«ДИАЛОГИ»
«ДИАЛОГИ»
Д—1.
— ЧТО Ж, ДЕВОЧКА, — СКАЗАЛ ЗМЕЙ, опустив морду на сложенные лапы (уютно, гад, устроился!), — тебе и голову сложить не жалко, столько там глупостей понапихано.
— Ну и сложу.
— Ну и сложи.
— Ты, змей, ничего не понимаешь. То есть ты знаешь много, и про пустыню, и про город, но у тебя нет главного.
— Чего? — змей поднял морду и сощурил глаза.
— Что такое братство, — медленно сказала девочка. — Чтобы все заодно.
— Поползли, — сказал змей. — Я тебе одну вещь хочу показать. Всё равно тебе в яму рано прыгать.
Девочка нерешительно последовала за ним.
— Быть живым или мертвым — вопрос согласованности с окружающими, — разглагольствовал змей. — Прошу обратить внимание на вон те постройки. Ты знаешь, что это?
— Кладбище.
— Правильно. Чем тебе не братство, где все заодно?
И позже:
— Тебя не смущает, что я всё время прав?
Девочка не ответила.
— Расскажи мне, кем был твой отец.
— Он был… Ну, я не знаю точно, как эта профессия называется.
— Тебе всё равно?
— Наверное, да.
— Посмотри туда. Ты видишь лошадь?
— Да.
— Это и есть твой отец.
— Почему?
— Что значит почему? Ты не веришь?
— Нет.
— А зря. Это правда. А что здесь странного? Он всегда хотел, чтобы его считали за лошадь. Все желания исполняются. Кем бы ты хотела увидеть свою мать?
— Пантерой.
— Жалко. Не в этот раз. Вон попугай в золоченой клетке. Это она. Дай ей семечек.
— Я тебя ненавижу, змей.
— Это причина отказать ей в семечках? Дай. Она будет рада.
— Почему я?
— У тебя они есть, а у меня — нет.
— А где твои родители, змей?
— В зоопарке.
— Как? — Она замерла, застыла. — Как? В зоопарке?
— А что ты удивляешься? Змеи почти все живут в зоопарках — или в музеях. В пустыне мало кто живет.
— В музеях? В музеях мертвые змеи.
— Это вопрос согласованности, малыш. Мне не нравится об этом говорить. Ползем дальше, чего ты остановилась?
— Хорошо, пойдем. Расскажи мне про зоопарк. Мы туда сейчас идем?
— Да чего я поведу тебя к своим родителям? Я туда вообще очень редко хожу.
— А как они туда попали? Их поймали, змей?
— Нет, они сами записались туда. Прошли по конкурсу, дождались очереди. Слушай, что ты мне травишь душу? Я не люблю об этом говорить. Зачем тебе нужно знать про зоопарк?
— А зачем тебе нужно было знать, что я делала на краю ямы?
— Логично. Но если ты просто поддерживаешь таким образом светскую беседу…
— Нет. Расскажи мне. Я хочу знать, как твои родители попали в зоопарк.
— Думаешь, я это знаю? Я мало следил за процессом, мне тогда нужно было о себе заботиться. Но я потом видел много змей, переселявшихся туда. Думаю, у моих родителей всё было точно так же.
— Как?
— Видишь ли, мы, змеи, меняем кожу, несколько раз за жизнь. У нас несколько шкур. Три шкуры есть у всех, их меняют еще в детстве. Скажем так: когда меняют третью, это считается превращением во взрослого. На самом деле шкур больше. Семь, десять, может быть, это неизвестно. И неизвестно, одинаковое количество шкур у всех или нет. У некоторых их бывает 15, это точно. Но сколько их у тебя…… Никогда не узнаешь, пока не сбросишь старую кожу, — есть там новая или нет.
Ну вот, и после того, как кожа меняется в третий раз, почти все начинают бояться — вдруг это всё, последняя. Скажем, так: это общая версия, что нужно бояться за шкуру, я в последнее время думаю, что здесь что-то не так. И, в общем, получается, что все как бы боятся за свою кожу — обычно четвертую или пятую. Чтобы она не поранилась, не замерзла, не вымокла, не высохла или сама собой не начала меняться. А где ее хорошо беречь? Ее хорошо беречь в зоопарке или в музее.
— Но в музее же они мертвые!
— Конечно, с ними уже не поговоришь. Но и те, что живут в зоопарке, говорят только об условиях содержания. А в музее — о господи, что ж тут непонятного! Если ты хочешь сберечь шкуру — то как ее лучше всего сберечь? Удалить остальное.
Они идут в зоопарк, к родителям змея, уже по городу. Лица встречных становятся злее и напряженнее, и девочке становится легче, привычнее. Змей ползет по асфальту, ему хуже.
— Змей, тебе нравится город?
— Ужас.
— А мне здесь прекраснее, чем где-либо.
— Как странно ты начинаешь говорить: твои слова отделяются от тебя. Они похожи на ваши деньги: они так долго были не твоими, в смысле, каждая купюра становится твоею на такой короткий срок, что как бы никогда твоей и не становится. Они всегда чужие.
— Что?
— Деньги.
— Да… Мне очень важно, что я живу в городе. Для меня это не просто город, это Город. Это особое пространство, совершенно независимое от зданий и трамваев. Хотя здания — тоже, они в меня проникают… Мне кажется, что моя душа построена так же, как этот Город, в ней та же структура улиц и иерархия фонарей. Там, внутри, всё построено по тому же плану.
— Господь, большие города обречены небесным карам…
— Ты ужасно вредный сегодня.
«Когда? — ужасается про себя змей. — Она знает меня только два часа. Кто здесь кого гипнотизирует? Она уже моя жена. Адаптируемость резко возросла при переходе из пустыни в город. Зря я согласился вести ее к своим родителям. Впрочем, куда еще? Куда бы я повел ее?»
«Может, он обиделся? — скачет мыслями девочка. — А интересно, какие его родители, такие же, как он, или нет? А вдруг они все одинаковые? Почему мне совсем не страшно? Я стояла у края ямы… Хитрец, как он отвлек меня? Обманул? Я сама во всем виновата…»
И тут они вдруг исчезли, разъединенные одинокими мыслями: девочка стала прозрачной и растаяла в воздухе; змей высох, и его чешуя и кости слились с песком пустыни.
— Змей, сегодня мой день рожденья.
— Грустно.
— Почему это грустно?
— Ты, наверное, ожидаешь чего-нибудь веселого и особенного сегодня. Но, скорее всего, ничего не произойдет, и ты обидишься.
— Как ты угадываешь? Слушай, это же точно такая история, которая была со мной, и из-за которой… ну, в общем, я оказалась у ямы. Ты слушаешь?
— Да.
— Понимаешь, когда я была совсем маленькой девочкой, ну, не совсем, мне было семь лет, так вот, один раз я гуляла по берегу моря. Это было утром, а ночью до этого на море был шторм, настоящая буря, а я всегда мечтала пойти после бури на берег и пособирать то, что выбросит. А родители меня не хотели отпускать далеко. Я обошла наш пляж, который был возле дома, но ничего не нашла такого интересного, кроме одной двустворчатой ракушки. И я хотела идти собирать дальше, но родители мне запретили. Папа просто сказал — во, как я хорошо всё помню — он сказал: «Слабая аргументация для небезопасного предприятия», и я начала плакать, а мама сказала — она у меня всегда была гений коммуникации — «А разве на нашем пляже ты ничего не нашла интересного?» Я показала ей ракушку, а она воскликнула: «Ой, это же жемчужница! Смотри, Петя (так папу зовут) — это моллюск, в котором вырастает жемчуг!» Я посмотрела: обычная ракушка, полосатая такая, чуть выгнутая, а мама распелась: «Настоящая жемчужница, как тебе повезло, только пока она слишком маленькая, ей нужно подрасти, и внутри нее обязательно вырастет жемчужина». Папа тоже тогда подключился: «Да, её нужно посадить в аквариум, в аквариум, в аквариум, у нас как раз такой аквариум есть на балконе, и создать в нем необходимые условия, поддерживать температуру, ухаживать, и через десять лет ракушка откроется и подарит тебе жемчужину…»
И вот я, маленькая дура, завернула эту ракушку в мокрую тряпку, принесла домой, вымыла старый аквариум и десять лет делала всё, как сказали родители: и воду меняла, и температуру поддерживала. И через десять лет я ее открыла, и оттуда выпал камешек, вот такой обыкновенный серый камешек, какими завален весь наш берег…
Они помолчали.
— Вот такие родители гады? — спросил змей.
— Нет, не гады… Но это же обман, понимаешь, они меня обманули, это просто подло, они же знали!…
— И теперь тебе кажется, что там, дальше, за пляжем, лежало настоящее сокровище, которое могло стать твоим?
— Я об этом не думала… меня убил их обман. Они же обещали. Пусть бы уж подсунули туда жемчужину, если…
— Какая прекрасная история. Я завидую тебе, малышка. Сейчас тебе семь лет, и вместо того, чтобы идти на берег моря, за пляж, ты бежишь к яме… Твоя жизнь полна смысла. Тебя обманывала погода?
— Да.
— А подруги?
— Да, и тогда они переставали быть подругами.
— А я?
— Ты же обещал мне что-то показать! Я только поэтому пошла с тобой.
— Вот видишь, я ж говорил: твоя жизнь полна смысла. Мир не пуст для тебя. Даже в пустыне, на краю бездонной ямы, для тебя нашелся кто-то, кто обманул.
— Так ты обманул меня?
— А ты меня?
— А я тебе ничего не обещала.
— Вон, — сказал змей. — Вон, чтобы духу твоего здесь не было. Когда ты уйдешь, воздух здесь станет чище. Извини, что отвлек тебя. Исчезни. Я поползу к своим камням, которые ты пока не оскорбила, начав превращать в жемчужины.
— Нет, змей, нет! — закричала девочка.
Начался ветер. Змей пополз против него и исчез в норе. Девочка, борясь с ветром, сделала несколько шагов, но ветер — это был уже настоящий ураган — сорвал ее с места и увлек вдаль. Началась песчаная буря.
Кости, слова, чешуя — простые кусочки смерти. Ветер стихает, и птица падает грудью в песок.
— Я знала, что ты придешь. Когда и где — этого не знала. Но мне стало всё равно, когда. Проходит не жизнь, проходят дни, а жизнь, как и смерть, безразмерна, и только их смена отмечена временем. Мне недавно снился сон, что ты входишь ночью в мою комнату. Я сплю сейчас одна, муж у себя, и вот ты вползаешь ночью, и свиваешь кольца у моей кровати, кладешь голову рядом с моей. Мне становится так хорошо… И вдруг я слышу, как муж идет по коридору. Я вскакиваю, а ты уползаешь за дверь, и муж то ли пугается тебя, то ли обижается, потому что я слышу, что он идет обратно к себе. Я выскакиваю из комнаты и бегу за ним и думаю: ну как ему объяснить, что это же ты, и тебе можно появляться когда угодно и где угодно, а если нельзя, ты всё равно появляешься… Но только я понимаю, что он ничему не поверит, и возвращаюсь обратно в спальню. И то ли это происходит там же, то ли уже другой сон, только я вижу, как ты изо всех сил дуешь мне в лицо. Так сильно дуешь, и мне хорошо — безумно, я хохочу, а ты дуешь, дуешь… И вот ты правда пришел.
— Я здесь уже три дня.
— Где здесь? Что ты имеешь в виду?
— Я приполз в город, нашел твой дом и наблюдал за тобой. Ну, не фантазируй, я не подглядывал везде, я только смотрел, как ты ходишь на работу, как гуляешь с ребенком и стоишь в магазине. Всё было очень мило и, конечно, довольно скучно, и сегодня я решил перестать партизанить и явиться перед тобой. Ты стала взрослой?
— Я? Скорее, одинокой. Как выразился недавно один мой приятель, я обезнадежилась. Я ужасно рада, что ты пришел. Что-то я никак не соображаю. Ты хочешь есть?
— Нет. Да. Ну вот, ты и меня запутала. Как тебе моя новая кожа?
— Я не заметила. По-моему, ты совсем не изменился.
— Этого не может быть. Ты невнимательна. Посмотри мне в глаза.
И начался их бесконечный разговор глазами, который вряд ли они могли бы произнести вслух:
— Мне совсем не нужно ничье внимание. Если бы оно мне было нужно, оно бы у меня было. Я живу в пустоте.
— Откуда ты это знаешь?
— Я ни от кого не завишу. Я не принадлежу никому и ничему. Может быть, я уже умерла. Я живу в пустоте.
— Нет, ты обманываешь себя. Ты не живешь в пустоте. Твоим Богом является тело.
— Пусть так. Мне всё равно. Я думаю так, ты думаешь иначе. Какая разница теперь?
— Как какая разница? Я же пришел.
— Наверное, слишком поздно. Я вытравила из себя всё, что относилось к тому времени. И историю с ямой, и историю с раковиной, и то, что ты бросил меня одну, — я бросила все эти истории вверх, и они так и не упали обратно. Я перестала смотреть на себя и стала смотреть на космос, а на него смотри — не смотри, он одинаково безразличный и бессмысленный. И я стала такой же. А приди ты раньше, я бы просто тебя прогнала.
— А ты и гнала. Ты совсем не изменилась. Капризная девчонка.
— Да, капризная девчонка.
— Бросай всё, пошли со мной.
— Ты сошел с ума.
— Если ты живешь в пустоте, какая разница?
— Да, в пустоте, но всё же…
— Ага! Ты не живешь в пустоте. Твоим Богом является тело и чужое мнение.
— Пусть так.
— Ничего себе пусть! Кому ты живешь?
— Хорошо, не себе.
— Бросай это. Пошли со мной.
— Но…
— Не тяни! Ты еще большая змея, чем я. Ты извиваешься бесконечно. Ты способна увидеть свой хвост, что ты тянешь за собой по жизни?
— Какой хвост, что за бред… Я живу в пустоте…
— Врешь, ты просто из пустоты соорудила стенку. Ты живешь во времени, причем стараешься во всем сразу. Ты растягиваешь себя на целую жизнь, ты пытаешься занять собою всё время и пространство. Сократись!
— Я…
— Посмотри мне в глаза!
— Не торопи меня!
— Не торопить тебя куда?
— Угнаться за тобой…
— Посмотри мне в глаза.
И позже, за секунду перед тем, как исчезнуть:
— У нас не получилось в пустыне, на улице и в городской квартире. Давай встретимся на верху горы.
— Давай.
Перед тем, как пойти на гору, она долго мылась, причесывалась, одевалась. Хорошо замужней женщине ходить на свидания. Она как-то с нежностью представила себе мертвеца, который хоть раз в году или в месяц может встать из могилы и пошататься — даже ему в этом народная мудрость не отказала.
— Здравствуй.
— Привет.
— Что это с тобой?
— А, это… Ты имеешь в виду цепь и ошейник? Я решил стать твоим ангелом-хранителем и думал, что я могу сделать по этому поводу. Вот, хотел сесть на цепь, да только на мне ошейник не держится. Выползаю, и ничего не могу с этим поделать.
— Почему на цепь?
— Чтоб всё было честно. Ангел-хранитель, во-первых, должен делить судьбу своего подопечного, а во-вторых, выполнять хоть немного его желания, то есть, обычно, садиться на цепь.
— Ёрник, насмешник, дурак и… Ты за этим меня звал?
— Много званых, да мало избранных.
— Не морочь голову. У меня не так много времени.
— О! Вот это уже интересно. Расскажи мне про время.
— Время сильнее всех. Оно как асфальтовый каток, хотя от его дыхания не дрогнет пушинка. Я связана им по рукам и ногам. И с каждым моим действием меня становится меньше.
— Говори, говори еще.
— Время — самое липкое… Меньше всего его в часах. У него несколько ужасно глупых детей: справедливость, память, забвение.
— Говори еще, говори… Ты знаешь, нет ничего красивее тебя в пустыне. Ты вся переливаешься, ты создана почти из ничего, ты ничего не понимаешь, но ты удивительно прекрасна. Помнишь, я тебе говорил, сколько у тебя в голове глупостей понапихано, — прошло много лет, а глупостей стало еще больше, и нравишься ты мне еще сильнее. Я как дурак откликаюсь на каждый твой зов, я злюсь, если ты меня забываешь. И та пещера драгоценностей, к которой я тебя вел…
— Так ты вел меня к пещере драгоценностей?
Змей хохочет.
— Я никак не могу привыкнуть к твоей запутанности. Знаешь, раньше у многих людей были звери. Но очень мало кто теперь умеет добраться до человека, так сильно там всё запутано. Вот, пожалуй, у меня получается, потому что я — змей вертлявый. У слонов и тигров еще иногда получается, они идут напрямую, крушат всё к чертовой матери, но всё же проходят. Мне вообще кажется, что у людей теперь больше связи с бактериями.
— Почему?
— Ну, они незаметные, одинаковые, всепроникающие и всё время что-то синтезируют.
— Кто — люди или бактерии?
— Вот именно.
— А ты не такой?
— Я — царский сын. А ты?
Она помахала рукой:
— Поди сюда, я тебе что-то скажу на ухо. Так вот, змей: я останусь на воле. Понимаешь?
— Ага.
— Я буду всегда ближе к тебе, понимаешь?
— А не к старческому маразму?
— Я всё равно буду жить в городе, в своем времени людоедов и в своем племени людоедов.
— Ага.
— Но я буду приходить на гору. А ты спускайся в город.
— Ага, однажды ты залезешь сюда, а меня не будет, и тебе скажут: «Он куда-то уполз». А тем временем я буду в городе, и решу тебя немного подождать, и стану чистильщиком обуви — или сыщиком! Вот, я всегда мечтал стать сыщиком! Между тем ты отправишься в пустыню, чтобы найти меня там…
— Тебе никогда не надоедает болтать?
— Надоедает. Иногда.
— Тогда завязывай.
Тогда он завязал себя узлом и сказал:
— Я люблю тебя.
И сказка пошла дальше, а я пошел домой.
ЛЕНА И ХОРОШИЕ ЛЮДИ. (Д—2, стр.20)
ВЕЧНАЯ ИСТОРИЯ О СЭРЕ ЭЙНШТЕЙНЕ И ЕГО ДРУГЕ СЭРЕ
ЧАРЛЬЗЕ ДАРВИНЕ, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ. (И—34, стр. 120)
Д—2.
Лена и хорошие люди
СГ: Хорошо, ребята, давайте начнем. Меня зовут Александр Борисович, можно просто Саша, Саша Гранкин, я психотерапевт с двадцатилетним стажем. Веду группы с вот такими, как вы. Давайте мы начнем знакомиться, каждый скажет что-нибудь про себя, лучше что-нибудь интересное, в смысле, себе самому интересное. Что чувствует, что ожидает. Ну, давайте. Отсюда, с вас, хорошо?
Л: Меня зовут Лена. Я почти никого здесь не знаю, и я никогда не была в психологических группах. Я не знаю… Мне кажется, что те люди, которые сидят вокруг — приветливые, ну, добрые… Мне кажется, что психологи вообще отзывчивые люди, в общем…
СГ: И ты можешь себе представить, зачем ты нам это говоришь?
Л: Нет…
СГ: Ты говоришь: «Здравствуйте, хорошие люди. Я — хорошая девочка. Я пришла к вам». А добрые люди тебе отвечают: «Шла бы ты на фиг, хорошая девочка». Что ты сейчас чувствуешь?
Л: Что вы не хорошие люди…
НЕТ, НУ ЭТО ГРУБО. (К—1, стр. 35)
ПРИНЦЕССА НУРАБ-АЛЬ-МАШДИ ВОРОТИЛА СВОЙ
ПРЕЛЕСТНЫЙ НОСИК… (И—1, стр. 85)
ВЫ ХОРОШИЕ ЛЮДИ. (М—1, стр. 66)
ГРУППА НАЧИНАЕТСЯ С МАРАЗМА. (К—2, стр. 35)
Д—3.
Разговор ни о чем
СГ (заканчивая разговор с Леной): Хорошо, спасибо, понял… Это все, что ты хотела сказать?
Л (очень неуверенно): Да…
СГ (переводит взгляд на сидящую рядом с Леной Киру): Угу…
К: Теперь я?
СГ: Что вы со мной делаете?
К: Ничего.
СГ: Совсем ничего?
К: Совсем ничего.
СГ: Хорошо, продолжайте.
К: Ничего не делать?
СГ: Это уж как вам хочется.
К: Ну, добре. Меня зовут Кира Андреевна, или просто Кира, мне совершенно не хотелось бы показаться вам такой умудренной зрелой женщиной…
СГ: Это у вас написано спереди на футболке?
К: Простите?..
СГ: Ну, когда вы заходите в комнату, у вас есть какая-то надпись здесь, на груди, — ну, например, «я зрелая опытная женщина». А что написано сзади?
К: Где? Здесь?
СГ: Нет, повыше. На той же футболке, на спине. Передняя надпись — это как бы ваш парадный, преподносимый облик. На первые пять минут. А сзади — это тайное сообщение. Скажем, спереди написано «я — матрона». А сзади?
К: Может быть, «уважайте мои седины»?
СГ: Ну да, «а кто не поклонится — убью!»
К: Нет, ну зачем убивать…
СГ: А что делать?
К: Ну что вы меня превращаете, прости господи, в старую ведьму?
СГ: Действительно, странно. Вроде сидела, ничего не делала. Ведь вам совсем не хотелось показаться умудренной годами женщиной?
К: Да хотелось, хотелось!
СГ: Зачем вы мне это так говорите?
К: Чтоб уже отстали.
СГ: Действительно, что привязался, сукин сын? Это, знаете, как приходит ко мне пациентка, говорит: «Поработайте со мной», а через три минуты говорит: «Что вы ко мне пристали?» Чувствуете сейчас злость ко мне?
К: Нет, вы очень милый человек…
СГ: А что чувствуете?
К: Пожалуй, некоторую тревожность.
СГ: Почему? Боитесь, что потолок на голову упадет, раздавит?
К: Нет…
СГ: Точно нет?
К: Меня нет… Вас — может быть…
ТАК НАЗЫВАЕМОЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ… (К—3, стр. 36)
РОДНАЯ МОЯ МАСКА! (М—2, стр. 66)
ОСНОВНОЙ НЕДОСТАТОК КНИГИ… (К—18, стр. 46)
Д—4.
КАЖДЫЙ ДЕНЬ ДЗУЙГАН СИГЭН обращался к себе:
— Подлинное «я» — и тут же отвечал:
— Да, слушаю.
— Проснись, проснись! — говорил он и тут же отвечал:
— Хорошо, хорошо.
— В будущем не давай другим повода презирать тебя и не позволяй оставлять тебя в дураках! — и отвечал:
— Нет, нет.
КАК БУДТО ДВА ХОЗЯИНА… (К—35, стр. 57)
СОН О ГЕНИАЛЬНОМ ПСИХОТЕРАПЕВТЕ (C—5, стр. 74)
Д—5.
Поклонение дьяволу
СГ: Лена, ты можешь крикнуть?
Л: Не знаю…
СГ: Ну, крикни.
Л (после паузы): Нет, наверное, не могу.
СГ: Как это — не можешь?
Л (молчит, улыбается)
СГ: А ты живая?
Л: Да.
СГ: Ну, крикни.
Л: Чего это я буду на вас кричать? Вы мне ничего плохого пока не сделали.
СГ: То есть мне надо сделать что-нибудь плохое, чтобы ты крикнула?
Л: Наверное.
СГ: Слышь, Лен, а ты и в детстве трупиком была?
Л: Кем?
СГ: Ну, такой: «Ах, меня нигде нету. Нет-нет, не беспокойтесь, я тут, с краешку. Нет-нет, мне ничего не надо. Главное, чтобы вам было хорошо». — «А ты дышишь?» — «Да так, немножечко. Вы только не беспокойтесь». — «А ты какаешь?» — «Нет, что вы!» —«А писаешь?» — «Иногда. Чуть-чуть».
Л (смеется)
СГ: Это у тебя мама была такой?
Л: Нет, такой была бабушка.
СГ: Вот только бабушку сюда не надо. А то сейчас начнется — если бы не дедушка, если бы не лошадь… Ну что, крикнешь?
Л: На вас — не буду кричать.
СГ: А на кого будешь? На себя будешь?
Л: За что?
СГ: За то, что дура такая, загнала себя в угол, где ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Л (молчит).
СГ: Так не будешь на себя кричать?
Л: Нет…
СГ: А как себя будешь наказывать? Тайком?
Л(краснеет, молчит).
СГ: Весь вопрос, ребята, как мы собираемся поклоняться дьяволу. Потому что если человек этого не знает, то он будет делать это тихо и некрасиво… Ну, ладно. А вообще, ты когда-нибудь кричала на мужчин? Ну, показывала им открыто свою агрессию?
Л: Да…
СГ: И чем дело кончилось?
Л: Замуж вышла…
ПЕРВЫЙ АКТ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ: АГЕНТЫ
В МАСКАХ. (К—5, стр. 38)
Я РАССКАЗАЛА НА ГРУППЕ СОН… (И—4, стр. 86)
СОН ПРО МОЮ ЖЕНИТЬБУ. (С—17, стр. 80)
В ДОМЕ МОЕМ ПОСЕЛИЛСЯ ТРУПИК. (С—14, стр. 79)
Д—6.
БОГАТЫЙ ТОРГОВЕЦ ПРИНИМАЛ В ГОСТЯХ странствующего знаменитого раввина.
Прислуживая гостю за столом, он нечаянно уронил жирный кусок мяса на его одежду.
— Ах, я идиот! — воскликнул хозяин. Он страшно огорчился. Пятно действительно было большим и уродливым.
Раввин вышел из-за стола, затем из комнаты. Минуту он отсутствовал, а затем вернулся к хозяину, который горестно охал и мотал головой. Одежда раввина была совершенно чиста. Он сел на свое место.
Хозяин просиял.
Он опять всплеснул руками и воскликнул:
— Как замечательно!
— А почему ты огорчился, — спросил раввин, — из-за одежды или потому что идиот?
— Потому что идиот, — сказал хозяин.
— Тогда я не понимаю, что изменилось, — промолвил гость. — Можешь огорчаться дальше.
ОДИНАРНЫЙ УМ СМОТРИТ ТОЛЬКО ВПЕРЕД… (К—38, стр. 60)
Д—7.
Замануха
Кира: Представляете, сижу я недавно дома, на кухне, размечталась и вдруг говорю: «Хочу домой!» А моя дочка — ей девять лет — говорит: «Мама, ты же дома». А я говорю: «Нет, хочу в ТОТ дом!» Понимаете? Вот в тот дом, где я маленькой была, а не в этот…
СГ: Да, ничего себе.
К: И что мне с этим делать?
СГ: Страдать.
К: Вы серьезно?
СГ: А как еще привлечь внимание родителей? Только грустью и депрессией.
К: Каких родителей? Мои ведь ничего этого не видели! Они вообще живут так далеко…
СГ: А-а-а, каких родителей. Да уж, конечно, не твоих несчастных папы с мамой. Что они могут! А вот настоящих родителей, истинных, небесных, которые видят каждую твою слезу, и чем больше ты будешь плакать, тем больше принесут тебе игрушек, счастья… Чего ты там еще хотела вчера? А, смысла жизни. Этого — навалом. Только надо достаточно поплакать.
ВТОРОЙ АКТ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ: ВОЙНА.
(К—6, стр. 39)
ОДНАЖДЫ УТРОМ ПОСЛЕ БЕСЕДЫ… (И—8, стр. 88)
Д—8.
Сумочка с нежной кожей
СГ: Скажите, зачем вам нужно держать эту сумочку на коленях?
Надежда: Я очень люблю эту сумочку, и мне нравится держать ее при себе… Так уютнее.
СГ: Ага… С сумочкой уютнее… Ну, и что бы вам сказала эта сумочка? Если бы она умела говорить, как в сказках Андерсена, что бы она сказала мне, вам?
Н: Я сумочка, очень изящная, из такой нежной кожи… Во мне много красивых вещей…
СГ: И что поэтому?
Н: Поэтому меня будут беречь…
СГ: Умная сумочка. Холить и лелеять?
Н: Да, холить и лелеять!
СГ: Улавливаете сходство сумки с собой?
Н: Нет, почему?
СГ: Совсем-совсем не улавливаете?
Н: Ну нет, я, например, думаю, в отличие от сумочки. Она просто набита красивыми вещами…
СГ: А вы?
Н: А я… Ой! (закрыв лицо руками, смеется).
СГ: Так, отлично, есть инсайт. Надя, что вы сейчас ко мне чувствуете?
Н: Интерес.
СГ: То есть возбуждение?
Н: Можно так…
СГ: Почему-то думают, что возбуждение — сексуальное чувство. Это может быть просто возбуждение к мужчине, который что-то знает и может научить.
Н: Да, конечно.
СГ: А может, сексуальное. Ты стыдишься? У тебя с этим проблемы. Что ты сейчас чувствуешь?
Н: Ой, что чувствую, ой, что чувствую… (Наклоняется вперед, закрывает лицо руками, смеется)
СГ: Ой, ой, щас я вам так и скажу…
Н:(машет головой) Не скажу.
СГ: А может, раскроешь… цветник?
Н(отрицательно мотает головой).
СГ: Что тебе мешает?
Н: Столько людей…
СГ: «Александр Борисович, только ты и я. Когда мы останемся наедине…»
Н: Да это у вас проблемы, доктор!
СГ: У меня — безусловно. Я слишком падок на сумочки с нежной кожей.
Н: О боже, у меня от смеха болит голова!
СГ: Это симптом. Ну, ничего. Сегодня пришел симптом — завтра придет мужчина.
Н: Нет, нет, хватит. Хватит мужчин.
СГ: Ой, ну что ты мне рассказываешь. Прямо ты сейчас бросишь водить глазками и начнешь работать.
Н: Может, и начну.
СГ: Посмотри мне в глаза.
Н.не может, хохочет.
СГ: Ну, не сейчас. Но кокетство — это уже хорошо. Эту энергию потом можно будет направить по делу. Главное — оторвать ее от мужчин. Мужчины к ней на самом деле не относятся. И если они этого не понимают и сунутся — ой, как им несдобровать… Ой, что с ними будет…
Н: Мне их не жалко.
СГ: Вот именно.
КОКЕТСТВО — РОДНАЯ ИГРА ДЛЯ ПСИХОТЕРАПЕВТА.
(К—10, стр. 43)
ПЕСЕНКА ПРО ЛИБИДО (М—3, стр. 66)
Д—9.
Маленький закаканный ребенок и большой асфальтовый каток
А: Андрей. У меня много работ, я многое умею делать. Вообще-то я врач, и работаю в психотерапии последние несколько лет. Вот, заинтересовался вашей методикой, оказался здесь.
СГ: Что ты сейчас чувствуешь?
А: Хорошо я себя чувствую, мне интересно.
СГ: И как тебе ее выступление? (кивает на Надю).
А: Выпендривается слегка… Играет, конечно.
СГ: А можно принять то, что не все люди осознаны?
А: Да, вполне можно. Я могу.
СГ: А можешь представить себе, как я к тебе отношусь?
А: Вы ко мне?
СГ: Ну, зачем ты переспрашиваешь?
А: А, простите. Как вы ко мне относитесь — ну, с симпатией, я полагаю.
СГ: А еще?
А (молчит).
СГ: Ну, сыграй меня, вот здесь на стульях, спроси и ответь себе за меня. Интересный разговор получится.
А (за себя): Как ты ко мне относишься?
А (за терапевта): Как кошка к мышке. Поиграю и съем.
СГ: Ничего себе фантазия. Ну-ну, продолжай.
А (за терапевта): Ты говоришь какие-то умные слова, крепишься, а сам, как москаль в том анекдоте, идешь прямехонько к яме.
А (за себя): Да откуда вы все это знаете?
А (за терапевта): А так, решил.
А (за себя): И как вы ко мне относитесь?
А (за терапевта): С бо-ольшим уважением.
СГ: Приехали. Сам-то понял, что сказал?
А: Не-а.
СГ: Ну, давай, разберем, проанализируем.
А: Ну, конечно, мы сейчас проанализируем, раскопаем и найдем маленького закаканного ребенка на горшке, ткнем в него пальцем и скажем: «Смотри, Андрей, это ты». И будем очень радоваться, пожмем друг другу руки, какие мы тут крутые аналитики.
СГ: Зачем ты мне это говоришь?
А: А это мышка пищит перед смертью…
СГ: Ну-ну, мышка… А то, что ты же и мышка, ты же и кошка, понимаешь?
А: Да, вполне.
СГ: Ты как одна моя пациентка. Она мне говорит: «Доктор, я не могу тут с вами долго разговаривать. В шесть часов на Октябрьской площади я должна попасть под асфальтовый каток. Он уже выехал». Я говорю: «Да ладно, давайте поговорим». Она: «Нет, он уже выехал. Пора».
ГРУППА НАЧИНАЕТСЯ С МАРАЗМА. (К—2, стр. 35)
Я СИЖУ В КВАРТИРЕ. ИЗО ВСЕХ ЩЕЛЕЙ ДУЕТ. (С—4, стр. 73)
САМОЕ КЛАССНОЕ В ЖИЗНИ — ЭТО ИМЕТЬ АВТОРИТАРНОГО
ПАПУ. (К—14, стр. 45)
Д—10.
Разговор с мамой
СГ: Слушай, что ты всё время смущаешься?
А: Я смущаюсь? Да, наверное.
СГ: Смущение, в принципе, — это предательство. Ты отказываешься сам от себя. И я не вижу причин — сейчас — это делать. Что тебя заставляет?
А: Не знаю… Привычка…
СГ: Или тебе мама так говорила? «Сиди, сынок, тихо, смущайся, не то еще ляпнешь что-нибудь не то…»
А: Мама… Да, говорила…
СГ: А ты ей что говорил?
А: Я ей… ничего не говорил…
СГ: Нет, ты говорил, ты своим поведением говорил: «Хорошо, мамочка, будет исполнено, мамочка, буду смущаться, буду всю жизнь сидеть тихонько на стуле и не пукать без твоего разрешения».
А: Да нет, почему, я и не слушался ее тоже…
СГ: Для вида. А теперь слушаешься. Да или нет?
А: Слушаюсь…
СГ: Хреново. Ну, поговори с ней, посади ее на стул, встань на колени и скажи: «Спасибо, мамочка, я на всю жизнь теперь такой пришибленный, что уберегло меня от страшных опасностей». Давай, устрой разговор.
А: Посадить ее на этот стул?
СГ: Что ты сейчас со мной делаешь?
А: Слушаюсь… Хорошо, здесь сижу я, здесь сидит моя мама…
СГ: Ты как раскланиваешься во все стороны.
А (что-то говорит тихо)
СГ: А?
А: Слушай, ты мне дашь поработать или нет?
СГ: Я что, мешаю?
А: Мешаешь.
СГ: Ну, понятно, если бы я не мешал, всё давно было бы сделано.
А: Так… Здесь сижу я, здесь сидит моя мама. (Садится на свой стул). Мама! (молчит).
СГ: Что, сыночек?
А: Я… Я не знаю… (Пересаживается на стул мамы). Сынок, ты что-то хотел?
СГ: Я? Да так, хотел пожелать тебе доброй ночи.
А (Пересаживается на свой стул): Мама, я хотел поговорить с тобой. (Пересаживается на стул мамы). Может, лучше завтра? (На своем стуле) Нет, сейчас. Я уже вырос, мама. (За маму) Не вижу. (За себя) Ты не видишь, а я вырос. И я не могу больше слушать всё, что ты мне говоришь. У меня есть свой ум. (За маму) Конечно, у тебя есть свой ум, но два ума лучше. (За себя) Это так, я не спорю, но я хочу сам решать, что мне делать, а что нет. (За маму) Ну, решай. (Обращаясь к Саше) Ну, всё.
ГОВОРИЛА В ДЕТСТВЕ МАМА МНЕ И БРАТИКУ… (К—21, стр. 48)
Д—10*.
СГ: Всё? А я чуть было не заснул. Перлз спал на своих группах, надо и мне научиться. Так что сказала мама?
А: «Решай сам».
СГ: А, ну чудесно. Ты закончил работу?
А: Да.
СГ: Молодец, садись. Ты собой доволен?
А: Не очень.
СГ: Чего?
А: Ничего не изменилось.
СГ: А, ты заметил? По-моему, тоже, это было жалкое подобие левой руки. «Мамочка, асисяй?» — «Асисяй, сынуся».
А: А что надо было сделать?
СГ: Тебе или мне?
А: Хорошо, что ты бы на моем месте сделал?
СГ: Это серьезный вопрос. А что делал на своем месте?
А: Я сейчас вспомнил: когда учился на первом курсе, то хотел перейти на другой факультет — на философский. И пришел поговорить об этом с мамой. Она сказала… что-то типа: «Через мой труп». Я сказал, что я всё равно перейду… Короче, мы ссорились полночи. А в конце она сказала: «Если ты сделаешь это, ты сделаешь несчастной свою жизнь и мою».
СГ: Зачем ты мне это рассказываешь сейчас?
А: Так… вспомнил…
СГ: Зачем ты мне это сейчас рассказываешь?
А: А? Ты просил вспомнить, я рассказал.
СГ: И как это поможет тебе разобраться?
А: Не знаю. Может, мне лучше сесть на место?
СГ: Слушай, а ты можешь маме прямо сказать, что ты о ней думаешь и что ты к ней чувствуешь? Прямо, и не убегать от конфликта, если он есть, а пережить его.
А: Знаешь, сколько раз я его уже переживал?
СГ: Не знаю. Думаю, что ты никогда его не переживал. Ты всегда манипулировал маминой значимостью, выставляя ее садисткой, и никогда прямо не говорил ей, что ты к ней чувствуешь.
А: Наверное, я не могу ей этого сказать. Она не поймет.
СГ: Здесь сказать, здесь! Для себя.
А:(долго молчит) Знаешь, Саша, я, по-моему… Я знаю, что я запрещаю себе сказать. Я могу сказать ей всё, что угодно, но я не могу сказать ей, что я её ненавижу, а… так получается, что к этому всё сходится.
СГ: И кого ты по этому поводу намерен играть?
А: Я не хочу играть; но и сказать ей этого я не могу.
СГ: Вот так гнев превращается в горечь… Одна минута гнева, если её не пережить, может дать несколько дней горечи. А горечь можно превратить в несколько лет депрессии.
А: Да, наверное, это так…
СГ: Что ты сейчас чувствуешь?
А: Вот эту самую горечь.
СГ: Ну, крикни, разрядись. Здесь хорошая обстановка. И маме никто не расскажет.
А (сидит, молчит).
Кто-то из группы: Блин, хочется уже крикнуть за тебя, или убить тебя на фиг.
А (поворачивается): Ну, убей!
СГ: «Умру! Погибну! Но не предам святых идеалов!»
А: Ну ладно, смейтесь…
СГ: Слушай, открывай общество жертв родительского насилия. Сразу куча народа запишется. Вон Лена — Лен, пойдешь, в общество к Андрею?
Лена (смеется): Пойду… Но не хочется…
СГ: А кому хочется? Что поделаешь — надо. «Мы путей не выбираем». Там, где есть долг и вина, вообще нет выбора.
ТАМ, ГДЕ ЕСТЬ ДОЛГ И ВИНА… (К—33, стр. 55)
ВТОРОЙ АКТ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ: ВОЙНА.
(К—6, стр. 39)
ИНТЕРВЬЮ С САШЕЙ ГРАНКИНЫМ В КОРОТКИЙ ПЕРИОД
УВЛЕЧЕНИЯ ДЗЭН-БУДДИЗМОМ. (Д—16, стр. 33)
Д—11.
БОЛТАЮТ ДВА МАЛЫША в автобусе.
— Как тебя зовут?
— Саша.
— А меня Рома. Как тебя зовут?
— Вова.
— А меня Виталик.
— Сколько тебе лет?
— Семьдесят.
— Да ну, если бы тебе было семьдесят, ты был бы уже старым. Даже когда человеку двадцать, он уже старый.
— А ты что будешь делать, когда тебе будет семьдесят лет?
— У меня есть друг Валера по фамилии Алеша. Мы с ним поедем на поливальной машине на пенсию.
ЭТЮД О НЕПОСРЕДСТВЕННОМ САМОВЫРАЖЕНИИ.
(Д—13, стр. 32).
«ПАПА, МНЕ ПРИШЛА МЫСЛЬ…» (И—11, стр. 89)
Д—12.
Кира:ВЫ К ЛЮДЯМ НЕУВАЖИТЕЛЬНО относитесь.
СГ: А что делать…
Андрей: Вернер Эрхардт обращался обычно к участникам: «Жопы!»
СГ: Ну зачем… А тоже хорошо. Ведь когда я обращаюсь к тебе «Кира», ты же знаешь, хоть приблизительно, что я обращаюсь не ко всей тебе, и отвечать ты мне будешь соответственно. Если я сейчас спрошу у тебя, есть ли у тебя любовник и чем отличается секс с ним от секса с мужем, ты же мне не ответишь. То есть ты знаешь, к какой части тебя я обращаюсь, называя тебя Кирой. Вот и чудесно. А теперь представь, что в тебе есть часть, которую иначе не назовешь, как жопой. То есть не представь, а почувствуй. Не ягодицы. А — ну, понимаешь. И уже наше с тобой общение обогатится. Иногда я буду говорить: Кира, и ты мне будешь врать одно, а иногда: Жопа! — и другое. А там, глядишь, еще что-нибудь обозначится.
КАЖДЫЙ ДЕНЬ ДЗУЙГАН СИГЭН… (Д—4, стр. 22)
ВТОРОЙ АКТ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ: ВОЙНА.
(К—6, стр. 39)
Д—13.
Этюд о непосредственном самовыражении
СГ: Так, у нас полчаса до конца, давайте немного поделимся своими чувствами за день.
Надя: Знаете, вчера я на вас злилась.
СГ: Это хорошо.
Н: Я злилась, глядя на то, как вы работали — и с Андреем, и с Леной.
СГ: Это плохо.
Н: А сегодня я просто наслаждалась.
СГ: Это хорошо.
Н: И еще я хочу сказать Андрею, что как я вчера к нему хорошо относилась, так и сегодня, без изменений.
СГ: Это плохо.
Н: Ну вот, смотрите, с вами можно нормально разговаривать?
СГ: Нет. Зато со мной можно кричать. Давай крикнем.
Н: А-а-а!!!
СГ: Молодец. Дай я тебя поцелую.
НЕСКОЛЬКО РАДОСТНЫХ ВЕЩЕЙ… (М—9, стр. 69)
Д—14.
РЮНЗЮ СПРОСИЛ У РЭНДЗАЯ:
— Как приходит просветление?
Рэндзай ответил:
— Как ветер пробегает по траве.
Рюнзю поклонился.
ЭТО ПОХОЖЕ НА САМУЮ ИДИОТСКУЮ… (К—41, стр. 61)
Д—15.
КОГДА ДОКЕН СПРОСИЛ У ЭЙНЕНУ:
«ЧТО ТАКОЕ ПРОСВЕТЛЕНИЕ?»,
тот засмеялся и сказал: «Ты этого не знаешь».
«ТЫ ЭТОГО НЕ ЗНАЕШЬ!» (К—43, стр. 63)
«ВЫ К ЛЮДЯМ НЕУВАЖИТЕЛЬНО…» (Д—12, стр. 31)
Д—16.
Интервью с Сашей Гранкиным в короткий период увлечения дзэн-буддизмом
— Так в чем же состоит цель такой терапии?
— Цель состоит в том, чтобы убивать людей. Когда все убиты, появляется живой человек.
— Стоп, стоп, стоп! Так вы работаете убийцей или психотерапевтом?
— Я работаю липучкой для трансферов. И почти всегда ловлю образ комнатного бога. Я — отец народа, как Пушкин. Они меня ловят, чтобы использовать, как родителей, для борьбы с собой, но я ловчее и сильнее, и я уворачиваюсь, и вовремя отнимаю сисю.
— То есть вы как бы поздний родитель, проводящий ребенка ко взрослости, причем вам это удается лучше, чем биологическим родителям, потому что вы сильнее.
— И еще скромнее.
— А это в чем выражается?
— Когда Тао-ву, китайский мастер дзэн, сидел однажды, погруженный в медитацию, и к нему подошел некий монах, спросивший: «В чем величайшая глубина учения?», то Тао-ву встал со своей скамеечки, опустился на колени и сказал: «Ты пришел сюда издалека, но боюсь, я ничего не смогу тебе ответить».
— То есть дохлый номер, нет никакой истины, ничего найти невозможно и т.п.?
— Ничего невозможно найти ТАК. За вопросом должен стоять весь человек, действие должно быть абсолютным, и пока этого нет, я играю в Станиславского и лениво говорю: «Не верю». На самом деле я еще скромнее и не думаю, что я что-то сильно могу усилить. Созревание — внутренний процесс, и я для него — символ, хорошо, если красная тряпочка.
— Созревание сознания или бессознательного?
— Ни того, ни другого. Бессознательное у всех гениальное, это без вопросов. Сознание тоже у кучи народа отличное, не хуже моего, то есть гипертрофированное. Отношения между ними — вот это главное.
— Дружат — не дружат?
— Господи, да хоть вообще берут друг друга в расчет. А то ведь как: сознание, например, живет так, как будто бессознательного нет, инфлируется, и начинается кошмар и психосоматика. А сознание всё гонит интеллектуализации и рационализации во всё возрастающем количестве.
— И чтобы вывести человека из рационализаций, вы смеетесь над ним?
— Я смеюсь над масками, я не смеюсь над людьми. Мы все в одном корыте свои маски полощем. Так что можно и посмеяться.
— А если людям это не нравится?
— Я легионер, а не проститутка.
СОН ЛЕГИОНЕРА (С—11, стр. 77)