Послесловие доктора Ялома

Послесловие доктора Ялома

Последний сеанс не был последней встречей с Джинни. Четыре месяца спустя, незадолго до того, как она навсегда уехала из Калифорнии, у нас снова состоялся разговор. Для меня встреча была напряженной и грустной, похожей на встречу со старой подругой с попыткой воссоздания когда-то жизнерадостного, а теперь немного подавленного настроения. Мы не «занимались терапией», а мило поболтали о лете и планируемом переезде.

Ей нравилась ее летняя работа учителя в проекте по детскому развитию. Вместо того чтобы писать сухие научные отчеты, она явно поразила научную группу своими яркими и точными описаниями детей. Я тихо хихикал, представляя их лица во время чтения ее отчетов.

Но случилось то, чего она боялась: Карл согласился на работу в городе за две тысячи миль отсюда. Правда, он уже неоднократно ей повторял, что хочет, чтобы она поехала с ним. Джинни ясно понимала, что у нее несколько вариантов выбора. Она может поехать с Карлом, жить с ним, выйти за него замуж. Но если это не получится, ее не пугала мысль расстаться с ним. Она выглядела менее отчаявшейся, более уверенной. Я больше не воспринимал ее как взвинченного от безысходности человека.

Джинни уехала с Карлом, и я не вспоминал о ней несколько месяцев вплоть до того дня, когда сунул наши отчеты в портфель, принес их домой и попросил свою жену почитать их. Реакция моей жены убедила меня рассмотреть возможность публикации материала, и десять месяцев спустя после нашего последнего интервью я позвонил Джинни, чтобы обсудить это с ней. Хотя у нее и были опасения, она охотно согласилась на такое предприятие (но на условии сохранения ее анонимности), и мы договорились отредактировать наши части, написать предисловие и послесловие и поровну разделить авторский гонорар. По телефону я не услышал никаких прежних ноток вялого отчаяния, такого типичного для Джинни в начале ее лечения. Голос ее звучал (как мне, конечно, и хотелось, чтобы он звучал) энергично и оптимистично. У нее появилось несколько новых близких друзей, и она активно пишет. Она продала свои первые произведения за триста долларов, невероятное событие, так как оно точно повторило ее фантазию, о которой она мне рассказала в начале лечения. Судя по ее голосу, отношения с Карлом все еще не были отрегулированы, но было ясно, что правила взаимоотношений изменились: Джинни казалась более сильной и находчивой.

Несколько дней спустя я получил длинное письмо, которое я частично привожу здесь:

Уважаемый доктор Ялом,

…не знаю, как я себя чувствую. Меня мотает от горячих приливов до полной пустоты в мозгах, и я сконцентрируюсь на денежном факторе, который точно могла бы использовать. Мне хочется, чтобы моя часть была лучше. Оглядываясь назад, вспоминаю, что иногда тратила на отчет всего несколько минут. Однако я такая. Сейчас я пытаюсь закончить повесть и пишу по пять страниц в день, что звучит великолепно, если не считать того факта, что на эти пять страниц я трачу в день всего пятнадцать минут. Я всегда писала быстро. Я пишу по методу ритмики — только звуки и ритмы, никаких интеллектуальных мыслей, никаких размышлений. Но все это спонтанное отставание слов надо, кажется, упорядочивать. Мои отчеты такие небрежные — вы, должно быть, думаете, что с моей стороны это был чисто подсознательный акт — отговаривать вас от их публикации. Мне хочется, чтобы моя жизнь сейчас была другой, чтобы я могла думать об этих отчеты как о далеких воспоминаниях. Я теперь переключилась на более крупные и позитивные дела и эмоции. Во время терапии я себя чувствовала такой зажатой — и только когда я плакала, я ощущала, что у меня есть крылья. Когда мы познакомились, я почувствовала, что сделала огромный шаг вперед. А потом пошла мелкими спутанными японскими шажками — кроме ситуаций нескольких мелодраматических психодрам, когда я могла быть той эмоциональной натурой, которой всегда хотела быть. Это все, конечно, преувеличение. Я знаю, что произошло несколько прекрасных вещей, и самое лучшее — наша дружба. Если вы считаете, что отчеты имеют определенную ценность, я вам верю.

Позвольте, я вам немного расскажу о моей жизни здесь.

…X очень похож на Пало-Альто, но не такой роскошный или денежный. Университет — времен пятидесятых годов. Местное студенчество очень спокойное. Дай им кирпич, и в отличие от Беркли они начнут выкладывать им ямку для барбекю, но даже не подумают запустить им в окно. Мы живем в старом доме с задним двориком, на котором, похоже, доживают свои последние дни старые удочки — настолько он заполнен сухим и еще годным бамбуком.

…Я раскрутилась как свободный писатель и недавно продала свой рассказ за 300 долларов. Также написала несколько статей для одного журнала…Недавно посетила занятие женской группы совершенствования сознания и написала некоторые личные наблюдения по этому поводу, которые будут опубликованы. Когда они выйдут, я вам их пришлю. К счастью, там не просили каждую женщину рассказать свою историю. Свою я бы назвала «Джинни и деньги на бензин».

…Отношения между мной и Карлом сильно не изменились. Нам все еще нравится быть друг с другом, а иногда все переходит в сплошные нежности. Мы полностью использовали свою квоту ночных драм, когда мною опять овладевал ужасающий страх. Но я пока нахожусь в этом ночном лабиринте. Мы просто являемся сами собой, что создает не слишком эмоциональную, но дружескую атмосферу. Теперь я ясно высказываюсь. Недавно Карл сказал, что у меня нет целей или конечных установок. Я дала нам три месяца на оценку наших отношений… и чем дольше я остаюсь здесь, тем больше мы сближаемся с Карлом, но у меня нет направления, и наше будущее выглядит как предложение, которое можно оставить, как есть, а можно и отредактировать.

…Чувствую я себя прекрасно. Большую часть времени я счастлива — хотя мое настроение может качнуться в любую сторону. Когда я заставляю себя писать, независимо от краткости периода, я счастлива. Я так долго ждала, чтобы написать вам, потому что постоянно считала, что нахожусь на грани срыва и жду того события, о котором можно вам сообщить и о котором вы хотите услышать.

…Карл после нашей очередной разборки, в результате которой мы друг с другом не разговаривали, сказал: «Как бы я хотел, чтобы доктор Ялом был сейчас здесь». Мы оба любим вас. Ваш друг

Джинни

А потом молчание. Я исполнял свою роль с другими Джинни. Принимал участие в драмах, которые разворачивались на вращающихся подмостках моего кабинета. Нет! Как претенциозно! И как неточно! Я знаю, сколько себя я отдаю каждому пациенту, но истина заключается в том, что больше всего я отдавал себя Джинни. Больше чего? Что я отдавал больше всего? Интерпретаций? Пояснений? Поддержки? Рекомендаций? Нет, чего-то по ту сторону методологии. Я сочувствовал Джинни всем сердцем. Она меня так тронула. Я дорожил ее жизнью. И с нетерпением ждал с ней встреч. Будучи очень богатой, она влачила жалкое существование. И она дала мне очень много.

Где- то более года спустя после «последнего сеанса» она приехала в Калифорнию, и у нас было две встречи. Первая — рабоче-развлекательная встреча с моей женой. Джинни приехала в сопровождении своей лучшей подруги и захотела встретиться с нами, но предупредила меня, чтобы я ничего не говорил о том, что мы вместе пишем книгу. Это внесло некоторую напряженность. Но подруга, темноволосая очаровашка, побыла с нами всего несколько минут. Когда она ушла, мы остались втроем: Джинни, моя жена и я. Мы обсудили рукопись и за бокалом шерри, чашечкой чая и домашним печеньем поболтали о том о сем. Не зная, что мне нужно, я точно знал, чего не нужно, — пустых разговоров и вмешательства посторонних.

Я ненавижу болотистую атмосферу профессиональных вечеринок. Все стараются вести себя непринужденно, а не получается. Джинни знает, как вести себя в обществе. Она исполняет свою роль, старается развлечь мою жену, но мы оба знаем, что ее буквально по пятам догоняет волна застенчивости. Мы конспираторы, мы принимаем участие в общественной шараде, но притворяемся, что это не так. Моя жена называет меня Ирви. Джинни не может даже выговорить это слово, и я продолжаю находиться на орбите как доктор Ялом. Я не говорю ей конкретно, называть меня по имени или нет, в силу смутного ощущения, что ей необходимо держаться от меня на официальной дистанции для будущих контактов. Еще более странным является моя отрицательная реакция на фамильярное обращение жены ко мне в присутствии Джинни. Я забыл, что я планировал сделать для Джинни? Ах да, «помочь опробовать примирение с действительностью», чтобы она действовала посредством положительного переноса.

Несколько дней спустя Джинни и я беседовали в уютной и однозначной атмосфере моего кабинета. Здесь, по крайней мере, каждый из нас «знает свое место». Мы проанализировали свои ощущения от встречи у меня дома. Подруга Джинни так хвалила меня за мою теплоту и простоту в обращении (какая она понятливая!), что Джинни отругала себя за то, что не использовала время своего общения со мной на полную катушку. Перед тем как мы начали, произошла одна удивительная вещь. Она представилась моей новой секретарше, которая спросила: «Вы пациентка?» Джинни быстро ответила: «Нет, я подруга». Это было приятно для нас обоих.

Моя жена ждала, когда можно будет обсудить с Джин-ни некоторые моменты в рукописи, и во время разговора дважды, постучав, заглядывала к нам. В первый раз я сказал, что мы будем беседовать еще пять минут. Но мы проговорили гораздо дольше, и моя жена с нарастающим нетерпением (у нее была еще одна встреча) снова заглянула. На этот раз Джинни опередила меня и, к моему удивлению, чуть ли не резко сказала: «Еще пару минут». Когда дверь закрылась, она по-настоящему расплакалась от надвигающейся реальности: «Я просто поняла, что у меня действительно осталось всего лишь несколько минут. И это не оттого, что вы принадлежите вашей жене, просто это время очень ценно для меня». Она поплакала за нас обоих — оттого, что теперь больше не будет таких встреч; от счастья, что, наконец, «высказалась», и (увы) от огорчения, что не высказалась за свою жизнь еще больше. (Мы оба были опечалены повторным появлением того самого лишающего удовольствия чертика, который даже на самом пике успеха бранит ее за то, что она не преуспела еще больше.)

Вскоре после того, как Джинни вернулась домой, она прислала мне письмо с трагической новостью:

…Когда я приехала домой, то мы с Карлом опять стали как чужие… Он игнорировал меня, и я себя чувство вала ребенком, которого игнорирует отец. Карл мог ли шить меня всего — посещения плавательного бассейна к примеру. Если ему не хотелось делать чего-то, мы не де лали этого. В конечном счете я взяла да и высказала Кар лу, что мы, кажется, не совсем ладим. Он сказал: «Я знаю. Я хочу уйти». На этот раз я не возражала, и на следующий день Карл практически съехал. (Два дня спустя…) Никто никого не обвинял, и, может, у нас и нет никакого будуще 301 го. Сегодня уже второй день, я голодна, но голова работает гораздо лучше. Я не намерена сходить с ума. Я просто чувствую себя страшно опечаленной и скептически настроенной. Сначала я думала, что уеду обратно в Калифорнию. Но я предпочла твердо встать на ноги и попытаться жить полностью самостоятельно. Так, чтобы преуспеть и ни от кого не шарахаться. Я собираюсь оставаться здесь столько, сколько мне нужно. Карл говорит, что он перегорел со мной. Я поверила в это. Я чувствовала это… Мне надо поправиться и окрепнуть — я хочу выбраться из этого. У меня начинает возникать понимание. Когда у меня наступают самые худшие моменты, когда я прихожу в отчаяние, мне остается лишь верить в то, что все это пройдет и что я не умру от обиды. (Ну, разве это не противно!) Плачу, хотя слезы ничего не дают, но, по крайней мере, это хоть что-то и, как вы знаете, я вечно потихоньку плачу. Если дела пойдут здесь слишком плохо, я пойду к доктору, который пропишет мне валиум, но когда дело доходит до транквилизаторов, я становлюсь последовательницей учения «Христианская наука». Прошлой ночью я спала хорошо и проснулась хотя и грустной, но без реального страха.

Я знаю, что способна достичь здесь успеха, и собираюсь искать работу. Знаю, что следующие несколько недель будут мучительно долгими. Я то забываю, то вспоминаю и никак не могу поверить в то, что Карла уже здесь не будет. Мы расстались не в гневе, но в печали.

Хотя она этого и не просила, я все же изложил несколько бесплатных психотерапевтических советов и отослал ей в письме.

Дорогая Джинни.

Шок — это нормально, но у меня тоже не было никаких предчувствий. Я ощущаю себя настолько плохо, насколько плохо чувствуете вы себя, и буду так же ощущать себя еще пару месяцев. Но все же я не чувствую себя однозначно плохо и по письму вижу, что и вы тоже. Думаю, тот факт, что Карл смог сделать это и сделал это так быстро, означает, что он уже давно все это обдумывал. Я не верю, что такое можно долго обдумывать про себя так, чтобы другой человек не почувствовал, что и привело у вас к общему притуплению чувств и ограничило ваше развитие за эти месяцы. Все, что я могу сделать, чтобы помочь (что, я знаю, вы не просите меня делать), так это просто напомнить вам, что вы находитесь как раз посредине волевого преодоления. После ощущения шока и чувства паники у вас может наступить, как я подозреваю, период реальной горечи потери и чувства бренности или пустоты. И, может, даже определенное чувство гнева (упаси боже), но такое состояние обычно длится не более двух-трех или четырех месяцев, и после этого, полагаю, вы выйдете из этой ситуации более сильной, чем были до этого.

Я действительно удивлен той силой, которую вы, кажется, сейчас набираете. Если я могу чем-либо помочь вам в течение этого трудного периода, прошу, дайте мне знать.

С зашоренностью хирурга, который убежден, что его операция прошла успешно, независимо от судьбы пациента, я был убежден, что ее письмо было полно силы. Разрыв с Карлом не был символом неудачи: терапевтический успех не является синонимом ее успеха с Карлом (хотя я сам совершил эту ошибку во время наших первых совместных сеансов). Более того, Джинни сама сыграла определенную роль в окончательном разрыве, хотя и не такую активную, как бы ей хотелось. Это вполне обычное дело, когда один из пары изменяется, а другой нет. Баланс их отношений меняется так, что они не могут оставаться вместе. Возможно, Джинни переросла Карла или, по крайней мере, поняла, что из-за рассудительности Карла их отношения стали для нее тесными. Возможно, только теперь она сможет рассмотреть перспективу жизни без Карла и позволить ему оставить ее. В конце концов, он часто намекал, что хочет уйти, но так как считал, что без него она сломается, был привязан к ней чувством вины — наихудшим из чувств, которые могут связывать союз. Возможно, теперь Карл осознал ее возросшую силу. Возможно, теперь они оба освободились и могут без ограничений действовать в своих собственных интересах.

Мой оптимизм подтвердился. Из телефонных разговоров в течение последующих четырех месяцев я узнал, что она отреагировала прекрасно. Она оплакала потерю, зализала свои раны, а затем открыла дверь и вышла в мир. Нашла друзей, работу на полную ставку писателем в литературном фонде, а также пишет как свободный писатель для других издательств. Она ходила на свидания и вскоре встретила мужчину, с которым у нее постепенно развились глубокие и теплые отношения. С ним она чувствует себя удовлетворенной и спокойной, частично в силу его характера — он добрый, внимательный и не очень рассудительный — и частично, хотелось бы верить, потому, что она обрела новые силы и возросшую способность общаться, доверять и любить.

Самая наиболее вероятная возможность того, что эта книга не будет опубликована, возникла тогда, когда я попросил прочитать рукопись коллегу, ярого психоаналитика-фрейдиста, которого я очень уважаю. Прочитав первые тридцать страниц, он прокомментировал, что «это то, что Вильгельм Райх называл «хаотичной ситуацией», когда терапевт говорит пациенту все, что ему в этот момент приходит на ум. К счастью, несколько успешных прочтений другими коллегами уверили меня в необходимости публикации книги безо всякого изменения текста. И все же, когда я перечитываю рукопись, у меня возникает ощущение капризности моих действий, которая скрывает тот факт, что весь курс терапии проходил в рамках благодатной, но жесткой концептуальной системы. На следующих страницах я опишу эту систему и проведу обсуждение терапевтических принципов, которыми я руководствовался.

Для начала вспомним состояние дел в начале нашей совместной работы. Джинни пришла на индивидуальную терапию с тяжелым наследством, оставшимся после обескураживающих и безуспешных занятий с другими терапевтами. Тут было чему поучиться; тут были ошибки, которых надо было избегать. Она привела в отчаяние двух высококвалифицированных, аналитически ориентированных психотерапевтов, которые пытались научить ее озарениям, выяснить прошлое, модифицировать ограниченность возрастных рамок, которые накладывали на нее родители; интерпретировать ее сны, оценить и преуменьшить влияние бессознательного на ее пробуждающуюся жизнь. Биоэнергетик безуспешно пытался понять и изменить ее через мускулатуру ее тела. Он предлагал мышечную релаксацию, новые методы дыхания и расслабления путем рвоты. Она познакомилась с некоторыми лучшими руководителями групповой терапии, которые, не задумываясь, применяли новейшие конфронтационные методы, — и перехитрила их. Группы безостановочного марафона по двадцать четыре — сорок восемь часов, рассчитанного на слом сопротивления с помощью чисто физической усталости. Группы нудистов, направленные на полное самораскрытие. Психодрамы с музыкальным сопровождением и сценическим освещением, позволяющие совершать в группе то, что никогда не сделаешь в обычной жизни. «Психологическое карате» для достижения и выражения гнева с помощью разных провоцирующих гнев методик, включая физическое нападение, и массаж вагины электровибратором для преодоления сексуальной напряженности и достижения вагинального оргазма.

В течение полутора лет она оказывала упорное сопротивление тем усилиям, которые я прикладывал вместе с моими котерапевтами по групповой терапии. И мы, вконец устав, решили, что продолжать не имеет смысла. Тем не менее в течение всего этого времени ее положительное отношение ко мне и уверенность в моей способности помочь ей ни разу не поколебались. Правда, такой положительный перенос до сих пор был больше препятствием, чем благом для терапии Джинни.

Чтобы объяснить последний момент, позвольте мне пояснить различие между основным преимуществом и вторичным удовлетворением психотерапии. Пациенты хотят пройти курс терапии для облегчения страданий. Такое облегчение (и часто необходимое сопутствующее личностное изменение) представляет собой основное преимущество — смысл терапии. Однако зачастую пациент получает сильное удовлетворение от самого процесса прохождения терапии. Ему нравится постоянная и бесконечная забота. Мгновенное внимание, уделяемое каждой его мысли. Обнадеживающее присутствие всезнающего терапевта-защитника. Бесчувственное состояние, когда не нужно принимать никаких важных решений. Зачастую вторичное удовлетворение может быть настолько большим, что желание продолжать курс становится сильнее, чем желание вылечиться.

Таковым было состояние дел в терапии Джинни. Она посещала группу не для того, чтобы развиваться, а чтобы быть со мной. Она высказывалась не для того, чтобы работать над проблемой, а чтобы получить мое одобрение. Как мы узнаем из ее заметок о курсе терапии, она была частью не группы, а аудитории и аплодировала мне, когда я медленно, но верно продвигался на помощь другим пациентам. Много раз у котерапевтов и других участников создавалось впечатление, что Джинни оставалась больной из-за меня. Вылечиться означало уйти из группы. Так что она словно замирала в необозримом самоотверженном застое, не настолько излечившаяся, чтобы терять меня, не настолько больная, чтобы я впадал в отчаяние.

Как повернуть этот перенос в пользу терапии? Конечно, должен быть способ поставить несгибаемую и отчасти иррациональную веру Джинни в меня на службу ее собственного развития. А так как Джинни переехала в другой город, что делать со структурными ограничениями, которые позволяли нам встречаться лишь раз в неделю?

Мой общий план заключался в направлении терапии полностью вокруг оси наших взаимоотношений. Я надеялся зафиксировать наш взгляд, насколько это по-человечески возможно, на том, что происходит между мной и Джинни в непосредственном настоящем. Нашей временно-пространственной территорией должно было стать здесь и сейчас. И я планировал не допускать каких-либо отклонений от этого фокуса. Мы должны были интенсивно взаимодействовать, анализировать наши взаимодействия и повторять эту последовательность до тех пор, пока мы вместе. Достаточно просто, но как это приведет к терапевтическому изменению? Мое обоснование такой позиции проистекает из теории межличностных отношений.

Если коротко, теория межличностных отношений гласит, что все психологические нарушения (не вызванные физическим повреждением мозга) проистекают из нарушений межличностных отношений. Люди могут искать помощи у психотерапевта по разным причинам (депрессия, фобия, тревожность, застенчивость, импотенция и т. д.), но основополагающим и общим для всех этих состояний является неспособность установить удовлетворительные и длительные отношения с другими людьми. Такие трудности во взаимоотношениях берут свое начало в глубоком прошлом, в самых ранних отношениях с родителями. Закрепившись, нарушенные методы отношений с другими людьми начинают расширяться, окрашивая последующие отношения с братьями и сестрами, сверстниками, учителями, близкими друзьями, любовниками, супругами и детьми. В этом случае психиатрия представляет собой изучение межличностных отношений; психотерапия является коррекцией искаженных межличностных отношений; терапевтическое исцеление — способностью относиться к другим людям соответственным образом, а не на базе неких насущных неосознанных личных потребностей. Хотя корни неадаптивных поведенческих моделей лежат в прошлом, коррекцию искажений можно провести только в настоящем и лучше всего — в самых тесных, непосредственно протекающих отношениях, которые возникают между пациентом и терапевтом.

Нам нужна еще одна дополнительная исходная посылка, чтобы понять, как взаимоотношения «терапевт — пациент» могут изменить неадекватные межличностные модели. Терапевт рассчитывает, что пациент при условии, что атмосфера доверительная и неструктурированная, вскоре проявит в своих отношениях с терапевтом многие из своих основных трудностей межличностного общения. Если он является надменной, тщеславной, скромной, сильно подозрительной, соблазнительной, эксплуататорской, недоброй, боящейся близости, презрительной личностью или ему присущи еще какие-нибудь бесчисленные нарушения отношений с другими людьми, то он так и будет вести себя с терапевтом. Терапевтический сеанс и сцена в кабинете терапевта становятся моделью общества. Не надо углубляться в предысторию, не надо запрашивать описания межличностного поведения. Рано или поздно весь трагический поведенческий свиток оказывается развернутым в кабинете перед глазами и терапевта, и пациента.

После того как межличностное поведение пациента обобщено на сцене в кабинете терапевта, терапевт начинает разнообразными способами помогать пациенту взглянуть на себя со стороны. Поэтому здесь-и-сейчас фокус взаимоотношений «терапевт — клиент» получается двумерным: во-первых, существует живой опыт, когда пациент и терапевт соединяются в любопытном парадоксальном объятии, хоть и искусственном, но все же глубоко неподдельном. Затем терапевт, как можно тактичнее, смещает рамку так, что он и пациент становятся зрителями той самой драмы, которую они разыгрывают. Таким образом, создается непрерывная секвенция эмоционального действа и обдумывания этого действа. Оба этапа имеют существенное значение. Действо без обдумывания становится просто еще одним эмоциональным переживанием, а эмоциональные переживания возникают в течение всей нашей жизни, не неся с собой никаких изменений. С другой стороны, обдумывание без переживания представляет собой пустое умственное упражнение. Мы все знаем пациентов, ятрогенных мумий, настолько ограниченных интуицией и самосознанием, что спонтанная деятельность становится невозможной. После наладки такого рефлексивного контура и по мере готовности пациента наблюдать за собственным поведением терапевт помогает ему понять последствия своих действий как для себя самого, так и для других. После того как эта цель будет достигнута, в терапии наступает истинный перелом: пациент должен рано или поздно задать себе вопрос: «Удовлетворен ли я этим?», «Хочется ли мне и дальше пребывать в таком состоянии?» В конечном счете, каждая дорога при любой терапии приводит к данной точке решения. И пациент вместе с терапевтом должны в ней задержаться до наступления энерго-обеспечивающей сути процесса изменения: Силы воли. Мы делаем тривиальные попытки ускорить развитие Силы воли. Мы, как правило, боремся с силами противодействия силе воли, стараясь продемонстрировать, что предугадываемые опасности иного поведения химеричны. Наши усилия, большей своей частью, являются, однако, безрезультатными и косвенными. В основном мы действуем ритуально, делаем реверансы или просто скрипим зубами в ожидании появления Силы воли из безбрежного мрака, в котором она пребывает.

Описанная мною терапевтическая конструкция имеет, однако, еще одну опорную балку, без которой все сооружение неизбежно рухнет. Изменения, происходящие во внутреннем святилище терапии, должны поддаваться обобщению. Терапия — это генеральная репетиция. Пациент должен уметь перенести новые модели поведения в свой внешний мир, на людей, с которыми он действительно считается в своей жизни. Если нет — тогда он не изменился. Он просто научился любезно существовать как пациент и будет пребывать в состоянии анализа бесконечно. От блок-схемы, которую я только что представил, просто несет экспериментальной лабораторией. Психотерапия никогда не обладала такой эффективностью в металлической оправе. Она должна быть глубоко человеческим действием — из жесткой механистической процедуры ничего жизненно важного не получится. А как следствие — и ничего столь четкого. Терапия в своем фактическом проявлении не такая запутанная, не такая упрощенная, более спонтанная, чем то, что предполагает блок-схема. Терапевт не всегда знает, что делает. Временами наступает смятение, даже просто бедлам. Этапы четко не разделены и редко идут последовательно. Психотерапия — это циклотерапия, в ходе которой терапевт вместе с пациентом поднимаются по шаткой пологой спиральной лестнице. Может, теперь вполне уместно после рассмотрения общих базовых принципов межличностной терапии описать мои первые впечатления от межличностной патологии Джинни и то, как я надеялся помочь ей. Базовая межличностная позиция Джинни заключалась в самоуничижении. Существует, в конечном счете, много подходов к другим людям. Некоторые стремятся доминировать, другие ожидают бурного приветствия или уважения, некоторые хотят свободы и ухода от реальности. Джинни ждала от других самого главного для нее — любви любой ценой.

Ее базовая межличностная позиция имела всюду проникающие ответвления в ее внутреннюю жизнь и ее внешнее поведение. Позиция диктовала, что ей культивировать в себе, а что подавлять, чего бояться, а чем наслаждаться, чем гордиться и чего стыдиться. Джинни культивировала любую черту, которая, согласно ее оценке, делает ее более привлекательной. Таким образом, она воспитывала в себе хозяйку, свое забавное щебечущее остроумие, свою щедрость, свою самоотверженность. Она подавила те черты, которые противоречили такому идеализированному имиджу добродетели: ее права редко признавались, еще реже уважались — их положили на алтарь самоуничижения; гнев, жадность, самоуверенность, независимость и личные желания — все эти черты считались саботажниками режима любви, все они были загнаны в самые дальние уголки сознания. Они всплывали только в виде импульсивных, неожиданных всплесков или, сильно замаскированными, в фантазиях и снах.

Больше всего она боялась потерять любовь и жила в постоянном страхе вызвать неудовольствие других: она панически реагировала на угрозу потери любви Карла; как маленький ребенок панически реагирует на отсутствие человеческой заботы, необходимой для биологического выживания. Кроме того, ей всегда недоставало любви. Она никак не могла прекратить заставлять себя стать лучше, более бескорыстной, более привлекательной. Она была лишена личного удовольствия: если ей нравилось писать, или заниматься сексом, или просто купаться в роскоши, то в виде соответствующего антагониста вмешивалось другое, садомазохистское «я»: вина (и последующий паралич) за фривольные или короткие произведения; насмешка или неловкость, чтобы придушить наступающий оргазм; приступы лени, чтобы отравить ее благополучие.

Межличностная патология Джинни не была сложной. Когда я впервые стал работать с ней, я очень хорошо осознавал эти особенности и их последствия для ее развития. В начале терапии я хотел сообщать ей о моих наблюдениях. Мне очень хотелось сказать ей о двух вещах:

(1) Ваши отчаянные поиски любви иррациональны. Эта замороженная часть древней любви, перенесенная в настоящее, плохо соответствует вашей взрослой жизни. Ваша паника в ответ на угрозу лишения любви, без сомнения вполне уместная в раннем отрочестве, также иррациональна. Вы способны выжить и без удушающей опеки.

(2) Ваша просьба не только иррациональна, но и трагически обречена на провал. Вы не можете гарантировать взрослую любовь посредством детского террора и самоуничижения. Для того чтобы обеспечить своим дочерям мужа, китайские родители уродовали их, перетягивая им ноги в раннем детстве. Вы же совершаете еще большее насилие над собой. Вы душите в себе личность, которой могли бы стать. Вы слишком рано закопали большую свою часть в могилу. Вы страдаете от ваших повседневных забот и небольших промахов, но под всем этим просматриваются еще большие страдания, потому что вы знаете, что сделали с собой.

Но словами этого не выразишь. Мне пришлось высказывать это много раз и разными путями посредством терапии. Я планировал наладить близкие отношения с Джинни, помочь ей заново пережить все эти известные, иррацио нальные потребности в ее взаимоотношениях со мной: чув ство беспомощности и потребности в моей опеке, ее опасе ние, что я лишу ее своей любви; ее уверенность в том, что она может удержать меня только посредством самоотвер женности и самопожертвования; ее убеждение, что я поки ну ее, если она начнет делать взрослые поступки. Я надеялся, что периодически мы будем делать шаг назад в нашем эксперименте, чтобы Джинни могла понять не только особенности своего отношения ко мне, но также оценить их ограниченный, калечащий характер.

После того как взаимоотношения окрепли и установилось рефлексивное положение, я надеялся продемонстрировать, что она способна установить глубокие, более зрелые отношения со мной. Фактически я надеялся, что Джинни будет не только все больше разочаровываться в существующей иерархии своих потребностей, не только тоскливо желать изменений, но и рассматривать изменение как фактическую возможность. Я мог предусмотреть множество тактик, но моей базовой стратегией было противостояние любыми возможными способами тем силам, которые душили ее волю. Например, Джинни редко позволяла своей силе воле проявляться, так как боялась, что она примет вид яростного гнева, что приведет к потере контроля, массированному возмездию и отторжению. Поддерживая ее и способствуя всем проблескам выражения самоутверждения, я надеялся показать ей нереальный характер ее страхов и помочь ей постепенно преобразовать посредством воли большую часть ее желаний в действия.

План писать и обмениваться отчетами нравился мне по многим причинам. Во-первых, и очень просто, он заставлял Джинни писать. Она находилась в творческом застое месяцами. Я знал, что ступаю на предательскую почву и должен очень осторожно продвигаться вперед, чтобы оставаться на стороне той Джинни, которая наиболее полно выражает себя, когда пишет. Мне надо было избегать рассматривать и оценивать Джинни как незаменимый, но инертный сосуд, содержащий огромный и скрытый дар.

Формат имел другой, более тонкий подтекст. Самым важным было то, что он усиливал рефлексивный цикл в фокусе здесь-и-сейчас. Недостатка эмоций между мной и Джинни не было. Фактически я слишком часто обнаруживал, что пытаюсь выбраться из того вихря эмоций, в котором мы оказывались. Процесс составления и прочтения отчетов помогал Джинни (и мне тоже) обретать перспективу, выйти из глаза бури, посмотреть со стороны и понять ее поведение со мной.

Заметки также были упражнением в самораскрытии для нас обоих. Я рассчитывал на то, что Джинни в тиши своего уединения даст голос тем частям своей личности, которые приглушены. Я планировал раскрыть в заметках те стороны своего характера, которые мое личное тщеславие и профессиональная сдержанность не позволяли раскрывать во время сеансов. Особенно я надеялся на то, что она после понимания моих слабостей, сомнений, растерянности и разочарования откорректирует свою нереалистичную переоценку меня. Ее детский удивленный взгляд часто меня просто обескураживал и заставлял испытывать чувство одиночества. Я хотел, чтобы она это знала. Мне хотелось, чтобы она выбралась из этой допотопной канавы и посмотрела на меня, коснулась меня, поговорила со мной лицом к лицу. Если она сможет это сделать и если я сумею показать, что смогу принять и даже приветствовать скрытые черты ее характера по мере того, как они по одному будут робко просовывать свои головки через решетку ее самоуничижения, тогда я буду знать, что смогу ей помочь в ее развитии.

Чтение текста, который мы с Джинни написали, явля ется для меня обогащающим опытом. До этого лишь неко торые психотерапевты имели возможность так подробно рассматривать в двойственной перспективе весь ход тера 315 пии. Меня удивляет многое. Позвольте мне начать с явного расхождения в перспективе между мной и Джинни. Часто ей нравится одна часть занятий, мне другая. Я стараюсь довести интерпретацию до полного понимания с большой решимостью и самолюбием. Чтобы ублажить меня и ускорить наше продвижение к более важным областям, она «соглашается» с интерпретацией. Чтобы нам перейти к «рабочим областям», я же, с другой стороны, потакаю ей тем, что удовлетворяю ее молчаливые запросы на совет, предположения, увещевания или наставления. Я высоко ценю свои внимательные пояснения. Одним мастерским мазком я придаю смысл ряду разрозненных, вроде бы не связанных между собой фактов. Она вообще редко признает и практически не ценит мои старания, а вместо этого, кажется, просто извлекает выгоду из моих простых гуманных актов: я смеюсь ее юмору, отмечаю ее одежду, называю ее пышкой, поддразниваю ее во время ролевой игры.

Для меня важной является аналогия с Розенкранцем и Гильденстерном. То, что терапевт является протагонистом во многих разнообразных синхронных драмах, является его страшным наивысшим секретом. Кроме того, несмотря на все заявки на полное самораскрытие, именно этим секретом нельзя полностью делиться. Это является очень ярким объяснением некоторых парадоксов психотерапии. Наши отношения глубоки и искренни, однако упаковка у них антисептическая: мы встречаемся предписанные пятьдесят минут, она получает компьютеризированные уведомления из административного офиса клиники. Тот же кабинет, те же стулья, то же положение. Мы много значим друг для друга, однако мы персонажи на генеральной репетиции. Мы очень дороги друг другу, однако по окончании сеанса мы исчезаем. И когда наша работа будет закончена, мы никогда не встретимся друг с другом.

Я намекаю Джинни, что мы стремимся к эгалитаризму, тем не менее записки раскрывают наш неотъемлемый апартеид. Я пишу третьему лицу «Джинни», она второму лицу «вы». Я даже в самых сокровенных отступлениях в заметках не раскрываю Джинни то, что ожидаю от нее. Для нее прием у меня часто является основным событием недели. Для меня она зачастую является одной из многих пациентов, которых я принимаю в конкретный день. Обычно я уделяю ей основное внимание, но иногда не могу отключиться от предыдущих драматических событий с другими пациентами. Я ожидаю, что она примет меня к себе, позволит мне быть для нее всем — и все же большей частью у себя в душе я отношу ее к другому разряду. А как может быть иначе? Каждый раз отдавать все всем означает ничего не оставить для себя.

Несмотря на то, что в отчетах перечисляется огромное количество и разнообразие методов, у меня нет ощущения, что моя терапия с Джинни была методологически ориентированной. Скорее, конкретные методики были полностью разового применения и использовались в рамках описанной мною концептуальной схемы. Хотя я не люблю заниматься препарированием, я попытаюсь продемонстрировать это путем анализа некоторых методик с обсуждением логического обоснования их применения.

Основные методики, примененные мною, можно разбить на три группы: (а) интерпретационная методика, (б) экзистенциальная методика, (в) активационная методика (под которой я подразумеваю наставление, совет, исповедь и очищение, парную ролевую терапию, поведенческую модификацию и обучение уверенности в себе).

Интерпретация — это способ разъяснения. Большая часть нашего поведения контролируется силами, которые мы не осознаем. Фактически можно даже сказать так, что мы все умственно больны, но в той степени, до которой нас довели бессознательные силы. Психотерапия в том плане, в котором я практиковал ее с Джинни, стремится осветить темноту — отвоевать психологическую территорию от бессознательного путем высвечивания интеллекта. Пояснительный процесс был одним из этапов помощи Джинни взять под активный контроль свою жизнь.

Какие интерпретации я делал? На какие инсайты я надеялся? Обычно считается, что интерпретация, инсайт и бессознательное относятся только к далекому прошлому. Действительно, до самого конца своей жизни Фрейд считал, что успешная терапия базируется на полной реконструкции ранних жизненных событий, которые сформировали умственный аппарат и теперь находятся в бессознательном. Однако в своей работе с Джинни я не пытался копаться в прошлом. Напротив, я старательно избегал этого и ориентировал Джинни на сопротивление при ее попытках заглянуть в прошлое.

Я хотел помочь Джинни исследовать свое бессознательное (если только оно ее стесняло), но не желал исследовать прошлое. Есть ли здесь противоречие? Лучше всего мою позицию объясняет следующее задание: представьте себе бессознательное как абстракцию, состоящую из двух координат: вертикальная, временная координата и горизонтальная, неисторическая поперечная координата. Вертикальная временная координата уходит вниз, в прошлое и вверх, в будущее. Временная историческая координата развития — это знакомая концепция. Вряд ли кто будет оспаривать, что события далекого прошлого, давно забытые или подавленные, сформировали структуру нашей личности и оказывают сильное влияние на наше поведение. Что не так очевидно — так это то, что мы находимся и под контролем «еще не сбывшегося» — наших проекций в будущее. Цели, которые мы ставим перед собой; то, как нам хочется, чтобы нас, в конечном счете, рассматривали; проекция, накладываемая смертью на нашу жизнь; наше желание, чтобы нас помнили; все разнообразные и символические формы, принимаемые нашим стремлением к бессмертию — все это может находиться вне понимания и значительно влиять на нашу внутреннюю жизнь и внешнее поведение. Будущее притягивает нас как магнит, а прошлое действует как детерминистская движущая сила.

Но особой целью моих интерпретационных усилий была горизонтальная неисторическая координата бессо знательного. В любой момент времени существуют наслое ния сил, действующих вне нашего сознания, которые ока зывают влияние на наши действия и поступки. Например, Джинни находилась под диктатом своего идеализирован ного имиджа, чувства собственного достоинства, которые определяли, какие аспекты ей в себе ценить, а какие по давлять в силу ее иррациональной потребности в любви и убеждения, что самоутверждение грешно или опасно. Для полной уверенности можно оспорить, что эти бессозна тельные неисторические силы формируются прошлыми переживаниями. Но дело не в этом. Временная причинная связь является несущественной системой ориентиров в те рапевтической области деятельности. Археологические раскопки, поиски источника, первопричины — интерес ные вопросы, но не синонимичны терапевтическому про цессу, хотя и имеют к нему отношение. Интеллектуальное целомудрие часто служит интересам и энтузиазму терапевта. Оно сочетается с зависимостью пациента от формирования эпоксидной связки, сцепляющей пациента и терапевта на достаточно долгое время, чтобы начал действовать основной инициатор изменений — терапевтические отношения. Раскопки мне тоже нравятся, но, по возможности, я стараюсь сдерживать свое любопытство и фокусировать свое внимание на многослойных силах, сознании и бессознательном, которые в непосредственном настоящем формировали мысли, чувства и поведение Джинни.

Большая часть моей интерпретационной работы вращается вокруг «переноса» нереальных отношений Джинни на меня. Вместо того чтобы абстрактно обсуждать ее нежелание отстаивать свои права или ее неспособность выражать гнев, я сделал попытку рассмотреть эти трудности в их проявлении в отношениях со мной. Поэтому я занудливо просил Джинни выразить все ее чувства ко мне. Моя первая задача заключалась в том, чтобы помочь ей осознать свои чувства, а затем выразить их. Я вынужден был сначала полагаться на косвенные свидетельства и делать вывод о ее переживаниях. Она отрицает наличие сильных чувств ко мне, однако регулярно в ночь перед сеансом не спит и полна страхов. Непосредственно перед сеансом или после него у нее разыгрывается сильная мигрень или на пути в кабинет у нее начинается рвота. Когда я отменяю сеанс, она никак не реагирует. Однако на следующий сеанс она или не приходит, или опаздывает, или впадает в депрессию, чтобы наказать меня (через вину) за мою невнимательность. Часто самым богатым каналом информации для меня были ее фантазии: Карл бросает ее. Я увожу ее в лесную хижину. Забочусь о ней, кормлю ее, посылаю ей моего ассистента для сексуальных забав. Хотя она обычно отрицала все это, это были ее фантазии и таким образом ее желания. Я анализировал их как мог. Я постоянно ставил перед ней вопрос о ее поведении со мной и поощрял ее на риск. Почему она не может противоречить мне? Задать мне любой вопрос? Одеться привлекательно для меня? Выразить свое разочарование мною? Рассердиться? Сказать мне, что я ей нравлюсь? Позже я расскажу о значимости поведенческого изменения как базового метода, здесь я использовал поведение в рамках интерпретационного подхода. Поощряя ее рискнуть и сделать то, что она боится делать, я надеялся заставить ее осознать противостоящие, устрашающие неосознанные силы.

Поэтому я и занялся интерпретациями — сначала чтобы помочь ей извлечь те чувства, которые были загнаны в непонимание, затем, чтобы предложить стандартные общие схемы ее поведения, а далее — чтобы помочь ей понять неосознанные посылки, которые диктуют эти схемы.

Но озарения, даже абсолютного понимания, недостаточно. Изменение требует волевого усилия. Ранее я описывал уклончивый характер силы воли и предположил, что так или иначе все методики нацелены на пробуждение и укрепление силы воли — желания измениться, развиваться и, самое главное для Джинни, желания желать. Интерпретационные методики зачастую являются первыми шагами к реанимированию воли. Во-первых, мы просто помогаем человеку осознать тот поток, который несет его через всю жизнь. Необходимы некоторые неподвижные предметы — дерево, дом, силосная башня, терапевт — чтобы помочь пациенту-пилигриму понять, что он движется, но не по собственной воле. После определения существования потока пациенту через разум помогают оценить силу и характер течения. И таким образом он узнает как об отсутствии воли, так и о характере тех сил, которые ее заменили. Знание обеспечивает первый шаг к мастерству. Экзистенциальная и активационная методики обеспечивают дальнейшие этапы развития и воспитания силы воли: экзистенциальная методика инициирует процесс развития, тогда как активационная методика выводит усик побега вверх после того, как он пробился сквозь землю. Сначала рассмотрим «экзистенциальную» методику. Я беру этот термин в кавычки и применяю его с волнением, потому что он стал трудным для понимания и его вульгаризировали. Подобно старому молотку или мантии академика, его применяют, чтобы придать благородства любому делу. Поэтому я буду по возможности абсолютно точным. «Экзистенциальным» я называю виталистический, не детерминистический и нередукционистский подход, который фокусируется на «данностях» существования, непредвиденных обстоятельствах, значении и цели жизни, на силе воли, решении и выборе, на обязательствах, на сдвиге в отношении и жизненной перспективе. Стандартного набора экзистенциальных методик нет. Напротив, этот подход по определению не является методологически ориентированным. В целях данной дискуссии я рассматриваю любой метод, который я использовал, чтобы повернуть голову Джинни в направлении этих вопросов, как «экзистенциальную» методику.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.