Игра в «Собачку»

Игра в «Собачку»

Вы помните детскую игру в «Собачку»? Это довольно злая игра, где дразнят водящего. Обычно два игрока кидают друг другу мяч, а «собачка» – человек, находящийся между ними, – должен перехватить мяч. Звучит безобидно, правда? За исключением того, что, когда я бывал «собачкой», я обычно очень расстраивался, потому что это выглядело так, как будто меня исключили, т. е. я – аутсайдер.

Беспокойство о том, что думают другие, может быть одним из самых сильных поводов озабоченности – для нас и для животных. На самом деле, как считает Филипп Рош?[415]: «Быть человеком на деле означает заботиться о своей репутации». Изгнание из группы – это худшая участь, которую он называет «психологической смертью». Быть презираемым и отвергнутым соплеменниками очень болезненно. Многие из нас помнят, как в детстве мы расстраивались, когда нас дразнили или не принимали в команду. Иногда такие события кажутся личной трагедией.

Именно поэтому такие явления, как дедовщина или травля, – это не просто физическая жестокость, они наносят серьезную психологическую травму. По данным обзора Национального института детского здоровья США от 2001 года, каждый третий подросток знаком с травлей[416]. Она чаще случается среди мальчиков, чем среди девочек, и гендерные проявления жестокости неодинаковы[417]. Среди мужского пола распространено физическое и словесное запугивание, в то время как женский пол использует преимущественно словесную травлю, высмеивание и распространение слухов. Однако, хотя девочки меньше прибегают к физическому насилию, нейробиологи указывают, что они с таким же успехом могли бы ударить свою жертву кулаком, поскольку боль от социального отвержения не менее реальна.

Психолог Кип Уильямс из Университета Пурдью (Purdue) знает это не понаслышке. Однажды он гулял в парке с собакой, и неожиданно его в спину ударил диск фрисби. Он бросил тарелку обратно одному из двух ребят, игравших в нее, и они начали, играя, бросать ее Кипу. Это было весело. Но приблизительно через минуту ребята перестали бросать тарелку ему, переключив свое внимание друг на друга. И вскоре стало понятно, что ребята не собираются снова включать Кипа в свою игру. Профессор психологии был сам удивлен тому, насколько его расстроило это исключение из игры (притом что его включили в игру всего на минуту и что это были совершенно незнакомые люди!). Он ясно понял, насколько мы чувствительны к остракизму.

Основываясь на своих переживаниях в парке, Кип разработал компьютерную симуляцию, известную как «Кибербол», где сканируется мозг взрослых участников игры, в то время как они перебрасываются мячиком с двумя другими товарищами по игре[418]. Так же, как это было в случае с фрисби, игра в «Кибербол» проходит нормально, пока эти двое не начинают бросать мячик только друг другу, игнорируя того, кто находится в устройстве сканирования мозга. Когда это исключение из игры становится очевидным, передняя поясная кора мозга, которая активизируется при социальном познании, начинает загораться, демонстрируя активность. Дело в том, что боль отверженности тоже связана с передней поясной корой, играющей важную роль в механизмах разрешения конфликтных ситуаций. Социальное исключение из игры вначале порождает внезапное оцепенение, а затем страдание, поскольку оно активирует области, ассоциируемые с эмоциональной болью.

Так же, как и в случае истощения эго, те, кого отвергают коллеги, чаще норовят подкрепиться сладким печеньем, прибегая таким образом к успокаивающей пище[419]. Когда мы говорим, что получили эмоциональный удар, это, вероятно, не просто метафора. Мы действительно испытываем такую же боль, как от удара кулаком в живот.

Примечательно то, насколько мы восприимчивы к отверженности. Даже когда участники «Кибербола» играют всего пару минут (и прекрасно понимают, что это всего лишь компьютерная симуляция), они все равно чувствуют боль отверженности[420]. И эта боль не зависит от личностных особенностей игроков. (Она не говорит о том, что они слишком чувствительны.) Нет, в остракизме есть нечто фундаментальное и автоматическое[421]. Уильямс утверждает, что такая реакция должна быть «аппаратно-встроенной», и указывает на то, что у многих социальных животных изгнание из стаи означает смерть. Вот почему люди так реагируют. Если нам кажется, что нам грозит изгнание, мы становимся сверхбдительны в отношении тех, кто нас окружает, ища подсказки в том, как люди взаимодействуют с нами, и возможности воссоединения с группой[422]. Исключенные индивидуумы прибегают к поведению, которое повышает вероятность воссоединения с группой. Начинают подражать, соответствовать требованиям, подчиняться приказам и сотрудничать даже с теми, кто того не заслуживает (порой становясь настолько подобострастными, что готовы согласиться с мнением тех, кто явно не прав).

Если эти попытки снискать расположение проваливаются, то подвергнутые остракизму индивидуумы меняют курс и вместо того, чтобы стараться понравиться, становятся злыми и агрессивными: «Посмотрите на меня, я стою вашего внимания. Я не невидимый, черт возьми». Теперь они стремятся распространить свое влияние на других, чтобы быть замеченными.

Аутсайдеры реже готовы прийти на помощь и более агрессивны к другим, независимо от того, являются ли эти другие виновниками их изгнания или нет. Например, в одном эксперименте отвергнутые индивидуумы пытались отомстить тем, что давали ни в чем не повинному очевидцу пятикратную порцию жгучего соуса чили, прекрасно зная, что их жертва не выносит этот соус[423]. Множество трагических случаев стрельбы в школах и массовых убийств совершали те, кто чувствовал себя социально отверженным. Анализ дневников школьных стрелков обнаружил, что в 13 из 15 изученных случаев стрелявшие были жертвами остракизма[424]. Понятно, что не каждый подвергшийся гонениям устраивает массовую стрельбу, но если изгнание устойчиво, то исключенные индивидуумы со временем переживают чувство отчуждения и собственной ничтожности. Порой они избегают общества, становятся полностью подавленными и размышляют о самоубийстве. Людям необходима сопричастность группе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.