ответить на такой вопрос: что за человек ваш преподаватель социальной психологии, молчаливый или разговорчивый?

Сдается мне, что вы считаете его весьма общительным. Однако следует иметь в виду и такое обстоятельство: ваше внимание сосредоточено на преподавателе в тот момент, когда он действует в определенном социальном контексте, требующем от него общения. Сам же преподаватель наблюдает за своим поведением в самых разных ситуациях: в аудитории, на собраниях, дома. «Я — разговорчивый?! — удивляется он. — Все зависит от ситуации. На занятиях и в компании близких друзей я действительно общительный человек. Но на разных собраниях и в незнакомых ситуациях я чувствую и веду себя достаточно скованно». Мы отчетливо осознаем, как наше поведение меняется в зависимости от ситуации, поэтому видим себя не такими «однозначными», как нас воспринимают другие (Baxter & Goldberg, 1987; Kammer, 1982; Sande et al., 1988). «Найджел — взвинченный, Фиона — уравновешенная. А я — как когда».

Чем меньше у нас возможности наблюдать за поведением людей в разных ситуациях, тем более мы склонны объяснять их поведение личностными качествами. Этот феномен был изучен Томасом Гиловичем: он демонстрировал одним участникам эксперимента видеозапись чьих-либо действий и просил других описать их (Gilivich, 1987). Впечатления зрителей были более резкими, преувеличенными; отчасти это объясняется тем, что они во время просмотра видеозаписи обращали больше внимания на персонаж, а не на ситуацию (Baron et al., 1997). Точно так же и наши впечатления о тех, о ком нам рассказали друзья, как правило, резче, нежели впечатления из первых рук — т. е. самих друзей (Prager & Cutler, 1990).

Культурные различия. На ошибку атрибуции влияют также и культурные различия (ickes, 1980; watson, 1982). Западное мировоззрение предрасполагает к тому, чтобы считать причиной событий не ситуации, а именно людей. Общество склонно одобрять те объяснения, которые основаны на личных качествах человека (Jellison & Green, 1981). «Ты можешь это сделать!» — убеждает нас популярная психология — детище позитивно мыслящей западной культуры.

Авторы этого призыва исходят из следующей предпосылки: имея правильные диспозицию и установку, любой человек способен решить едва ли не любую проблему: ты имеешь то, чего заслуживаешь, и заслуживаешь то, что имеешь. Именно поэтому мы нередко объясняем дурное поведение, наклеивая на человека определенный ярлык — «слабак», «лентяй» или «садист». Представители западной культуры с самого детства учатся объяснять поведение окружающих их личностными качествами (Rholes et al., 1990; Ross, 1981). Вот какой случай произошел с одним из моих сыновей, когда он учился в первом классе. Ему нужно было расположить слова «ворота», «за рукав», «Тома» и «зацепили» таким образом, чтобы фраза приобрела смысл. Его учитель, применив к школьному материалу установки западной культуры, признал вариант сына — «Ворота зацепили Тома за рукав» — неверным. «Правильным» бы тот вариант, который «возлагал ответственность» за случившееся на самого Тома, т. е. «Том зацепился рукавом за ворота». Фундаментальная ошибка атрибуции присуща всем изученным культурам (Krull et al., 1999). Однако выходцы из стран Восточной Азии несколько более чувствительны к роли ситуации и, как следствие, менее склонны считать поведение окружающих проявлением их личностных качеств (Choi et al., 1999; Farwell & Weiner, 2000).

{Внимание сосредоточено на человеке. Вы смогли бы сделать вывод о том, что ваш преподаватель по социальной психологии или преподаватель, изображенный на этой фотографии, по своей природе — общительный человек?}

Некоторые языки благоприятствуют внешней атрибуции. Например, вместо того чтобы сказать «Я опоздал», испанец может воспользоваться идиомой: «Часы явились причиной моего опоздания». Люди, воспитанные в традициях коллективистской культуры, реже воспринимают других с точки зрения персональных диспозиций (Lee et al., 1996; Lebrowitz-McAtthur, 1988) и менее склонны к спонтанной интерпретации их поведения как отражения какого-либо личностного качества (Newman, 1993). Когда речь заходит о чьих-либо поступках, от американца скорее, нежели от индуса, можно ждать диспозиционного объяснения («Она добрая»); индус же предпочтет ситуационное объяснение: «С нею были её друзья» (Miller, 1984).

Насколько фундаментальна фундаментальная ошибка атрибуции?

Как и большинство идей, побуждающих к размышлению, предположение, что все мы подвержены к фундаментальной ошибке атрибуции, не избежало критики. Некоторые его оппоненты говорят примерно следующее: предположим, существует пристрастие атрибуции. Однако в каждой конкретной ситуации оно может «сработать» и стать причиной ошибки, а может и не «сработать», подобно тому как родители, склонные считать, что их ребенок не употребляет наркотики, могут ошибаться, а могут быть правы (Harvey et al., 1981). Мы можем быть необъективны по отношению к правде. Более того, некоторые обстоятельства повседневной жизни, например пребывание в церкви или на интервью, связанном с трудоустройством, похожи на эксперименты, о которых было рассказано выше. Очевидно, что в обоих случаях люди оказываются под давлением. «Действующие лица» осознают его лучше, чем наблюдатели, что и становится причиной ошибки атрибуции. Однако в других условиях — у себя дома, в парке — люди проявляют свою индивидуальность и могут воспринимать собственное поведение как более непринужденное, чем считают наблюдатели (Monson et Snyder, 1977; Quattrone, 1982; Robins et al., 1996). Следовательно, утверждение о том, что всегда и при всех обстоятельствах наблюдатели недооценивают влияние ситуации, — преувеличение. Именно поэтому многие социальные психологи соглашаются с Эдвардом Джоунсом и считают фундаментальную ошибку атрибуции, т. е. восприятие поведения как всегда соответствующего внутренним диспозициям, предубеждением соответствия.

Тем не менее результаты экспериментов свидетельствуют о том, что необъективность проявляется даже тогда, когда мы осведомлены о ситуационных силах, например когда мы знаем, что позиция, навязанная участнику дискуссии, — не лучшая основа для выводов о его истинных установках (Croxton & Morrow, 1984; Croxton & Miller, 1987; Reeder et al., 1987) или что задающий вопросы имеет преимущество перед участником викторины (Johnson et al., 1984). Печально сознавать, что мы с вами осведомлены о том социальном процессе, который искажает наше мышление, и все же подвержены ему. Возможно, это происходит потому, что для оценки зависимости поведения окружающих от социальных влияний требуется больше интеллектуальных усилий, чем для его объяснения их диспозициями (Gilbert et al., 1988, 1992; Webster, 1993). Подобный поход похож на ход мыслей занятого человека: «Это не очень хорошая основа для суждения, но она проста, и к тому же у меня просто нет времени, чтобы взять в расчет что-нибудь ещё».

{Фундаментальная ошибка атрибуции. Люди предрасположены к тому, чтобы объяснять поведение окружающих их внутренними диспозициями. Иногда подобное объяснение оказывается правильным. Среди тех, кто по выходным дням превращается в байкеров, немало и тех, кто всю неделю занимается интеллектуальным трудом}

Этот процесс адаптивен во многих отношениях (психологи вообще полагают, что даже наша предвзятость служит какой-то цели, ибо природа отбирает тех, кому она свойственна). Диспозиционная атрибуция поведения более эффективна, нежели ситуационная. Более того, наши диспозиции нередко приводят нас к выбору ситуаций, в которых мы хотим оказаться. Консервативная одежда банкиров может отражать не только требования, предъявляемые к ним профессией, но и то, что выбравший её человек по своей природе консервативен (Gilbert & Malone, 1995). Предположив, что банкир более консервативен, чем художник, вы, скорее всего, не ошибетесь. Некоторые ситуации и на самом деле — плод наших собственных усилий. Более того, наблюдая человека в какой-то одной роли (банкира, педагога или бабушки), мы одинаково хорошо можем спрогнозировать его поведение независимо от того, чему приписываем его — исполняемой им роли или его диспозиции. Только тогда, когда мы наблюдаем за человеком в новой для него ситуации, прогнозы, основанные на диспозиции, способны ввести нас в заблуждение.

(— Как мне надоело нытье безработных! Оказывается, у нас «дефицит рабочих мест». Черт побери, сейчас всем трудно!

— Они не могут найти себе работу, потому что не желают думать и шевелиться! Вот почему они безработные!

— Кстати, а тебе самому что мешает найти работу? — Инфляционное давление на поток средней заработной платы. А почему ты спрашиваешь?)