Глава 1. БЕЗУМИЕ И МЕТОД БОРЬБЫ С НИМ
Глава 1. БЕЗУМИЕ И МЕТОД БОРЬБЫ С НИМ
В тридцатипятилетнем возрасте я впервые испытала нервный срыв. Я была счастлива, полна сил и вдруг словно рухнула с обрыва в бурлящий поток. Дело было так.
По заданию журнала я находилась в Северной Ирландии, в городке Дерри. Ярко светило солнце, только что закончился марш в защиту гражданских прав католиков, и мы, его участники, чувствовали себя победителями. Однако на баррикадах колонну встретили солдаты, они обстреляли нас патронами со слезоточивым газом и резиновыми пулями. Мы оттащили раненых в безопасное место и спустя некоторое время наблюдали происходящее уже с балкона.
«Как удается десантникам так далеко стрелять газовыми патронами?» — спросила я стоящего рядом юношу.
«Посмотри-ка, они ударяют прикладами по земле», — ответил он. И тут же пуля попала ему в рот, пробила носовую перегородку и до неузнаваемости изуродовала лицо.
«О Боже, — я была ошеломлена, — это настоящие пули!» Впервые в жизни я столкнулась с ситуацией, которую нельзя было исправить.
В это время британские бронеавтомобили начали вклиниваться в толпу, из них выскакивали автоматчики. Они поливали нас свинцовыми пулями.
Тяжело раненный юноша упал на меня. Пожилой человек, которого сильно ударили прикладом в шею, спотыкаясь, вскарабкался вверх по лестнице и рухнул на нас. На наружную лестницу протиснулось еще несколько человек, и мы под обстрелом поползли наверх.
Я крикнула: «Нельзя ли попасть к кому-нибудь в квартиру?» Но все двери были заперты. Мы добрались до восьмого этажа. Кто-то должен был под открытым огнем подняться на балкон и постучать в ближайшую дверь. Снизу раздался крик мальчика:
«Господи, в меня попали!» Этот голос заставил меня действовать. Трясясь от страха, прикрываясь мягким детским пальто в надежде, что это меня спасет, и слыша свист пуль в нескольких футах от собственного носа, я бросилась к ближайшей двери.
Нас впустили в квартиру, наполненную женщинами и детьми. Обстрел продолжался около часа. Из окна я увидела троих ребятишек, которые выбежали из-за баррикады и хотели скрыться. Пули прошили их, словно мишени в тире. За ними следовал священник и махал белым носовым платком. Старик склонился над детскими телами и стал молиться. Его постигла та же участь.
Раненый человек, которого мы тащили наверх, спросил, не видел ли кто-нибудь его младшего брата. В ответ раздалось: «Он убит».
Несколько лет назад мой брат погиб во Вьетнаме. Его похоронили в штате Коннектикут, в сельской местности. Почетный караул накрыл гроб флагом, который почему-то напоминал покрывало. Люди пожимали мне руку и говорили: «Мы знаем, как вы себя сейчас чувствуете». Я еще подумала тогда, что бессмысленно говорить человеку, который перенес сердечный приступ, пустые слова вроде «не принимай это близко к сердцу». «Я знаю, как вы себя сейчас чувствуете», — единственное, что я могу сказать сейчас. Раньше я этого не знала.
После неожиданной бойни я, как и многие другие, оказалась в летнем домике в католическом гетто. Все выходы из города были перекрыты. Оставалось только ждать. Мы ждали, когда британские солдаты начнут обыскивать дом за домом.
«Что вы сделаете, если придут солдаты и начнут стрелять?», — спросила я у приютившей меня старухи. «Лягу лицом вниз», — сказала она.
Одна из женщин пыталась уточнить по телефону фамилии убитых. Когда-то убежденная протестантка, я попыталась молиться. Но мне вспомнилась глупая детская игра, начинающаяся словами: «Если у вас есть одно-единственное желание в этом мире…». Я решила позвонить в Нью-Йорк любимому человеку. Он скажет волшебные слова, и опасность уйдет.
«Привет, как ты?» — его голос был до абсурда веселым. Он лежал в постели.
«Я жива».
«Хорошо, а как продвигается дело?»
«Я чудом спаслась. Сегодня убито тринадцать человек».
«Держись. В новостях говорят как раз о Лондон-Дерри».
«Это кровавая бойня».
«Ты можешь говорить громче?»
«Это еще не закончилось. Бронетранспортер только что задавил мать четырнадцати детей».
«Послушай, тебе не нужно лезть на передовую. Не забывай, ты должна написать статью об ирландских женщинах. Присоединись к женщинам и не лезь на рожон. Хорошо, дорогая?»
После этого бессмысленного разговора я оцепенела. В глазах потемнело, голова стала чугунной. Мной овладела лишь одна мысль: выжить. Мир ничего больше не значил для меня. Тринадцать человек погибнут или тринадцать тысяч, возможно, погибну и я. А завтра все будет в прошлом. Я поняла: со мной нет никого. Никто не сможет меня защитить.
После этого меня целый год мучили головные боли.
Вернувшись домой, я еще долго пребывала под впечатлением своей возможной смерти. Ни о какой статье не могло быть и речи. В конце концов я выдавала из себя несколько слов, выдержала сроки, но какой ценой? Моя злость вылилась в резкую обличительную речь против близких. Я бросила всех, кто меня поддерживал и мог бы помочь в борьбе с демонами страха: порвала отношения с человеком, вместе с которым была четыре года, уволила секретаря, отпустила экономку и осталась одна с дочерью Маурой и своими воспоминаниями.
Весной я не узнала себя. Моя способность быстро принимать решения, мобильность, позволявшая мне избавляться от старых взглядов, дерзость и эгоизм, направленные на достижение очередной цели, скитания по миру, а затем работа над статьями ночи напролет с кофе и сигаретами — все это уже не действовало на меня.
Внутренний голос терзал меня: «Подведи итоги. Половина жизни прожита. Не пора ли позаботиться о доме и завести второго ребенка?» Он заставлял думать над вопросом, который я старательно отодвигала от себя: "А что ты дала миру? Слова, книги, денежные пожертвования — этого достаточно? Ты была в этом мире исполнителем, а не участником. А ведь тебе уже тридцать пять…"
Такова была моя первая встреча с арифметикой жизни.
Это ужасно — оказаться под обстрелом, но те же чувства можно испытать после любого несчастного случая. Представьте: дважды в неделю вы играете в теннис с энергичным тридцативосьмилетним бизнесменом. Однажды после игры у него отрывается тромб и попадает в артерию, сердечный клапан закупорен, и человек не в состоянии позвать на помощь. Его смерть потрясает жену, коллег по бизнесу и всех друзей такого же возраста, включая и вас.
Или междугородный звонок оповещает вас, что ваши отец или мать попали в больницу. Лежа в постели, вы вспоминаете, какой энергичной и жизнерадостной была ваша мать, а увидев ее в больнице, понимаете, что все это ушло навсегда, сменившись болезнью и беспомощностью.
К середине жизни, достигнув тридцати пяти — сорока пяти лет, мы начинаем всерьез задумываться о том, что смертны, что наше время проходит и что, если мы не поспешим определиться в этой жизни, она превратится в выполнение тривиальных обязанностей для поддержания существования. Эта простая истина вызывает у нас шок. По-видимому, мы ожидаем изменения ролей и правил, которые нас полностью удовлетворяли в первой половине жизни, но должны быть пересмотрены во второй ее половине.
В обычных обстоятельствах, без ударов судьбы и сильных потрясений, эти вопросы проявляются в течение нескольких лет. Нам нужно время, чтобы настроиться. Но когда они обрушиваются на нас все сразу, мы не можем их тотчас же «переварить». Переход ко второй половине жизни кажется нам очень жестким и слишком быстрым, чтобы его принять.
Передо мной эти вопросы встали тогда, когда я неожиданно столкнулась со смертью в Северной Ирландии.
А вот что случилось шесть месяцев спустя. Представьте себе: я, уверенная в себе, разведенная деловая женщина, успешно делающая карьеру, тороплюсь на самолет, чтобы лететь во Флориду, где проходит демократическое национальное собрание, и вдруг обнаруживаю одну из моих любимых домашних птичек мертвой. Я начинаю рыдать навзрыд. Вы наверняка скажете: «Эта женщина сошла с ума». Точно так же подумала и я.
Я заняла место в хвосте самолета, чтобы при авиакатастрофе оказаться последней, кто столкнется с землей.
Полет на самолете всегда доставлял мне радость. В тридцать лет я не знала, что такое страх, занималась парашютным спортом. Теперь все было иначе. Как только я подходила близко к самолету, я видела балкон в Северной Ирландии. Вскоре этот страх перерос в фобию. Меня стали привлекать истории авиакатастроф. Я болезненно изучала все детали на фотографиях с мест крушения. Выяснив, что самолеты ломаются в передней части, я взяла за правило садиться в хвост, а входя в самолет, спрашивала пилота: «Есть ли у вас опыт выполнения посадки по приборам?» При этом я не испытывала стыда.
Я находила слабое утешение в том, что раньше, до тридцати пяти лет, со мной ничего подобного не происходило. Все мои прежние тревоги имели реальную основу, причиной же нынешней авиафобии стали иные, не связанные с ней события, вытесненные в подсознание. Я пыталась покончить с этим, и одно время мне даже казалось, что все улаживается. Однако, рыдая над мертвой птичкой, я поняла, что видела лишь вершину айсберга.
Тут же я почему-то вспомнила, что отказалась от услуг экономки. Смогу ли я найти другую экономку? Если нет, то мне придется отказаться от работы. А как складываются мои отношения с дочерью?
На некоторое время я оставила Мауру с ее отцом. Мы долго любили друг друга и после развода, причиной которого стали мелочные ссоры, согласились видеться друг с другом ради нашего ребенка. Ничего необычного не было в том, что Маура проведет неделю с отцом, но мне ее очень не хватало. Меня вдруг охватила паника, словно это была не временная разлука, а необратимая потеря. Мрачные мысли, разрывающие меня изнутри, высвобождали темные силы, которые угрожали разрушить весь мой мир, построенный на скорую руку. Когда мы подлетали к Майами и я пожелала Боингу-727 миновать залив Флашинг Бэй, вновь объявился внутренний голос: «Ты проделала хорошую работу, но что реально можно к этому добавить?»
На нервной почве у меня пропал аппетит. Я не знала, что в желудке началась борьба между двумя противоположными по своему действию лекарствами. Одно было назначено мне для лечения астении, а другое прописано психотерапевтом после душевной травмы в Ирландии. На гремучую смесь лекарств и воды в желудке я выплеснула еще коньяк и шампанское.
Оказавшись в номере отеля, я действовала автоматически, и вначале мне это понравилось. Заполнить стенные шкафы. Расчистить рабочее место. Создать, как говорят, домашнюю атмосферу. Открыть чемодан. И тут я испытала шок. Я увидела на белой юбке пару новых красных босоножек. Они были ярким красным пятном на белом фоне. Я вскрикнула.
Внезапно я почувствовала, что не смогу заставить себя составить план, отвечать на телефонные звонки, назначать встречи. Какую статью я должна была написать и для кого? Началось взаимодействие лекарств, но я этого не знала. Головокружение, желудочные спазмы. Мое сердце отчаянно забилось, и казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
Номер находился на двадцать первом этаже. Застекленный балкон навис над Бискайским заливом. Внизу была вода, ничего кроме воды. В этот день произошло солнечное затмение.
Меня потянуло на балкон. С болезненным восхищением я наблюдала затмение. Даже планета казалась призрачной из-за вмешательства сил Вселенной. У меня вдруг возникло безотчетное желание прыгнуть с балкона вниз, и от этой мысли я испытала ужас и восторг одновременно. Часть меня, похороненная заживо вместе с не смирившимися родителями, суровым мужем, неудачными друзьями и любовью, даже с моими неизвестными предками, пробилась наружу и обрушилась на меня серией раздробленных видений, среди которых была и окровавленная голова юноши из Северной Ирландии. Всю ночь я просидела на балконе, пытаясь сконцентрировать внимание на луне.
На следующее утро я связалась с обоими врачами, которые выписали мне лекарства. Я хотела, чтобы они дали четкое медицинское обоснование моего страха. После диагноза я могла бы лечь и успокоиться. Врачи подтвердили, что два препарата (барбитурат и стимулятор для поднятия настроения) привели к сильной химической реакции. Я должна была оставаться в постели весь день и принимать минимум психостимуляторов. Отдыхать. Однако эти объяснения не помогли мне избавиться от страха, ибо «это» было значительно больше, чем однодневная болезнь.
Я решила прибегнуть к проверенному способу и попытаться спастись работой. Записи всегда помогали мне понять, чем я живу. Я решила описать историю, которую рассказал мне лет десять назад один молодой врач. Вот что у меня получилось.
Исключительно живая и энергичная женщина жила долго и спокойно на Пятой авеню. Но вот умер ее муж, и в шестьдесят лет она оказалась одна, без средств к существованию. Ей не оставалось ничего другого, как покинуть свой дом и друзей, с которыми она дружила сорок лет. Единственной родственницей, которая могла бы приютить эту женщину, была ее неприветливая невестка, жившая на Юге. Несмотря на постигшее ее несчастье, вдова решила достойно проститься с Нью-Йорком и с людьми, которые ее окружали. Накануне отъезда она устроила обед, и все восхищались ее сильным характером. На следующее утро друзья зашли за ней, чтобы отвезти в аэропорт, однако никто не открыл им дверь. Они вломились в квартиру и в ванной нашли хозяйку, которая лежала на полу в нижнем белье. Она была без сознания.
Расстроенные друзья отвезли вдову в больницу. Молодой врач при первом обследовании ничего не нашел. Пришедшая в себя женщина находилась в приемном отделении. Ее недавно причесанные волосы растрепались, взгляд был бессмысленным. Она неумело отвечала на простые вопросы, путала имена и даты и, очевидно, полностью потеряла ориентацию. Друзья ушли от нее в тихом ужасе. За несколько часов она превратилась в старую бормочущую женщину.
Я не могла выкинуть ни слова из этой истории.
Я способна была только смотреть телевизор. В полночь я его выключила. Дальнейшие события можно только механически перечислить, в это время я уже не управляла своими мыслями и поступками. Это было выше моего понимания.
Из телевизора послышалось шипение. Я оглянулась и увидела призрак. На экране появилась дьявольского вида медуза, голубая, с ядовито-зеленым оттенком и жгучими волосами желтого цвета. Стоп. Я резко выпрямилась, пошатнулась и почувствовала спазм в голове.
«Так, — сказала я громко. — Я совсем расклеилась». Телефон был в другой спальне — с балконом над водой за стеклянной стеной. Раздвижные двери были открыты. Ветер развевал шторы и трепал их над заливом. Внезапно меня охватил страх. Я вдруг подумала, что если подойду близко к балкону, то потеряю равновесие и свалюсь в воду. Я припала к полу. Как краб, хватаясь за ножки мебели, я пересекла эту смежную комнату. Я говорила себе, что это глупо. Но когда встала, мои ноги дрожали. Меня настойчиво преследовала мысль: «Если я найду нужного человека, то этот ночной кошмар пройдет». Я цеплялась за соломинку и знала это.
Тогда, в Северной Ирландии, мой страх был обоснован — мне угрожала реальная опасность, исходившая извне. Сейчас же деструктивные силы были во мне самой. Нечто чуждое, страшное, невыразимое, но явное начало жить во мне: моя смерть.
Каждого из нас в этом возрасте (между тридцатью пятью и сорока пятью годами) начинают посещать мысли о смерти. Все мы рано или поздно сталкиваемся с ее реальностью и должны научиться жить с пониманием того, что наше существование конечно. Момент, когда человек первый раз осознает это, вероятно, самый трудный. Мы пытаемся отогнать «привидения», используя тот вариант поведения, который срабатывал до сих пор.
Первый способ: включить свет. В детстве это всегда прогоняло «привидения». Становясь взрослыми, мы, как к свету, прибегаем к истинным знаниям. Сначала я искала точное и простое медицинское объяснение происходящему. Но химической реакцией на лекарства можно было объяснить только часть моих симптомов. А я хотела объяснить все. Однако этого не случилось. И «включение света» не избавило меня от страхов.
Второй способ: позвать на помощь. Когда ребенок напуган, он зовет на помощь сильного человека, чтобы тот избавил его от страха, и страх уходит. Затем он сам обучается развеивать иррациональный страх. А что происходит, если мы наталкиваемся на страх, который не способны развеять? Никто не может побороть смерть. К кому бы мы ни обращались, нас только разочаруют — точно так же не удался мой звонок из Северной Ирландии.
Третий способ: не обращать ни на что внимания, погрузиться в работу и жить дальше, словно ничего не случилось. Но я уже не могла избавиться от вопросов, где я была и куда направлялась, почему утратила общее чувство равновесия. Основная задача человека, достигшего середины жизни, — отказаться от всех выдуманных защитников и встать лицом к лицу с миром. Это нужно для обретения полной власти над собой.
Но возникает новый страх: а что если я не смогу устоять на ногах?
Мысль о смерти ужасна для того, кто о ней размышляет. Поэтому она скрывается под страхом падения самолета, в скрипе дверей, в ненадежных балконах, ссорах любовников, таинственных взрывах. Мы избегаем думать об этом, убеждаем себя, что все работает как надо. Некоторые люди еще больше погружаются в дела, другие отдаются спорту, проводят время на вечеринках, кто-то ищет спасения в любви молодых девушек.
Но груз мыслей, искаженных и раздробленных видений, связанных со старением, одиночеством и смертью, исподволь разрушает нашу уверенность: моя система работает великолепно, и я могу встать, когда захочу. А что случится, если произойдет сбой? Начинается серьезная борьба между сознанием, которое пытается отмести эти мысли, и пронзительными, болезненными вопросами, связанными со второй половиной жизни: «Ты не можешь забыть о нас».
Работа не могла спасти меня и вытеснить страх. История, которую я хотела написать в Майами, была о женщине, дошедшей до отчаяния. Оставшись одна, она потеряла опору, утратила собственную личность и разрушилась подобно Дориану Грею.
Причиной этого стала внутренняя психическая драма, как и в случае со мной. Мой организм также внезапно расстроился. Я оставила мир любящей, великодушной, бесстрашной, амбициозной «хорошей» девушки, которой, как мне казалось, я была, и увидела темную сторону жизни. Меня охватил необъяснимый страх:
Я потеряю стабильность, все умения и навыки, разрушится мой образ жизни… Я проснусь в незнакомом месте… Я потеряю всех друзей и связи… Внезапно я перестану быть самой собою… Я обрету другую, отталкивающую форму… превращусь в старую женщину.
Однако я выжила. Я немного повзрослела, и все, что со мной произошло, казалось, было сто лет назад. Ужасный несчастный случай совпал с критическим переломным моментом в моем жизненном цикле. Этот опыт пробудил во мне желание узнать все о том явлении, которое называется кризисом среднего возраста.
Но начав искать людей, истории которых могут войти в книгу, я сразу же поняла, что взялась за тему, несомненно, более сложную, чем я себе представляла. В жизни каждого человека происходили кризисы или, вернее, переломные моменты. Чем больше я брала интервью у разных людей, тем больше замечала сходство этих переломных моментов. Различные по сюжету, они регулярно происходили в одном и том же возрасте.
Люди были ошеломлены этими срывами. Они пытались связать их с внешними событиями, но связь не прослеживалась, зато налицо был внутренний разлад. В определенные периоды жизненного цикла они чувствовали смятение, иногда внезапные изменения перспектив, часто таинственное неудовлетворение своими действиями, которые раньше оценивали как положительные.
Я задалась вопросом: нельзя ли предсказать эти переломные моменты? И неужели вся жизнь человека в зрелом возрасте должна быть отравлена страхом смерти?
Жизнь после юности?
Так я поняла: то, что Геселл и Спок сделали для детей, не было сделано для взрослых.
Изучение процесса развития ребенка помогло выявить каждый нюанс их роста и дало нам удобные штампы: беспокойные двухгодовалые и шумные девятилетние дети. Юность тоже была тщательно разложена по полочкам. Но — скрупулезный анализ развития личности разработан только до восемнадцати-двадцатилетнего возраста. После двадцати одного года мы предоставлены самим себе и плывем вниз по течению до старости, когда нас начинают изучать геронтологи. И все это время только медицинские работники интересуются нашим физическим здоровьем.
Значительно легче изучать подростков и стариков. Обе группы находятся в учреждениях (школах или домах престарелых), где они являются пленниками. Остальные же мечутся в основном потоке запутанного и обезумевшего общества, пытаясь придать некоторый смысл своему существованию и пробиться через неопределенность.
Где же мудрые советы, помогающие преодолеть возраст двадцати лет, которому свойственны поиски, и сорокалетие, которое обрушивает на нас потерянные надежды? Можно ли доверять народным поверьям о том, что раз в семь лет у нас, взрослых, появляется какое-то непреодолимое желание?
Нас учили, что дети проходят определенные стадии развития, одинаковые и необходимые для всех.
Сейчас, понимая, как развивается личность, мы отправляем нашего отпрыска из детского сада в колледж и оставляем его на пороге зрелости в нервном возбуждении. Он технически подготовлен, жаждет решать проблемы, умеет обходить препятствия. Но мы не учим его понимать свой внутренний механизм, не учим тому, что даже взрослые делятся на тех, которые держатся на плаву, и тех, которые потеряли равновесие и утратили мир в душе.
В период между восемнадцатью и пятьюдесятью годами максимально раскрываются возможности человека. Это тот возраст, когда мы особенно нуждаемся в наставлениях и советах по жизненно важным проблемам, но, увы, лишены их и плутаем в потемках. Если мы «не приспосабливаемся» к условиям существования, то воспринимаем это как собственное несоответствие требованиям жизни. При этом мы не учитываем, что находимся на определенной возрастной ступени развития, и не задумываемся над тем, что многие проблемы тянутся из детства. Значительно легче обвинить в срывах мать, жену, мужа, работу, систему либо вовсе не думать об этом.
До недавнего времени психиатры и социологи обращались к жизни взрослого человека только при наличии каких-то проблем и очень редко уделяли внимание временным изменениям и их предсказанию. Теоретические концепции, берущие начало от Фрейда, основаны на том, что личность более или менее сформировалась в пятилетнем возрасте.
А что могут дать эти концепции сорокалетнему человеку, который достиг профессиональной цели, но чувствует себя подавленным и недооцененным? Он обвиняет свое дело, жену или окружение в том, что они лишили его свободы. В мыслях он пытается вырваться из этих пут. Поэтому объектом в желании освободиться может стать что угодно: например, интересная женщина, которую он встретил, другое поле деятельности и т. д. Но когда цель достигнута, выясняется, что все осталось по-прежнему. Новая ситуация оказывается опасной ловушкой, и человек хочет сбежать из нее и вернуться к жене и детям, которых боится потерять.
Многие жены удивленно смотрят на эти случайные игры и говорят: «Муж сошел с ума». Никто никогда не думал, что чувство неуравновешенности и подавленности, возникающее в среднем возрасте, можно предсказать.
А что найдет в традиционных фрейдовских концепциях тридцатипятилетняя женщина, пытающаяся убедить своих детей в том, что они лучшие, в то время как сама она испытывает чувство неполноценности. Независимо от вашего возраста попробуйте отождествить себя с тридцатипятилетней Дорис.
За пятнадцать лет совместной жизни муж Дорис никогда не приглашал ее развлечься в обществе своих коллег и почти не обсуждал свои дела. Но вот однажды вечером он пришел домой и сообщил, что президент фирмы видит в нем человека с незапятнанной репутацией и хочет познакомиться с ним поближе.
«Послушай, — сказал он, — президент, собирающийся уйти в отставку, пригласил нас с тобой на обед на следующей неделе. Он что-то там сообщит».
«О, Господи, — воскликнула Дорис. — Я уже несколько лет не была на званых обедах. О чем же мне говорить?»
«Ничего, дорогая, — ответил муж. — Просмотри газеты за последнюю неделю».
Движимая чувством долга, Дорис прочитала четыре еженедельных выпуска новостей и каждый вечер перед сном вспоминала фамилию очередного арабского лидера.
Прием был организован по всем правилам. Рядом с Дорис за столом сидел глава компании. «О, только не это», — подумала она. Однако храбро ввязалась в разговор и начала говорить о проблемах экологии и об использовании солнечной энергии. Рот соседа был наполнен, поэтому она начала объяснять философию демократии для стран третьего мира по Хуберту Хэмфри. Затаив дыхание, Дорис заметила к своему удовольствию, что внимание всех гостей, которые сидели неподалеку, обращено к ней. Воодушевленная этим, она говорила еще минут пять. Президент, очевидно, был поражен. Он не мог отвести от нее глаз.
Дорис скромно потупила взгляд и обнаружила, что резала бифштекс своего соседа. Она отвыкла обедать в обществе.
Суть этой истории в том, что жизнь взрослого человека отнюдь не является ровной дорогой. Изменения возможны и предсказуемы, и это нужно понять.
Новая концепция зрелости включает полный жизненный цикл и подтверждает старые предположения. Если человек воспринимает свою личность не как механизм, сформировавшийся по окончании детства, а как процесс развития, то жизнь в двадцать пять или тридцать лет или при переходе в средний возраст будет интригующей, обещающей сюрпризы и радости открытия.
Особенно хорошо это понимают мистики и поэты. Шекспир пытался донести до нас, что человек при жизни проходит семь ступеней (посмотрите монолог «Все ступени мира» в пьесе «Как вам это понравится»). За много веков до Шекспира в индуистских трактатах были описаны четыре определенных состояния человека, четыре ступени жизни, каждая из которых вызывает последующую: обучающийся; владелец дома; уединенная жизнь; и завершающая ступень, на которой «человек равнодушен ко всему и ничего не любит».
Первым психологом, который разделил жизненный цикл на ступени, была Эльза Френкель-Брунсвик. Описав в 1930 году духовное богатство человека, позднее она переработала свои взгляды в теорию. Она предприняла первую попытку связать психологию с социологией. Эльза Френкель-Брунсвик проанализировала биографии четырехсот знаменитых людей — таких как королева Виктория, Джон Д. Рокфеллер, Казанова, Дженни Линд, Толстой, Гете и др., — рассматривая их через призму внешних событий и субъективного опыта, и сделала следующий вывод: каждый человек проходит через пять четко разграниченных фаз. Это было предзнаменованием восьми ступеней (три для взрослых) жизненного цикла, которые позднее выдвинул Эрик Эриксон.
Основываясь на некоторых данных, мы можем предполагать, что Эриксон на протяжении всей жизни создавал себе имя. Рожденный в еврейской семье, покинутый отцом еще до рождения, он взял себе фамилию Эриксон, что означает: Эрик, сын Эрика. В 1939 году, спасаясь от нацизма, он покинул Европу, стал американским гражданином и поселился в штате Калифорния. В Беркли он начал заниматься проблемами кризисов в периодах развития человека.
В книге «Детство и общество», опубликованной в 1950 году, Эриксон популярно и четко изложил свою концепцию жизненного цикла. Он создал схему, показывающую, как последовательно разворачивается жизнь. Каждая ступень заканчивалась кризисом. Причем «кризис» рассматривался не как катастрофа, а как переломный момент, период, связанный с обостренной чувствительностью и повышенным потенциалом. Эриксон осторожно отметил, что не рассматривает все развитие человека как серию кризисов.
Однако он считал, что психическое развитие личности происходит в процессе прохождения через критические точки. «Критическая точка» характеризует моменты принятия прогрессивных или регрессивных решений. В этих точках человек добивается достижений или терпит неудачу, получая будущее несколько лучше или несколько хуже, но в любом случае измененное.
Эриксон описал три ступени зрелости. Он определил центральный вопрос развития в каждый период как основу, которую личность может обрести или потерять. На первой ступени зрелости главным вопросом является интимность (близость), а альтернативным — уединение. Главным вопросом на второй ступени зрелости является производительность, процесс, при котором индивидуум становится творческой личностью в новом смысле, принимая на себя добровольное обязательство передавать опыт новому поколению (молодым коллегам). Главным вопросом на третьей ступени зрелости является цельность, на этой ступени кризис среднего возраста может быть удачно разрешен.
Я почувствовала интерес к работам Брунсвик, Эриксона и других исследователей. Моим руководителем стала Маргарет Мид. Я поняла, что упускаю что-то важное, когда пишу о людях в манере, к которой привыкла. Я рассматривала только фрагменты, отдельные главы из их жизни. Я не учитывала, что люди движутся во времени. А это могло бы многое объяснить.
Мне необходимо было свести воедино множество статистических данных и еще не записанных историй жизни разных людей. Я медленно обрабатывала кучу материала по семейным проблемам, бракам, разводам и т. п., когда мне принесли справку из статистического отчета бюро по переписи населения:
«Средняя продолжительность брака до развода, по данным последних пятидесяти лет, равнялась семи годам».
Решено. Я поняла, что должна добиться стипендии от фонда Алисии Паттерсон и пройти дневной курс обучения по теме «Стадии развития зрелого человека».
Помню, в Хантере проходил симпозиум «Обычные кризисы среднего возраста». Люди здесь были самые разные: мечтатели, искатели, порицатели, пессимисты, неудачники, впавшие в разочарование после двух-трех браков, оставленные женщины среднего возраста и нервные мужчины, переживающие климакс. На их лицах можно было прочитать смутную надежду — все хотели услышать, что же было нормального в кризисе, который, как они думали, коснулся только их.
Скромный и привлекательный седой профессор социальной психологии Дэниел Левинсон начал описывать жизнь мужчин в возрасте от восемнадцати до сорока семи лет. Он и его сотрудники в течение нескольких лет изучали группу мужчин разных профессий. Левинсон отметил, что для детей и юношей существуют основные принципы развития, а в развитии взрослых имеются периоды, в течение которых необходимо решить определенные задачи. Человек продвигается от одного периода к другому лишь в том случае, если начинает работать над решением новой задачи развития и создает новую структуру своей жизни.
Согласно расчетам Левинсона, ни одна структура не может оставаться неизменной больше семи-восьми лет. И исследования подтвердили эти данные.
Доклад Левинсона заинтересовал меня, хотя и вызвал множество вопросов. Оказалось, что его руководителем была Эльза Френкель-Брунсвик. Я подошла к профессору и попросила объяснить, как работать с биографическим методом. Он проявил необычайное великодушие и, не считаясь со временем, прочитал несколько первых биографий. «Великолепные интервью с хорошо расставленными акцентами, — сказал он. — Вы рассматриваете человека в широком смысле». Это меня окрылило. «Но не делайте пустых замечаний. Если они хотят поговорить о чем-то важном, то позвольте им это сделать». Я подумала, что тогда обработанный мной материал пригодится уже лишь геронтологам.
Тема развития взрослого человека была еще только на стадии роста. Совершенствовались теоретические разработки в Гарварде, Беркли, Чикаго, UCLA [1]. После посещения этих академических центров я убедилась, как различны взгляды на этот вопрос. Кроме того, большинство исследований проводились мужчинами и основывались на изучении мужчин же.
Что ж, вероятно, школьное обучение юношей и девушек может быть раздельным. Но мы не сможем понять развитие мужчин, если не услышим мнение женщин, которые приводят их в этот мир; женщин, которых мужчины любят, боятся, ненавидят и от которых во многом зависят — так же как и женщины зависят от мужчин.
Наконец в UCLA мне удалось обнаружить работу психиатра Роджера Гоулда, который провел предварительное исследование белых людей среднего класса в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет, включая и женщин. Результаты неглубоких интервью были любопытными, но поверхностными. Психиатр позднее объяснил, что ему было очень важно взять интервью и у мужчин, и у женщин. Он попросил почитать некоторые из собранных мною историй и дал их детальные объяснения.
Я в своей книге ставила три основных цели.
Во— первых: обозначить именно внутренние изменения индивидуума в мире, где большинство из нас заняты прежде всего внешними проблемами, и проанализировать их. Я хотела дать людям, которые, как и я, запутались в проблемах своего возраста, доступный способ самоисследования, с помощью которого они могли бы осознать и разрешить конфликт.
Во— вторых: сопоставить темпы развития мужчин и женщин. Фундаментальные ступени расширения возможностей личности, которые откроют человеку путь к полному расцвету его индивидуальности, одинаковы для обоих полов. Однако мужчины и женщины редко сталкиваются с одинаковыми вопросами в той же ситуации и в том же возрасте.
В третьих: исследовать предсказуемые кризисы семейных пар. Это, кстати, вытекает из второй цели. Так, супруги-одногодки очень различаются по синхронизации во времени. Если в возрасте двадцати лет мужчина быстро приобретает уверенность в себе, то замужняя женщина обычно теряет уверенность в себе, которую имела в юности. Когда мужчина переходит рубеж тридцати лет и хочет начать оседлую жизнь, женщина часто становится беспокойной. После сорока мужчина чувствует себя стоящим над обрывом, он оставил позади свою силу, энергию, мечты, расстался с иллюзиями, а его жена в то же время, вероятно, полна амбиций и готова взять новую высоту.
Возможно, при прочтении первой половины книги читателю может показаться, что я больше симпатизирую женщинам. Это все потому, что в первую половину своей жизни я наблюдала внешние ограничения и внутренние противоречия у женщин. Однако совершенно противоположное получается во второй половине моей жизни, поэтому читатель может решить, что вторая половина этой книги больше посвящена мужчинам.
Использование слова кризис для описания стратегического взаимодействия в стабильные периоды и в критические переломные моменты внесло некоторую сумятицу. «А как же я? У меня-то не было кризиса», — часто говорят люди, словно защищаясь. Наше понимание греческого слова «кризис» имеет уничижительный оттенок, оно включает в себя личную неудачу, слабость, неспособность противостоять внешним событиям, которые вызывают стресс. Поэтому критические переходы между ступенями я буду называть просто переходами (из одного состояния в другое).
Моя работа развивалась поэтапно. Сначала меня очень заинтересовала эта проблема. Затем в одном из нью-йоркских журналов я опубликовала статью под названием «Поймать свои тридцать», где изложила тему, которой занимаюсь. Я получила сотни писем от людей всех возрастов, которые писали, что в статье речь шла о них. Это дало мне толчок. Затем мною овладела паника. Предположим, что десять человек серьезно отнеслись к тому, что я написала. Большинство из нас за всю свою жизнь не окажут влияния на десять незнакомых людей. Я испугалась ответственности. Я стала заниматься однообразной работой: прорабатывать книги по психиатрии, психологии, биографии, проблемные статьи, длинные исследования и невероятно скучные распечатки со статистическими данными. Я перестала ходить на приемы, где раньше часто бывала, замкнулась в себе и погрузилась в раздумья.
Постепенно я научилась не зависеть от авторитетов. Я стала полагаться на истинность жизненных историй, которые я собиралась проверять, и обогащать теорию, добавляя оригинальные взгляды. Я стала доверять своему собственному мнению.
Всего я собрала сто пятнадцать историй. Обработав биографии, я стала рассматривать многие семейные пары вместе. Это помогало прояснить многие сложные вопросы и позволяло понять психологию индивидуума.
В «оседлую группу», предназначенную для исследования, я включила здоровых, мотивированных людей, которые составляют средний класс.
Во— первых, в начале исследования я должна была выбрать представителей среднего слоя американского общества для того, чтобы выявить основные закономерности.
Во— вторых, именно представители этой группы становятся носителями наших социальных ценностей. Они также являются основными экспортерами нового образа жизни и новых отношений для других классов. Исследование Дэниела Янкеловича показывает, что приблизительно через пять лет после того, как среди представителей среднего класса формируются определенные взгляды на секс, семью, работу и образ жизни, их наследует молодой рабочий класс.
Наконец, я выбрала эту группу потому, что образованный средний класс имеет максимум вариантов и минимум препятствий при выборе своей жизни. Их не сдерживают традиции, как тех, кто рожден богатыми и социально сильными, и они не обладают той же стабильностью. Они более образованы и состоятельны, чем рабочий класс, живущий чуть выше черты бедности, однако не имеют привилегий.
Только американский средний класс имеет возможность изменить и улучшить свою жизнь. А вместе с миром приходит и хаос. Следовательно, именно на примере среднего класса, переживающего стрессы, победы и поражения, мы, вероятно, сможем наиболее четко увидеть, по какому пути зрелый человек движется от одной ступени развития к другой. И такие наблюдения дадут нам несравненно больше информации, нежели изучение реакций на внешние препятствия или распределение людей на категории по особенностям поведения.
В книге описаны истории людей от восемнадцати до пятидесяти пяти лет. Среди них мужчины-адвокаты, врачи, администраторы, менеджеры среднего звена, министры, профессора, политики и студенты, а также мужчины, занятые в производстве, в средствах массовой информации, ученые и те, кто имеет собственное небольшое дело; женщины, добившиеся всего в жизни, сделавшие карьеру, и женщины, которые традиционно занимаются воспитанием детей.
Хотя многие из моих респондентов выросли в малых городах, впоследствии многие из них оказались в таких центрах, как Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Вашингтон, Сан-Франциско, Чикаго, Детройт, Бостон, Нью-Хэвен и Дэйтон. Некоторые затем переехали в пригород, другие в лесные районы, в районы пляжей штата Калифорния. Половина респондентов развелась. Некоторые пары не имеют детей. Ряд женщин сами ведут домашнее хозяйство. Очень трудно точно указать распределение респондентов по вероисповеданию, так как многие люди утратили веру или отказались от религии, которую исповедовали в детстве, и ищут новые формы духовности. Приблизительно треть имеет протестантские корни, другие две трети равно распределились между католиками и иудеями.
Я думаю, часть моих читателей будет недовольна. Возможно, я услышу: «Вы пытаетесь систематизировать столь изменчивые явления. Это вздор». В опровержение я могу сказать лишь одно: те, кто изучает человеческую личность, имеют дело не столько с наукой, сколько с искусством, интуицией, проницательностью.
Существует много исследований на тему развития зрелого человека, границы этой области определены, и нам есть о чем поговорить.
Я не исключаю, что многие читатели найдут в этой книге что-то обидное для себя. Некоторым людям, которые точно подойдут под описание, это не понравится, они это не примут и, вероятно, будут оскорблены, получив книгу по почте от своего бывшего товарища. Но это к лучшему. Если вы все прочитаете и останетесь довольны, я буду считать книгу не удавшейся. Наша жизнь постоянно изменяется, а реакции на нее субъективны. Однако я должна признать, что была поставлена в тупик, когда столкнулась с первыми замечаниями моих друзей и коллег. Их оценки одних и тех же биографий оказались очень противоречивыми.
«Любила его, ненавидел ее», и «я не могу связаться с парнем, который потерпел неудачу в бизнесе», и «ваши мужчины ведут себя как дети», «вашим женщинам не хватает инициативы» (замечание амбициозной одинокой женщины-писательницы).
Затем я поговорила с моим другом, который пишет книги на острые современные темы, используя случаи из своей практики врача-психиатра. Когда он отослал свой первый труд некоторым коллегам, то получил несопоставимые ответы. Каждый из критиков нашел ошибку в одной истории, а понравилась ему другая. А когда мой друг написал вторую книгу и снова получил такие же противоречивые отзывы, причина стала очевидной. Это не замечания по существу реального материала, а просто реакция людей на прочитанное.
Далее. Иногда очень трудно симпатизировать людям, которые имеют завидное положение в одном из самых богатых государств планеты. Большинство тех, кто предоставил свои истории для этой книги, имели возможность в какой-то период жизни максимально использовать свои творческие силы. Их мышление натренировано, их тела относительно здоровы, в их работе нет апатии и грубости, всего того, что может причинить боль рабочему на прокатном стане или работнице на конвейере в сборочном цехе. И все же они жалуются. Почему?
Люди, у которых я брала интервью, радовались открывшейся возможности дойти до сути своих сомнений, надежд, конфликтов, эмоционального бессилия. Они не пытались ничего скрыть. Некоторые из них говорили: «По окончании беседы вы будете знать обо мне значительно больше, чем кто-либо другой».
Последнее из моих интервью послужило мне хорошим примером. Я искала образованную женщину, которая выбрала замужество и материнство и не пожалела об этом выборе, дойдя до середины жизни. Я нашла такую женщину. Она написала следующий биографический отрывок для одной газеты: «Четверо детей. Я преподаю английский язык. В мое свободное время (ха-ха) я играю на фортепиано, занимаюсь теннисом и шью. Я только что бросила курить. Годы, проведенные в колледже, были чудесными. Я бы с удовольствием возвратилась назад и пережила это еще раз. Прямо сейчас!»
В течение восьмичасовой беседы я выяснила следующее. Муж оставил эту женщину год назад, сказав, что он вырос, а она нет. Она опасалась, что с уходом мужа перестанет быть личностью. В свои сорок лет ей страшно было начинать заниматься бизнесом. Однажды вечером ее дочь стала просить электрика провести ночь с мамой, потому что «маме в большой кровати очень одиноко». Милый биографический очерк для газеты она написала в самый критический момент своей жизни.
Благодаря искренним рассказам многих людей моя работа удачно продвигалась. Их истории и сейчас живут во мне, находят отклик в моей душе, учат меня тому, что сам по себе возраст или событие не могут помешать человеческому духу в расширении возможностей.
Мы не любим обобщений, полагая, что они разрушают нашу уникальность. Однако становясь старше, мы начинаем понимать, что наши жизни имеют много общего, так же как и наше одиночество. Это обнаруживается при исследовании человеческой психики. Постепенно жизненные эпизоды различных людей, с которыми я беседовала, составили цельную согласованную картину. Обобщения мучили меня все меньше и меньше. Я с удовольствием перечитала наблюдения Вилла Катера и открыла для себя следующее: «Есть только две или три человеческих истории, которые повторяются так, как будто они никогда прежде не случались».