VI

VI

Следующий вопрос звучит так: всякое ли изменение Я – в нашем смысле – приобретается в защитной борьбе в раннем детстве. В ответе можно не сомневаться. Нет причины оспаривать существование и значение первоначальных, врожденных различий Я. Об этом свидетельствует уже тот факт, что каждый человек делает свой выбор среди возможных защитных механизмов, всегда использует лишь некоторые, причем каждый раз одни и те же. Это указывает на то, что каждое отдельное Я с самого начала наделено индивидуальными диспозициями и тенденциями, хотя мы пока еще не можем сказать, что они собой представляют и чем они обусловлены. Кроме того, мы знаем, что различие между унаследованными и приобретенными свойствами не может достигать степени противоположности; важной частью унаследованного является, разумеется, то, что было приобретено предками. Когда мы говорим об «архаическом наследии»,[27] мы обычно имеем в виду только Оно и, вероятно, предполагаем, что в начале жизни индивида Я еще не существовало. Но мы не должны упускать из виду, что первоначально Оно и Я едины, и не будет никакой мистической переоценки наследственности, если мы считаем правдоподобным, что в еще не существующем Я уже заложено то, какие линии развития, тенденции и реакции проявятся в дальнейшем. Психологические особенности семей, рас и наций даже в их отношении к анализу не допускают никакого другого объяснения. Более того, аналитический опыт заставляет нас убедиться, что даже определенные психические содержания, такие, как символика, не имеют других источников передачи, помимо наследования, а различные этнологические исследования наводят нас на мысль о наличии в архаическом наследии и других, столь же специализированных остатков раннего человеческого развития.

С пониманием того, что свойства Я, которые мы ощущаем как сопротивления, могут быть и обусловлены наследственностью, и приобретены в защитной борьбе, топическое разделение, будь то Я или Оно, лишается большой части своей ценности для нашего исследования. Следующий шаг в нашем аналитическом опыте приводит нас к сопротивлениям другого вида, которые мы уже не можем локализовать и которые, по-видимому, зависят от фундаментальных отношений в психическом аппарате. Я могу привести лишь несколько примеров этого рода, область в целом пока еще обескураживающе незнакома и недостаточно изучена. Встречаются, например, люди, которым хочется приписать особую «клейкость либидо».[28] Процессы, которые приводятся в действие лечением, протекают у них намного медленнее, чем у других, поскольку, похоже, они никак не могут решиться на то, чтобы снять либидинозный катексис с одного объекта и переместить его на новый, хотя невозможно отыскать какие-либо особые причины для такой катектической преданности. Встречается также и противоположный тип, у которого либидо кажется особенно подвижным, быстро входит в предлагаемые анализом новые катексисы и ради них отказывается от прежних. Такое различие, наверное, ощущает скульптор, когда он работает с твердым камнем или с мягкой глиной. К сожалению, аналитические результаты у второго типа часто оказываются весьма недолговечными; новые катексисы вскоре вновь оставляются, и возникает впечатление, что работаешь не с глиной, а пишешь по воде. Предостережение «как пришло, так и ушло» подтверждает здесь свою правоту.

В другой группе случаев нас удивляет поведение, которое можно объяснить лишь исчерпанностью обычно ожидаемой пластичности, способности к изменениям и дальнейшему развитию. Пожалуй, мы подготовлены встретить в анализе известную степень психической инерции; когда аналитическая работа открывает новые пути для побуждений влечения, мы чуть ли не постоянно наблюдаем, что они осуществляются не без заметных колебаний. Мы назвали это поведение, быть может, не совсем верно, «сопротивлением Оно».[29] Но в случаях, которые имеются здесь в виду, все процессы, отношения и распределения сил оказываются неизменными, фиксированными и застывшими. Это подобно тому, что встречается у очень старых людей и объясняется так называемой силой привычки, истощением восприимчивости, своего рода психической энтропией,[30] но здесь речь идет об индивидах, которые еще молоды. Наша теоретическая подготовка, по-видимому, недостаточна, чтобы верно осмыслить описанные типы; возможно, дело во временных характеристиках, изменении пока еще не оцененного по достоинству ритма развития в психической жизни.

Иные и еще более глубокие корни имеют, пожалуй, различия Я, которые в следующей группе случаев являются источниками сопротивления аналитическому лечению и препятствуют достижению терапевтического успеха. Здесь речь идет о самом последнем из того, что вообще может выявить психологическое исследование, о поведении обоих первичных влечений, об их распределении, смешении и расслоении, то есть вещах, которые нельзя представлять себе ограничивающимися единственной провинцией психического аппарата, Оно, Я или Сверх-Я. Нет более сильного впечатления от сопротивлений в ходе аналитической работы, чем от силы, которая всеми средствами противится выздоровлению и стремится сохранить болезнь и страдание. Часть этой силы мы с полным правом определили как сознание вины и потребность в наказании и локализовали в отношении Я к Сверх-Я. Но это только та часть, которая, так сказать, психически связана со Сверх-Я и проявляется таким образом; другие составляющие этой же силы могут действовать неизвестно где, в связанной или свободной форме. Если представить себе целостную картину, которая складывается из явлений имманентного мазохизма, присущего столь многим людям, негативной терапевтической реакции и сознания вины у невротиков, то становится уже невозможно держаться за веру, что душевное событие управляется исключительно стремлением к удовольствию. Эти феномены явно указывают на наличие в душевной жизни силы, которую в соответствии с ее целями мы называем агрессивным или деструктивным влечением и выводим из исходного влечения живой материи к смерти. Речь не идет о противопоставлении оптимистической теории жизни пессимистической; только взаимодействие и противодействие[31] обоих первичных влечений – эроса и влечения к смерти – объясняют разнообразие жизненных явлений, но ни одно из них по отдельности.

Как сочетаются части обоих видов влечений, чтобы осуществить отдельные жизненные функции, при каких условиях эти связи ослабевают или распадаются, какие нарушения соответствуют этим изменениям и какими ощущениями отвечает на них шкала восприятия принципа удовольствия – выяснить это было бы благодатнейшей задачей психологического исследования. Пока же мы склоняемся перед всемогуществом сил, о которые разбиваются наши усилия. Даже психическое воздействие на обычный мазохизм оказывается тяжким испытанием для наших умений.

При изучении феноменов, в которых проявляется действие деструктивного влечения, мы не ограничиваемся наблюдениями над патологическим материалом. Многочисленные факты нормальной психической жизни требуют от нас такого объяснения, и чем острее наш взгляд, тем больше мы их замечаем. Эта тема слишком нова и слишком важна, чтобы касаться ее в этом обсуждении мимоходом; я ограничусь тем, что отмечу некоторые попытки. В качестве примера следующую:

Известно, что во все времена были и по-прежнему есть люди, сексуальными объектами для которых могут быть лица как того же, так и противоположного пола, причем одно направление не мешает другому. Мы называем этих людей бисексуальными, принимаем их существование, не особенно тому удивляясь. Однако мы знаем, что все люди в этом смысле являются бисексуальными и распределяют свое либидо в явной или скрытой форме на объекты обоего пола. Разве что бросается в глаза следующее. Если в первом случае оба направления спокойно уживаются между собой, то в другом и более частом случае они находятся в состоянии непримиримого конфликта. Ге-теросексуальность мужчины не терпит гомосексуальности и наоборот. Если сильнее первая, то ей удается удерживать последнюю в латентном состоянии и не допустить реального удовлетворения; с другой стороны, нет большей опасности для гетеросексуальной функции мужчины, чем нарушение вследствие скрытой гомосексуальности. Это можно попробовать объяснить тем, что человек располагает лишь определенным количеством либидо, за которое вынуждены бороться соперничающие направления. Непонятно только, почему соперники не всегда делят между собой имеющееся количество либидо в соответствии со своей относительной силой, если они это все же могут сделать в некоторых случаях. И вообще создается впечатление, что склонность к конфликту – это нечто особое, нечто добавленное к ситуации, не зависящее от количества либидо. Такую независимо возникающую склонность к конфликту едва ли можно свести к чему-то другому, кроме как к вмешательству части свободной агрессии.

Если признать обсуждаемый здесь случай выражением деструктивного или агрессивного влечения, то сразу же возникает вопрос, нельзя ли распространить это воззрение и на другие примеры конфликтов, более того, не следует ли вообще пересмотреть все наше знание о психическом конфликте с этих новых позиций. Мы все же предполагаем, что на пути развития от примитивного человека к культурному в значительной мере происходит интернализация агрессии, обращение ее вовнутрь, и что для внешней борьбы, которая затем прекращается, внутренние конфликты, несомненно, являются верным эквивалентом. Мне хорошо известно, что дуалистическая теория, пытающаяся представить влечение к смерти, разрушению или агрессии как равноправного партнера наряду с проявляющимся в либидо эросом, в целом не находит большого отклика и, собственно, не утвердилась даже среди психоаналитиков. Тем больше я должен был порадоваться, наткнувшись недавно на нашу теорию у одного из величайших мыслителей Древней Греции. Я охотно жертвую престижем оригинальности в пользу такого подтверждения, тем более что из-за массы прочитанного в прежние годы я не могу ручаться, что мое якобы новое творение не является результатом криптомнезии.[32]

Эмпедокл из Акрага (Гиргенти).[33] родившийся примерно в 495 году до нашей эры, считается одной из величайших и наиболее примечательных фигур греческой культуры. Многосторонность его личности проявилась в самых разных направлениях; он был исследователь и мыслитель, пророк и маг, политик, филантроп и врач, знавший естественные науки; говорят, что он избавил город Селинунт от малярии, а современники почитали его как бога. Его ум, казалось, соединял в себе самые острые противоречия; точный и здравомыслящий в своих физических и физиологических исследованиях, он не чурался и темной мистики, с удивительной фантастической смелостью строил космические спекуляции. Капелле сравнивает его с Фаустом, который «также в тайны посвящен»[34] Возникшие в то время, когда царство знания еще не распалось на столь многие провинции, иные его учения могут показаться нам примитивными. Он объяснял разнообразие вещей смешением четырех элементов: земли, воды, огня и воздуха, верил в одушевленность природы и переселение душ, но в выстроенное им учение входят и такие современные идеи, как ступенчатое развитие живых существ, выживание наиболее приспособленных и признание роли случая (????) в этом развитии.

Но наш интерес относится к той части учения Эмпедокла, которая настолько соприкасается с психоаналитической теорией влечений, что возникает искушение утверждать, что они идентичны, если бы не одно существенное различие: учение грека представляет собой космическую фантазию, тогда как наше притязает считаться не более чем биологическим. Правда, одно обстоятельство, а именно что Эмпедокл приписывает вселенной ту же одушевленность, что и отдельному живому существу, делает это различие не столь существенным.

Философ учит, что события земной и душевной жизни управляются двумя принципами, которые находятся в вечной борьбе друг с другом. Он называет их ????? – любовь – и ?????? – вражда. Из этих двух сил, которые в своей основе являются для него «инстинктивно действующими силами природы, но не сознающими цель интеллигенциями»,[35] одна стремится соединить первичные частицы четырех элементов в единое целое, другая, напротив, пытается все эти смешения разрушить и отделить друг от друга первичные частицы элементов. Он понимает мировой процесс как постоянную, нескончаемую смену периодов, в которых одерживает верх то одна, то другая из этих основных сил, так что один раз любовь, другой раз вражда достигают своих целей и властвуют над миром, после чего утверждает себя другая, побежденная, сторона и в свою очередь одолевает противника.

Оба основных принципа – ????? и ?????? – и по названию, и по функциям соответствуют двум нашим первичным влечениям – эросу и деструкции, первый из которых старается соединить существующее во все большие единства, а второй – устранить эти соединения и разрушить созданные ими образования. Но мы также не удивимся, что эта теория, возникнув заново спустя два с половиной тысячелетия, в некоторых местах изменена. Не говоря уже о наложенном на себя ограничении биопсихическим, нашими основными веществами больше не являются четыре элемента Эмпедокла, жизнь для нас строго отделена от неживого, мы размышляем уже не о смешении и разделении частиц вещества, а о слиянии и расслоении компонентов влечений. Также и принцип «вражды» в известной степени мы подвели под биологическую основу, сведя наше деструктивное влечение к влечению к смерти, стремлению живого вернуться к неживому. Это не значит, что мы отрицаем, что аналогичное влечение.[36] существовало и прежде, и, разумеется, не утверждаем, что такое влечение возникло лишь с появлением жизни. Никто не может предугадать, в каком облачении предстанет в дальнейшем ядро истины, содержащееся в учении Эмпедокла[37]