1. Обычная преданная мать[2]

1. Обычная преданная мать[2]

Как сказать что-то новое на избитую тему? Мое имя у людей ассоциируется со словами, взятыми для заголовка этой главы, и сначала, пожалуй, я объяснюсь по этому поводу.

Однажды летом 1949 года я отправился в бар с режиссером Би-Би-Си Изой Бензи, теперь уже ушедшей на пенсию, однако для меня незабвенной (именно она тогда предложила, чтобы я выступил с серией из девяти бесед на любую интересную мне тему). Изе требовалось броское название для серии радиопередач — а я не подозревал...

Я не склонен, ответил я, указывать другим, что им делать. Да и сам этого не знаю ... Но могу рассказать матерям о том, что они и так успешно делают, — только потому, что каждая предана своему ребенку или, может быть, близнецам. Обычно, сказал я, ребенок, с самого начала оставленный без «квалифицированного» ухода, — это исключение. Иза Бензи схватывала на лету. «Отлично! — заметила она. — Обычная преданная мать!» Вот как все это было.

Представьте, сколько мне досталось насмешек из-за этой фразы. Многие думают, что матери вызывают у меня сентиментальность, будто я идеализирую матерей и не принимаю во внимание отцов, будто не способен понять, что некоторые матери действительно плохи — чтобы не сказать, совсем невыносимы. Мне пришлось примириться с этими маленькими неудобствами, потому что я не стыжусь того, что заключено в этих словах.

Другого рода критика исходит от тех, кто слышал, как я говорил, что одним из факторов в этиологии аутизма является то, что мать ребенка не сумела быть ему «обычной преданной матерью». Но зачем же пренебрегать логикой? Отсутствие или недостаток того, что мы называем «преданностью» и считаем по-настоящему важным, естественно, будет иметь неприятные последствия. Я вернусь к этому позже — обсуждая смысл, который мы вкладываем в понятие «вины».

Я понимаю, что не избежать очевидных вещей. И это банально, когда я объясняю, что под «преданностью» я понимаю просто преданность. У вас, например, есть обязанность — украшать цветами алтарь церкви в конце недели. Раз взялись, то уже не забудете. По пятницам вы спокойны: цветы — вот они, приготовлены. А свалит грипп — начнете обзванивать прихожан или передадите с молочником кому-нибудь просьбу выполнить за вас эту обязанность, хотя и больно думать, что с ней кто-то справится без вас. Но такого просто не бывает, чтобы прихожане собрались в воскресенье, а алтарь — не убран... или увядшие цветы в грязных вазах обезображивают святое место. Однако, надеюсь, что с понедельника по четверг находятся другие дела и вас не гложет беспокойство из-за цветов. Эта забота где-то дремлет в вашей голове, а пробуждается и начинает вас будоражить в пятницу или, возможно, в субботу.

Так и женщин безотвязно не поглощает мысль о том, что их обязанность — ухаживать за детьми. Они играют в гольф, бывают полностью поглощены работой, им вполне удаются разные мужские занятия: проявлять безответственность, считать все само собой разумеющимся, тратить время на автомотогонки. Это их «понедельник», «вторник», «среда», «четверг» — если прибегнуть к аналогии с цветами для алтаря.

Но однажды они обнаруживают, что стали хозяйками при новых человеческих существах, решивших поселиться под их крышей и, как Роберт Морли в пьесе «Человек, который пришел к обеду»[3], предъявляющих требование за требованием; только когда-нибудь в отдаленном будущем они вновь обретут мир и покой, вновь получат возможность для самовыражения более непосредственным образом. В эти же долгие «пятницу», «субботу», «воскресенье» женщины выражают себя через идентификацию с тем, что при благоприятных обстоятельствах станет младенцем, который у них родится, и затем обретет независимость и примется кусать кормящую его руку.

К счастью, у женщин есть девять месяцев, чтобы постепенно переключиться с одной формы эгоизма на другую. Нечто похожее происходит и с отцами, а также с теми, кто решил стать приемными родителями. Они обдумывают саму возможность усыновления, добиваются ее осуществления, но момент «материализации» ребенка иногда сопровождается разочарованием: люди уже не уверены, что они его хотят.

Подчеркну важность подготовительного периода. В пору обучения на медицинском факультете у меня был друг — поэт. Благодаря ему мы, студенты, обзавелись отличным жильем в трущобах Северного Кенсингтона. Вот как это получилось.

Мой друг, очень высокий, праздный, с неизменной сигаретой во рту, брел по улице, пока не увидел симпатичный с виду дом. Он позвонил. Дверь открыла женщина, лицо которой ему понравилось. Мой друг сказал: «Я хотел бы снять здесь комнату». Она ответила: «У меня есть свободная. Когда вы переедете?» Он сказал: «Я уже переехал». Он вошел в дом, и когда ему показали спальню, сказал: «Мне что-то нездоровится, я сразу и лягу. В котором часу у вас чай?» Он лег в постель — и пролежал полгода... За несколько дней мы все там прекрасно устроились, но наш поэт остался любимцем хозяйки.

Но природа распорядилась так, что младенцы не выбирают себе матерей. Младенцы просто «являются» к ним, а матерям отпущено время, чтобы переориентироваться. У матери есть несколько месяцев, чтобы привыкнуть к тому, что теперь ее ориентиром будет не солнце на востоке, а нечто в самом центре ее существа (или этот центр несколько смещен?).

Как вы знаете (и, я думаю, каждый согласится со мной), обычно женщина вступает в фазу — из которой обычно выходит через несколько недель или месяцев после родов, — когда она в высокой степени является своим младенцем, а ее младенец — ею самой. И здесь нет никакой мистики. В конце концов, она когда-то была грудным ребенком и в ней живет память о своем младенчестве, а также память о том, как о ней заботились. Эти воспоминания служат либо подспорьем, либо помехой для ее собственного материнского опыта.

Я думаю, что ко времени появления ребенка на свет мать — если о ней достаточно заботится муж или государство, или и муж, и государство, — готова действовать, прекрасно зная нужды ребенка. Я говорю не о том, что она знает, голоден ребенок или нет, и другие простейшие вещи; я имею в виду те многочисленные тонкости, для которых только мой друг поэт сумел бы найти верные слова. Я же склонен использовать слово «холдинг»[4], распространяя его значение на все, чем является мать и что она делает для своего ребенка в это время. Я считаю это время критическим, но боюсь произносить подобные слова, потому что это может заставить женщину действовать сознательно как раз там, где она естественно действует естественным образом. Это то знание, которое ей не почерпнуть из книг. Ей даже Спок ни к чему, когда она чувствует: младенца нужно взять на руки или положить, не трогать или перевернуть; если она понимает, что самым важным является простейшее из переживаний, основанное на контакте без действия, которое дает возможность двум отдельным существам чувствовать себя как одно целое. Это дает возможность ребенку быть, из которой затем вырастает способность действовать и испытывать воздействие. Здесь заключена основа того, что постепенно для ребенка станет бытием-через-собственный-опыт.

Все эти действия матери совершенно незначительны, но, повторяемые раз за разом, они дают ребенку основу способности ощущать себя реально существующим. С этой способностью ребенок может смело встретиться с миром, или, я мог бы сказать, — устремляться вперед в унаследованном им процессе взросления.

Когда эти условия созданы — обычно так и бывает, — у ребенка появляется возможность развить способность испытывать чувства, которые в какой-то мере соответствуют чувствам, испытываемым матерью, идентифицирующейся с ним, или лучше сказать, полностью отдающейся ребенку и заботе о нем.

Через три или четыре месяца после рождения ребенок может быть способен продемонстрировать, что он знает, что это такое — быть матерью, то есть матерью в ее состоянии «преданности» («посвященности») чему-то, то есть когда она фактически не является самой собой.

Следует помнить, что требуется длительное время, прежде чем способности, впервые возникающие в начале жизни, разовьются в более или менее отлаженный механизм психической деятельности ребенка. То, что имелось в некий момент, позже может быть утрачено. Но более сложное развивается только из самого простого, и сложность здорового ума, здоровой личности является результатом постепенного, последовательного роста, всегда от простого к сложному.

Приходит время, когда ребенку становится необходимо, чтобы мать потерпела «неудачу» в своих стараниях приспособиться к нему. Эта «неудача» — тоже постепенный процесс, о котором не узнать из книг. Человеческому детенышу было бы скучно по-прежнему ощущать себя всемогущим, когда уже сформировался «аппарат», позволяющий справляться с фрустрацией и относительным несовершенством окружения. Большое удовлетворение доставляет гнев — при условии, что не ведет к отчаянию.

Любые родители поймут, что я имею в виду, когда говорю, что хотя вы и обрекаете ребенка на ужаснейшие фрустрации, вы никогда не бросите его в отчаянье, то есть ваше «я» всегда доступно для «я» ребенка. Не бывает так, чтобы младенец проснулся, расплакался — и никто его не услышал бы. А пользуясь языком более поздней ступени, скажу: вы не пытались отделаться от вашего ребенка, прибегнув ко лжи.

Конечно, вышесказанное подразумевает не только то, что мать оказалась способна посвятить себя заботе о ребенке, но также то, что ей повезло. Нет надобности перечислять невзгоды, которые могут обрушиться даже на самую благополучную семью. Приведу три примера, чтобы проиллюстрировать три типа сложностей. Первый — чистая случайность: мать тяжело заболела, умирает и бросает ребенка, чего никогда не сделала бы, будь она жива. Или она вновь забеременела, прежде чем считала приемлемым. Возможно, в какой-то степени она сама ответственна за это, впрочем, здесь случай не простой. Или же мать впадает в депрессию, и хотя понимает, что лишает ребенка необходимого, ничего не может поделать со своим настроением, часто являющимся реакцией на неприятности личного характера. В этом случае причина осложнений, конечно, кроется в ней самой, но никто не станет ее обвинять.

Иными словами, по самым разным причинам дети бывают оставлены в то время, когда еще не способны справиться с фактом ухода матери, — и это ранит и калечит их зарождающуюся личность.

Наблюдая процесс развития ребенка во всей его сложности, мы должны быть способны сказать: в этом конкретном случае мать не сумела быть «обычной преданной матерью», причем сказать, никого в этом не обвиняя.

Вернусь к понятию вины. Я не хочу искать виновных. Матери и отцы обычно обвиняют себя, но это совсем другое; в самом деле, они обвиняют себя буквально во всем — например в том, что их ребенок страдает болезнью Дауна, за что они, конечно же, не несут ответственности.

Но мы должны быть способны видеть этиологию и, если необходимо, констатировать, что некоторые неудачи процесса развития, с которыми мы встречаемся, проистекают из неудачи матери при попытке быть «обычной преданной матерью» (или, другими словами, из отсутствия «фактора обычной преданной матери») в определенный момент или на протяжении целой фазы развития. Это не имеет ничего общего с моральной ответственностью. Это совсем иная тема.

Однако есть одна особая причина распределить этиологическую важность. Она заключается в том, что нет другого способа понять позитивное значение «фактора обычной преданной матери» — то есть того, что каждому ребенку жизненно необходимо получать чью-то поддержку на ранних ступенях психического развития, или психосоматического развития, или, я бы сказал, развития человеческой личности, вначале совершенно незрелой и абсолютно зависимой.

Я не верю в легенду о Ромуле и Рэме, при всем моем уважении к волчицам. Не стану говорить, что мы, мужчины и женщины, чем-то обязаны той, которая для каждого из нас сделала свое материнское дело. Мы ничем не обязаны. Но мы обязаны признаться перед самими собой, что вначале мы были психологически абсолютно зависимы и это «абсолютно» означает Абсолютно. И нам повезло — нас встретили обычной преданностью.

* * *

Можно ли объяснить, почему мать должна суметь предельно приспособиться к нуждам ребенка, только что появившегося на свет?[5] Легко говорить о более очевидных, хотя и менее простых потребностях подросшего ребенка или детей на той ступени развития, когда их отношения лишь с одной матерью сменяется отношениями в треугольнике. Легко заметить, что в этом случае ребенок нуждается в жесткой рамке — (сеттинге), чтобы проработать его конфликт любви и ненависти и две его основные тенденции: одну — базирующуюся на ориентации на родителя того же пола и другую — базирующуюся на ориентации на родителя противоположного пола. К этому можно относиться как к борьбе гетеро- и гомосексуальной направленностей в объектных отношениях.

Однако вам наверняка хотелось бы узнать о нуждах ребенка на самой ранней ступени развития, когда почти всегда рядом с ним находится материнская фигура, мысли которой заняты только ребенком, чья зависимость от нее на этой стадии абсолютна. Я много писал об этом и ничего лучшего не придумаю. В нескольких словах перескажу главное. В эти первые недели жизни, фактически все и определяющие, ребенок имеет возможность усвоить опыт ранних ступеней развития. Если окружение достаточно благоприятное[6] — а вокруг должны быть люди, непосредственно заинтересованные в нем, — врожденная тенденция ребенка к росту реализуется, и он делает первые важные достижения. Какие? Назову. Для важнейшего из них есть определение «интеграция». Все элементы, частицы ощущений и действий, формирующие конкретного ребенка, постепенно соединяются, и наступает момент интеграции, когда младенец уже представляет собой целое, хотя, конечно же, в высшей степени зависимое целое. Скажем так: поддержка материнского «я» облегчает организацию «я» ребенка. В конечном счете, ребенок становится способным утверждать свою индивидуальность, у него даже появляется чувство идентичности. Процесс кажется очень простым, если все идет хорошо, а основу этого процесса составляет ранняя связь, устанавливающаяся между младенцем и матерью, когда они являются единым целым. Здесь нет никакой мистики. Мать идентифицируется с ребенком чрезвычайно сложным образом: она чувствует себя им, разумеется, оставаясь взрослым человеком. С другой стороны, ребенок переживает свою идентичность с матерью в моменты контакта, являющиеся скорее не его достижением, а отношениями, которые стали возможными благодаря матери. С точки зрения ребенка, на свете нет ничего кроме него самого, и поэтому вначале мать — тоже часть ребенка. Иначе говоря, это то, что называют «первичной идентификацией». Это начало начал, отсюда получают смысл простые слова — такие, как «быть» (being).

Можно пользоваться «офранцуженным» словом — «существовать» (existing) — и говорить о существовании; в философии это называют экзистенциализмом, но я почему-то предпочитаю отталкиваться от слова «бытие» и утверждения «я есть». Важно понимать, что «я есть» (I am) — первоначально означает «я есть вместе с другим человеческим существом», которое еще не является отдельным. По этой причине правильнее употреблять слово «бытие», а не «я есть», относящееся к следующей стадии. Я не преувеличу, если скажу, что «быть» (being) — начало всего, без него слова «действовать» (doing) и «испытывать воздействие» (being done to) ничего не значат. Да, можно вовлечь ребенка в процесс принятия пищи и в функционирование на физическом уровне, но он не переживает этого как опыт, пока все это не основано на такой величине, как простое бытие, которой достаточно для формирования «я», то есть в конечном счете — личности.

Противоположностью интеграции является неудача интеграции, или дезинтеграция, расщепление цельности. Это непереносимо. Это одна из основных немыслимых форм тревоги, а предотвратить ее может обычная забота, которую почти все дети получают от взрослых. Укажу еще на один-два основных аспекта роста. Не следует считать, что психика ребенка обязательно успешно формируется вместе с сомой, то есть с телом и его функциями. Психосоматическое существование является достижением. И хотя такого рода единство базируется на врожденной тенденции роста, оно не реализуется без активного участия взрослого человека — того, кто нянчит ребенка (осуществляет холдинг) и заботится о нем. Провал в этой области имеет отношение к нарушению телесного здоровья, что фактически проистекает из нечеткости личностной структуры. Такая «поломка» на ранних этапах роста немедленно приводит нас к совокупности симптомов, характерных для пациентов психиатрических клиник, поэтому предупреждение заболеваний психики начинается с заботы о младенце — с того, что естественно получается у матери, желающей иметь ребенка и заботиться о нем.

Другой момент связан с началом объектных отношений. Этот момент ведет к сложным понятиям психологии. Однако вам будет нетрудно распознать, что объекты — при условии удовлетворительных отношений между ребенком и матерью — могут использоваться ребенком символически. Например, есть не только большой палец для сосания — его еще можно схватить и держать, и эта возможность позволит ему позже играть в игрушки. Если этого не происходит, у ребенка не развивается способность к отношениям с объектами.

Хотя мы говорим вроде бы о самом простом, речь идет о вещах жизненной важности, которые являются основой для психического здоровья. Разумеется, многое оформляется на более поздних ступенях развития, но только при условии удачного начала все, что происходит потом, даст положительный эффект. Иногда матерей будоражит мысль, что все, что они делают, имеет огромное значение, и в таком случае лучше не говорить им этого. Иначе они начинают обдумывать свои действия и хуже с ними справляются. Научиться материнству невозможно, и тревога не может служить заменой очень простой любви почти физического свойства. Тогда зачем трудиться и разбирать все эти вопросы? Я убежден: кто-то должен взять на себя такой труд, потому что в противном случае мы забудем о том, как важны отношения матери и младенца на самой ранней ступени его развития. Забудем и, не задумываясь, станем вмешиваться, чего как раз делать не следует. Если мать — без особых усилий — способна быть матерью, мы никогда не должны вмешиваться. Она не сможет защитить себя, потому что просто не поймет, в чем ее обвиняют. А мы покалечим ее. Только это будет не перелом ноги, не кровоточащая рана на руке. Все это обернется изувеченной психикой ее ребенка. Как часто мать тратит долгие годы, пытаясь исцелить увечье, которое фактически нанесли мы, без надобности вмешавшись во что-то столь простое, что кажется неважным.

(1966)