4. Семейная жизнь

4. Семейная жизнь

Жизнь в семье ребенка манус резко отличается от семейной жизни американского ребенка. Правда, его семья состоит из тех же самых членов - отца, матери, одного-двух братьев или сестер, иногда бабушки, реже дедушки. Вечером вход в дом тщательно баррикадируется, и родичи требуют, чтобы все дети были дома после захода солнца. Исключение делается только для лунных ночей. После ужина дети укладываются спать на циновке или же засыпают на руках у старших, а те бережно переносят их на место. Тлеющие связки листьев кокосовых пальм освещают мерцающим светом темные углы дома. На первый взгляд перед нами картина счастливой, дружной семьи, семьи, вполне соответствующей нашему идеалу. В ней нет чужаков, и люди, любящие друг друга больше всего на свете, объединились у домашнего очага.

Но более близкое знакомство с семейной жизнью манус позволяет выявить большие различия. У молодых мужчин нет собственных домов, и они вынуждены жить на задних половинах домов старших братьев или молодых дядей. Когда две такие семьи живут вместе, жена младшего должна избегать старшего. Она никогда не вступает на его половину, отделенную висящей циновкой, когда он там. Детям, однако, позволено перебегать из одной половины на другую. Но постоянное стремление избежать встречи со старшим, запрет на употребление личных имен при обращении к старшему, а также зависимость младшего от старшего ведут к напряженности в отношениях между двумя семьями. У манус господствует отцовское право: мужчина, как правило, наследует своему отцу или брату, жена почти всегда идет жить в дом мужа.

Хотя семейная группа мала, а связи между родителями и детьми тесные, отношения между мужем и женой натянуты и холодны. Отец и мать кажутся ребенку двумя совершенно различными людьми, борющимися за него. Кровные связи его родителей сильнее, чем их отношения друг с другом, и существует больше факторов разъединяющих, чем объединяющих их. Короткое знакомство с некоторыми из семей в Пере5 покажет преобладающую эмоциональную тональность супружеских отношений.

Возьмем, например, семью Ндросаля. Ндросаль - кудрявый, миловидный бездельник, скорый на похвальбу и медлительный в действиях. Его первая жена принесла ему двух мальчиков и умерла. Супруг его сестры усыновил старшего, младший остался с ним на попечении его второй жены - высокой, худощавой женщины из отдаленной деревни. Новая жена сразу же родила ему девочку. Девочка оказалась очень болезненной. Месяц за месяцем она страдала и плакала в своей подвесной колыбельке, которую отец оборудовал для нее. Если ребенок так болен, то его нельзя взять с собой из дому, что бы ни случилось, нельзя его и оставить ни на минуту. Поэтому мать в течение долгих месяцев не выходила из дома, бледнела и таяла. Пища не была слишком изобильной. Ндросаль был очень привязан к своей старшей сестре - женщине определенного и решительного характера, средних лет, деловой, всегда занятой и всегда нуждавшейся в помощи брата. Когда девочка у брата заболела, она взяла к себе второго сына Ндросаля, и так оба малыша Ндросаля оказались в ее доме. Он любил таскать их па спине, любил валяться и возиться с ними, брать их с собою на рыбную ловлю и проводил большую часть времени в доме сестры, расположенном рядом с его собственным. А когда у пего был хороший улов, большая часть рыбы попадала в горшок его сестры. У жены Ндросаля не было близких родственников в деревне, но однажды младшая сестра ее мужа принесла ей пойманных крабов. Ловля крабов - женское дело, поэтому в доме не ели крабьего мяса уже в течение долгих месяцев. Она быстро приготовила их, не обращая внимания на то, что одна из их разновидностей была табу для всех членов семьи мужа. Супруг вернулся домой поздно, с пустыми руками и потребовал еды. Жена подала ему крабов и в ответ на его вопрос, нет ли среди них запрещенного вида, обманула его. В вареном виде крабы не отличались друг от друга. Ндросаль начал ужинать, ворча, что жена не проявляет должного внимания к его табу. Почти тотчас же ребенок стал кричать. Младшая сестра со своим мужем в это время проживали на задней половине его дома. Жена подошла к колыбельке и занялась ребенком, но он продолжал кричать. Ндросаль строго посмотрел на жену: "Дай ей грудь".- "Я уже хорошо накормила ее. Она не голодна, она больна",- ответила та. "Накорми ее, разве ты не слышала, что я сказал, ты, негодница! Ты лгунья и дура, не заботящаяся ни о табу своего мужа, ни о своей дочери!" Поднявшись от стола, он излил поток проклятий на нее. Но она застыла над своим ребенком, мрачная, в слезах, но убежденная, что девочка не голодна. Тогда разъяренный супруг схватил бутыль с негашеной известью и швырнул горсть известкового порошка прямо ей в глаза. Известь, смешавшись со слезами, дала реакцию и сильно обожгла ей глаза. Ослепленная, спотыкаясь, она выбралась из дома, завывая. Одна из толпы женщин, собравшихся на крики, увела ее к себе в дом, забрав и ребенка. Ндросаль ушел опять в дом к своей сестре, а когда его младший сын улегся вместе с ним и спросил, почему плакала его мачеха, отец ответил угрюмо, что она плохая женщина и не хочет кормить его маленькую сестру. <...>

Для того чтобы понять все эти раздоры, необходимо взглянуть на предысторию браков, начиная с обручения, и проследить путь девушки манус от помолвки до материнства.

Нгален восемнадцать лет, вот уже семь лет она помолвлена с Манои, имени которого она даже произнести не смеет. Она видела его однажды, будучи очень маленьким ребенком, когда ее мать взяла с собой детей в Пере, и помнит, что у него смешной нос, а один глаз косит, что он носит старый, грязный лаплап6. Но она старается не думать о таких вещах, мать сказала ей, что думать о собственном муже как о знакомом ей человеке стыдно. Она может нырять за раковинами лаилаи, из которых сделают крылообразные украшения на спину. Ей приходится целый день склоняться над рамой для изготовления бус, готовя подарок для сестры своего мужа. Она может думать о тысячах собачьих зубов, ярдах раковинных денег, которые были уплачены за празднество ее помолвки, или кормить свиней, которыми возместили все эти расходы. Но о муже она думать не смеет. Ей запрещено бывать в Пере, родной деревне ее матери, за редким исключением, связанным с каким-нибудь важным событием, например смертью близкого родственника. В этом случае она должна быть крайне осторожной, завернуться в тканевую накидку, так чтобы при встрече ее не могли увидеть отец или братья жениха. Если каноэ из Пере встречается в море с каноэ ее отца, то ей следует спрятаться под навесом или сжаться в комок. Когда она бывала очень весела, то подчас забывала, что ей не следует произносить некоторые слова, включающие в себя слоги, которые напоминают имена родственников ее будущего супруга. Гнев ее родственников заставлял ее стыдливо умолкать. Однажды духи во время общения с ними напомнили ей, насколько беззаботной она была, не укрывшись подобающим образом перед отдаленным кузеном своего будущего мужа, мальчиком, товарищем ее игр с детства. Но это было несколько лет назад. Сейчас же, уже два или три года подряд, она очень осторожна. Ее деревня полна мальчиков, которые вернулись, поработав на белых людей, и кто знает, какой вредоносной магической силой они располагают. Один привез с собой странную бутыль, которую он носит в своем мешке для бетеля. Он говорит, что это только лекарство от стригущего лишая, но все знают, что это - приворотное зелье. Ее народ не делает таких колдовских вещей, принуждающих девушку забыть о помолвке и впасть в грех. Но люди с большого острова обладают колдовскими средствами. Они могут заговорить листья табака, нашептать на орехи для бетеля7 или же заколдовать похищенную свинью.

Они продают эти злые чары юношам ее племени, юношам, которые сидят по ночам в общественной хижине деревни, смеются, бьют в барабаны и строят дурные планы. Много лет тому назад такие молодые люди шли в военный поход, добывали себе девушку из чужой деревни и обладали ею в свое удовольствие. Но с самого раннего детства Нгален в той деревне, где она живет, проститутки вывелись. Вот почему сейчас юноши очень опасны.

Когда она выходит из дому, она следит за тем, чтобы ветер со стороны этих молодых людей не дул на нее. Есть чары, которые можно наслать на человека с ветром.

Есть несколько мальчиков в деревне, с которыми она дружна: ее братья, ее отдаленные родственники, младшие кузены ее жениха. Для последних она "мать", и ей нужно следить лишь за тем, чтобы не есть в их присутствии.

Целыми днями она делает бусы для сестер и матери жениха. После свадьбы она тоже получит от них бусы и отдаст их своим братьям. В доме ее мужа она будет много работать и чувствовать себя в безопасности. Ее научат понимать сложные финансовые сделки. Она сможет стряпать большие квадратные блины для праздничных пиршеств и вырезать из мякоти кокосового ореха лилии, украшающие праздничные блюда. Ей предстоит стать матерью детей ее супруга. Став матерью, она потеряет свою привлекательность, желанность, ибо манус считают рождение ребенка, а не потерю девственности пограничной чертой, отделяющей юность от зрелости. Десять раз Плеяды пересекут небо, и она состарится.

Она уже знает, каким будет ее свадебный наряд, ибо дважды ее уже наряжали в тяжелый передник из раковинных денег и обвешивали ее руки и ноги собачьими зубами. Но завтра ее настоящая свадьба с мужчиной, имя которого она не смеет произ. нести и о косых глазах которого грешно думать. Она будет жить в чужой деревне. Правда, это деревня, где живут родственник и ее матери, но некоторые из них, так как они ближе по крови ее супругу, окажутся табу для нее. Всю свою жизнь она не посмеет назвать их по имени. Они с мужем должны будут жить в дом в его дяди по отцу. Он станет ее тестем. Она должна говорить о нем всегда во множественном числе "они" и никогда не смеет назвать его "он". Когда он будет входить в дом, ей нужно будет прятаться за занавеской и не говорить громко, чтобы он не услышал ее голос. Она никогда не посмеет взглянуть ему в лицо, до тех пор пока он, состарившись, лысый, с трясущимися руками, не решит снять табу, готовя большой пир в ее честь.

Все мужчины в той деревне будут судачить о ней. С тяжелым сердцем она ощупывает свои длинные, висящие груди, груди старой женщины. К счастью, тяжелые повязки из собачьих зубов приподнимают их, придают им подобие грудей юной девушки.

Будет ли ее супруг ненавидеть ее за эти груди? Она слышала разговоры мужчин из своей деревни, и она знает, как они ценят л женщинах девичий облик. Будет ли она достаточно проворной, чтобы угодить сестрам мужа, крепки ли у нее руки для того, чтобы сплести прочную тростниковую крышу, сможет ли она делать красивые бусы, хорошо готовить?

Она думает обо всем этом, сидя согнувшись под навесом каноэ, завернутая в скрывающее ее одеяло. Ее родственники плывут с нею в Пере. Вокруг нее все оживленно болтают о собачьих зубах и раковинных деньгах, свиньях и масле, неоплаченных долгах, возможных кредиторах, будущих торговых сделках. Ее отец вполне доволен выкупом за нее. За нее будет заплачено десять тысяч собачьих зубов, которыми он сможет хорошо распорядиться, заплатив за жену для сына своего брата. Тому ужа пятнадцать, а он еще не обручен. Разговор переходит па финансовое положение его племянника, будущего жениха.

Она смотрит на свою мать, держащую ее маленькую сестру на коленях, на свою старшую сестру, угрюмо смотрящую в воду. Уже месяц, как она ушла из дома своего мужа, а он все не посылает гонца с просьбой вернуться. Сестра не сказала им, что произошло, сказала только, что муж бьет ее. Резкий приказ заставляет Нгален вздрогнуть, приближается чужое каноэ, и она плотнее заворачивается в свое покрывало.

Наконец они прибывают в деревню. Завернутая с ног до головы, она поспешно карабкается в дом бабушки. Ее бабушка очень стара, кожа на ее шее висит складками. Она проводила трех мужей в могилу. Скрипучим, утомленным голосом она просит побыстрее одеть невесту, так как гости скоро будут здесь, для того чтобы отправиться с нею в "путешествие груди". Из каноэ приносят шкатулки из кедра8, и тяжелые украшения раскладываются на полу. Отец и братья уходят, и невеста остается с женщинами. Они красят ее волосы в красный цвет, накладывают оранжевую краску на ее лицо, руки, спину, наматывают длинные нити раковин вокруг ее рук и ног. К поясу из собачьих зубов подвешиваются два тяжелых передника; ракушечный полумесяц вставляется в нагрудную повязку. За браслеты на руках засовывают фарфоровые трубки, ножи, вилки, гребни, маленькие зеркальца - все это заморские вещи, которыми пользуются только для украшения невесты. На лоб ей накладывают колючую тиару из собачьих зубов. За нее закладывают дюжину маленьких гребней из перьев. За наручные браслеты eще закладывают много ярдов покупной ткани и перья райских птиц, К вытянутым мочкам ее ушей привешивают новые связки собачьих зубов. И наконец, в отверстие носовой перегородки вкладывают тонкую косточку, к которой прикрепляют длинную, восемнадцатидюймовую подвеску из раковин, костей и собачьих зубов.

Как марионетка, она терпеливо сносит весь этот обряд одевания, послушно поворачиваясь и наклоняясь, когда требуется. Между тем снаружи раздаются звуки многих голосов. За нею прибыли женщины из дома ее мужа. Она еще ниже опускает свою тяжелую голову. Но те не входят. Между ними вспыхивает ссора, они решают, достаточно ли велико каноэ, чтобы вместить всех. Женщины продолжают прибывать на маленьких яликах, но все они должны вернуться в каноэ невесты. После оживленной перепалки две женщины отправляются за новым каноэ. Остальные ждут на веранде. Нгален различает среди голосов голос тетки мужа. Она слывет за медиума и ее дух-помощник - собака; все остальные голоса неизвестны ей. Она знает, что среди этих женщин нет молодых девушек, все они замужем. Она уже раньше видела такие выезды на каноэ для "путешествия груди" и знает, кто в них участвует.

Наконец причаливает более вместительное каноэ. Мать и тетка ставят невесту на ноги. Она немного сутулится под тяжестью богатств, навешанных на нее. Торопливо, с опущенной головой спускается по лестнице к помосту каноэ. Она ни на кого не смотрит, и ее никто не приветствует. Надвигается шторм, и переполненное, осевшее каноэ отправляется в опасное плавание по неспокойным водам. Она смотрит на быстрое движение шестов в привычных, мускулистых руках, отмечает про себя новые, неизвестные для нее узоры бус на запястьях, но не смеет оторвать свои глаза от них и посмотреть в лицо.

Это - короткое плавание через лагуну к дому жениха, куда ему нельзя являться в эту ночь По приглашению свекрови она карабкается по лестнице и, жалкая, сконфуженная, усаживается в углу. Немедленно все тетки и кузины жениха с отцовской стороны набрасываются на нее; они выхватывают гребни из ее волос, с жадностью копаются под ее браслетами, чтобы найти трубки, гребни, зеркала. В спешке одну трубку разбивают. Острые края фарфора режут руку девушки. Этого никто не замечает, зато следуют сетования по поводу случайно разбитой трубки, едкие реплики о жадности ее родственников, посылающих битые трубки. Какая-то старуха ядовито замечает, что не следует завтра рассчитывать на хороший показ приданого невесты: горшки совсем маленькие и битые, и ей сказали, что у невесты всего десять кусков ткани. Другая старуха враждебно бормочет, что мужчины этого рода вообще немногого стоят: старший брат невесты все еще не заплатил за свою жену, а ее младший брат даже не помолвлен. Опозоренная, разъяренная, девушка сидит в углу, ее колючая тиара из собачьих зубов съехала ей на глаза. А в это время женщины оставляют ее, как хищные птицы бросают обглоданные кости, и переходят к следующему делу - разделу связок зеленого саго, которым родственники невесты загрузили каноэ. Происходит яростная перепалка, кому руководить разделом, потому что эта женщина будет следить за тем, чтобы всем досталось по справедливости, даже если при этом сама пострадает. Все женщины толпятся вокруг связок саго. Невеста забыта в углу, ее украшения расхватаны, она одна среди враждебных, алчных незнакомок. Наконец некоторые из них пойдут домой, большинство же будет спать с нею. Они предложат ей еду, но она откажется, огни медленно погаснут, и они заснут. Ни одна из них не поговорит с нею, и она не скажет ни слова никому, если же одна из них проснется среди ночи помешать угли в очаге и увидит, что невеста не спит, ну что же, это понятно: "ей стыдно".

Рано утром ее родственники заберут ее тайком домой. Ее снова оденут, смажут маслом. Над ней прочтут заклинания, чтобы быть ей сильной и богатой женщиной, деятельной в накоплении и обменах богатствами. На сей раз на каноэ грузится ее высокая резная кровать. Одна ножка у нее треснула и выпадает. Родственники ее мужа припомнят это со временем. Каноэ медленно плывет по деревне мимо веранд, усеянных любопытными, к дому жениха. Его тетка спускается с веранды и почти силком тащит ее вверх по лестнице в дом. Невеста уже мельком увидела разряженного юношу, сидящего сейчас за нею с вытянутыми ногами. На момент воцаряется молчание, затем слышится шум поспешных шагов. Жених оставляет дом и вновь появится здесь только к ночи. Все вздыхают свободно, и детям снова позволяют бегать по дому. Каноэ с ее родственниками опять пристает к дому, невеста вновь спешит на помост, и компания отправляется; на маленькие островки. Там весь день будет проведен в речах и дележе имущества. Будут бить барабаны, мужчины будут танцевать. Но невеста сидит, прикрытая покрывалом, в своем каноэ.

Поздно вечером жених вернется в деревню и овладеет своей невестой. Он не испытывает ни нежности, ни привязанности к этой девушке, которую он никогда не видел. Она боится своего первого сексуального опыта, как боятся и ненавидят его все женщины ее народа. В эту ночь не закладывается никаких основ для будущего счастья, ничего, кроме стыда и враждебности. На следующий день невеста вместе со свекровью отправляется через деревню за дровами и водой. Она еще не обмолвилась ни одним словом со своим супругом. Все глаза обращены на нее, и повсюду она слышит: "Груди! Груди старухи! Их вчера держала нагрудная повязка!" Вечером она прерывает свое молчание, чтобы сердито накричать на мальчика, последовавшего за ней на ее, заднюю половину дома. Это также отметят к деревне, где она отныне живет, но к которой никоим образом не принадлежит.

И это убеждение, что муж и жена принадлежат к разным группам, длится в течение всего ее замужества, лишь немного, ослабевая к концу многолетнего брака, но никогда не исчезает совсем. Отец, мать и дети здесь не теплая, соединенная интимными связями клеточка, противостоящая миру. В большинстве случаев мужчина живет в своей деревне, в своей собственной части деревни, рядом со своими братьями и дядями. Иногда рядом живут некоторые его сестры и тетки. Это люди, с которыми его соединяют самые близкие связи, от кого с детства он привык ожидать всего самого лучшего. Эти люди кормили его, когда он был голоден, нянчили его, когда он болел, платили за него, когда он грешил, брали на себя его долги. Их духи - его духи, их табу - его табу. Он принадлежит им всеми своими чувствами.

Что же касается его жены, то она чужая. Не он выбрал ее; он никогда не думал о ней до брака без чувства стыда. По ее милости ему много раз приходилось лежать, простершись под циновкой на дне каноэ, когда оно проплывало мимо ее деревни или домов ее родственников. С лицом, горевшим от смущения, он легкая иногда по часу, боясь даже поднять голос. До женитьбы он был свободен, по крайней мере в своей деревне. Он мог часами сидеть в доме для мужчин, играя на музыкальных инструментах и распевая песни. Теперь же, когда он женился, ему не принадлежит и его собственная душа. Целыми днями он должен работать на тех, кто оплатил его свадьбу. Пристыженный, он проходит мимо них, ибо он и не подозревал, сколь многим он им обязан. У него есть все основания ненавидеть свою запуганную, смущенную жену, которая с проклятиями отшатывается от его грубых, неумелых объятий и никогда не скажет ему ни одного ласкового слова. Они стыдятся есть в присутствии друг друга. Им предписано спать в разных частях дома. В течение первых двух лет брака они никуда не ходят вместе.

Возмущение девушки ее новым положением не проходит со временем. Эти люди чужие для нее. Для них близкий человек - ее супруг, связанный с ними самими тесными из всех человеческих связей, признаваемых их обществом. Если она вдали от своих родственников, живет в другой деревне, она старается изо всех сил, куда больше, чем ее супруг, создать что-нибудь из их брака. Когда он оставляет ее, чтобы пойти к своей сестре, она раздражается и бранится, а иногда даже совершает смертный грех, обвиняя его в сожительстве с сестрою. Тогда духи не медлит наказать ее дом, и разрыв между супругом и ею усугубляется. Если она вышла замуж за парня из собственной деревни, то она часто гостит у своих родственников и прилагает меньше усилий наладить отношения с мужем. Перед свадьбой ее лицо было покрыто татуировкой, а кудрявые волосы выкрашены красной краской, но теперь ее голова выбрита и ей запрещено носить украшения. Если она ослушается, то духи ее супруга заподозрят ее в желании нравиться мужчинам и нашлют болезнь на ее дом. Ей не позволено даже немного посплетничать со своей родственницей о родственниках мужа. Духи, живущие в черепах, услышат ее и накажут9. Она чужая среди чужих духов, по это не мешает им шпионить за каждым ее шагом.

Все это ожесточает молодую женщину, и день ото дня она становится угрюмее, сидя среди чужих, готовя пиры или работая на саговых полях. Если она быстро не забеременеет, то скорее всего убежит. Ее родня может убедить ее вернуться, и она будет метаться между двумя домами несколько лет до рождения ребенка. Когда же она зачнет, это сблизит ее не с отцом ребенка, а с ее собственной родней. Она может даже не сказать супругу о своей беременности. Откровенность такого рода устыдит их обоих. Она расскажет об этом своей матери и отцу, сестрам и братьям, кузинам. Ее родственники начнут готовить пир в честь ее беременности. Но об этом ничего не будет сказано мужу. Жена будет отвергать его домогательства с еще большей холодностью, чем когда бы то ни было, а его неприязнь и недоверие к ней только увеличатся. Наконец до его ушей дойдут какие-то случайно оброненные слова, какой-то слух о хлопотах в доме его шурина. У него будет ребенок, говорят соседи. И все же он ничего не скажет об этом своей жене, но будет ждать, когда капоэ, нагруженное саго, пристанет к его дому. Проходят месяцы, отмечаемые регулярно устраиваемыми пиршествами, в которые он должен вносить свой пай, родственники помогают ему, но от него ожидают, что большую часть расходов он возьмет на себя. Он должен ходить к своим сестрам и просить у них бусы, вымаливать подарки для родственников жены у матери и теток. Там, где он раньше требовал, теперь ему приходится просить. Его постоянно будет мучить мысль, что его ответные дары недостаточны или даны не тому, кому бы следовало. А в это время его беременная жена сидит дома, готовя ярды бус для своих братьев, работая на своих братьев, в то время как он вынужден упрашивать и ублажать своих сестер. Пропасть между ними углубляется.

За несколько дней до рождения ребенка брат, или кузен, или же дядя будущей матери гадает о месте, где должен появиться на свет ребенок. Если он сам не умеет пользоваться гадальными костями, его родственник сделает это. Гадание определит, предстоит ли ребенку родиться в доме отца или же в доме брата матери. Если предсказано первое, то супруг должен покинуть свой дом и уйти жить к сестре. Последнее обычно происходит, когда у пары собственный дом - случай очень редкий при рождении первенца. В его дом переселяются брат жены со своей женой. В другом случае его жену увозят из дома, иногда в другую деревню. С момента родов мужу не разрешается ее видеть. Самое большее, что он может позволить себе сделать для дома, где живет сейчас его жена, - положить рыбу на причал. Целый месяц он бесцельно слоняется, ночуя то у одной сестры, то у другой. Только после того как его шурин соберет достаточно саго, тонну или две, чтобы отметить праздник возвращения, его жена сможет вернуться к нему, и он увидит ребенка.

В это время мать очень занята новорожденным. Целый месяц она должна оставаться дома за занавеской. Пищу для нее готовят на особом огне, в особой посуде. Только с наступлением темноты она может поспешно выбраться из дома и покупаться в море. Сейчас жизнь для нее стала более приятной, чем когда бы то ни было за все время их брака. Все ее родственницы заглядывают к ней поболтать, а те из них, у кого есть молоко, иногда кормят ребенка. Жены ее братьев готовят ей пищу, приносят ей орех и листья перца для приготовления бетеля, развлекают ее, как больную. Она не скучает по супругу, которого она так и не научилась любить. Она подносит ребенка к груди, покрывает его маленькие ручки поцелуями и счастлива.

За день до большого пиршества с саго и напитками устраивается маленький пир. Ее братья, их жены, сестры готовят специальные блюда - разные виды моллюсков, таро, саго, белый плод, называемый унг, и два вида пудинга из листьев. Один из них называют чучу - квадратный пирог шириною в девять-десять дюймов, толщиною в дюйм. После того как пища готова, ее раскладывают в резные деревянные чаши и ставят на полки, ожидая, когда молодая мать нарядится. Ее волосы за время беременности подросли, и их окрашивают в красный цвет. Она надевает ножные браслеты из бус, нити из собачьих зубов. Все это лишь украшения, а не тяжелые деньги для родни мужа. Пища расставляется на помосте каноэ, и вся компания женщин и деточек направляется на один из маленьких островов близ деревни, принадлежащий ее предкам. Здесь тетка или бабушка по отцовской линии торжественно хлопает ее но спине одним из пирогов чучу, призывая семейных духов дать ей сил и здоровья и предохранить ее от нового ребенка до тех пор, пока этот но пойдет и не поплывет. Затем вся компания пирует; мать возвращается к ребенку, а другие разъезжают по деревне, оставляя чаши с пищей в домах родственников. В последний раз мать спит одна со своим ребенком.

На следующий день - утомительная вереница церемоний. Утро проводится в приготовлениях к большому пиру. Повсюду в деревне грузят саго на каноэ, ловят свиней, готовя их для перевозки. Молодая мать снова наряжается, но на сей раз в тяжелый костюм из денег, тот, что она надевала, когда была невестой. Волосы ее красятся в последний раз. Завтра ее побреют, как и полагается добродетельной жене.

Длинная процессия каноэ, иногда до пятнадцати или двадцати, выстраивается перед домом. Владелец самого нагруженного из них без устали бьет в колокол. Тяжело одетая мать садится в последнее каноэ, и, пока флотилия медленно и торжественно плывет по деревне, она переходит из одного каноэ в другое.

Она должна пройти от одного до другого конца флотилии, осматривая саго, собранное в ее честь. Тяжелые юбки из денег тянут и утомляют ее. Этот праздник возвращения к мужу не несет ей никакой радости. Очень часто под предлогом болезни или плача ребенка она оставляет процессию и возвращается домой. Но веселый праздник продолжается. Ее отсутствие никого не волнует. Она только пешка в игре финансовых сделок.

Наконец после заката приходит время и для "путешествия груди" - возврата к супругу. Это выгодное дело для женщин, которые будут сопровождать ее, и среди женщин ее дома вспыхивает перепалка, кто из них будет править каноэ. Ссора может длиться часами, а юная мать в это время будет сидеть угрюмая, скучная. Праздничный дом сейчас темен, его освещают только язычки вспыхивающего в очагах пламени. На полу стоят чаши с едой, дети спят между ними. Резкие звуки голосов алчных женщин звучат в удушливом, дымном воздухе. Наконец находят компромиссное решение, и группа женщин сводит ее вниз по лестнице, усаживает в каноэ и закутывает. На море штормит, каноэ раскачиваются и бьются друг о друга у причала. Не видно ни одного дома. Опытные женщины направляют каноэ к дому сестры мужа, где ее супруг жил с момента ее отъезда. Жена взбирается на причал и тихо сидит там. Ее муж может быть у сестры, но это необязательно. Он никак не дает знать о себе. Подождав немного, она вновь садится в каноэ и возвращается к своему ребенку, в переполненный дом, к новым ссорам по поводу уплат саго, связанных с такого рода плаванием. Лишь после того как будут урегулированы все претензии, гости расходятся. Последней уходит жена ее брата, ворча, что ее собственные дети заболели среди духов разных чужаков. Молодая мать устало укладыватся спать, и только поздно ночью возвращается муж.

Начинается новая жизнь. Отец проявляет к новорожденному живейший интерес собственника. Это его ребенок, он принадлежит его роду, пребывает под защитой его духов. С ревнивым вниманием он присматривает за женой, бранит ее, если она выходит из дома, кричит на нее, если ребенок плачет. Теперь он может стать еще грубее. Предупредительность ему сейчас не нужна: жена не убежит из дома, где о ее ребенке хорошо заботятся. Целый год мать и ребенок заперты в доме. В этот год ребенок все еще принадлежит своей матери. Отец лишь изредка берет его на руки и боится выносить его из дома. Но как только ноги ребенка начинают достаточно твердо стоять на полу, а руки его привыкают хвататься за шею, отец начинает забирать его у матери. Теперь, когда ребенка не нужно так часто кормить грудью, он ждет от жены участия в работах по дому, на болотистых полях саго, требует, чтобы она ездила к рифам на ловлю крабов и других панцирных. Она ведь давно уже ничего не делала. Разве не говорят мужчины: "Женщина с новорожденным не нужна мужу, она не может работать"? Протесты, что она нужна ребенку, ей не помогут. Отец с восторгом играет с малышом, подбрасывает его, щекочет под мышками, нежно дует на его гладкую, голую кожу. Он поднялся в три часа утра, чтобы порыбачить, работал вплоть до холодного рассвета, проплыл скучной и привычной дорогой до рынка, хорошо обменял часть улова на таро, бетелевый орех и листья таро. Сейчас для него наступает лучшая половина дня: он устал, и у него как раз настроение поиграть со своим ребенком.

Ее брат также имеет свои виды на нее. Он хорошо поработал для сестры во время ее беременности. Теперь наступило время мужа выполнить свои обязательства перед ее родственниками. Сестра должна помочь своему брату. Со всех сторон от молодой матери требуют, чтобы она оставила ребенка обожающему его отцу и занялась другими делами. С ранних лет ребенок привыкает к выгодам ситуации подобного рода. Отец, очевидно, самый главный человек в доме, он приказывает матери и бьет её, если "она не слушается". Он также и более снисходителен, чем мать. Нередко можно наблюдать маленькую трехлетнюю нахалку, выскальзывающую из объятий своего отца, для того чтобы приложиться к груди матери, утоляя жажду, а затем убегающую к отцу, дерзко ухмыляясь в сторону матери. Мать видит, что ребенок все более и более отдаляется от нее. Ночью малышка спит с отцом, днем ездит у него, на спине. Он берет ее с собой на тенистый остров, в тот мужской клуб, где делают каноэ и плетут большие сети. Ее матери позволено ездить на этот остров только для того, чтобы покормить свиней в отсутствие мужчин. Матери там бывать неприлично, а она свободно топает там среди строящихся каноэ. Когда в доме большой праздник, мать должна сидеть на задней половине дома, за занавеской, а дочурка может подбежать к отцу, когда подают суп и бетель. Отец всегда в центре интересных дел, и у него всегда есть время поиграть с нею. Мать же постоянно занята. Она должна находиться в дымном помещении. Ей запрещены поездки на остров, где мужчины чинят каноэ. Неудивительно поэтому, что в соперничестве за ее любовь всегда выигрывает отец: игральные кости были фальшивыми с самого начала.

А затем мать снова беременеет и ждет другого ребенка, который станет ее собственностью на год. Она еще более отдаляется от борьбы за ребенка и начинает отучать его от груди. Это делается медленно. Ребенок избалован, и, хотя он уже привык к другой пище, ему дают грудь всякий раз, как только он этого захочет. Женщина привязывает пучки волос к соскам, чтобы отучить ребенка от груди. Отучение длится долго, до последних месяцев ее беременности. Ребенок оскорблен поведением матери и еще больше привязывается к отцу. И так накануне рождения нового младенца зависимость ребенка от отца становится почти полной. Обычаи, которыми обставляется рождение, еще более углубляют эту зависимость. Пока мать занята своим новым ребенком, старшие дети находятся на попечении отца. Он кормит их, купает, играет с ними целыми днями. У него мало работы или обязанностей в этот период и, следовательно, больше времени, чтобы закрепить свои позиции. И все это повторяется при рождении каждого нового ребенка. Мать радуется беременности: у нее снова будет младенец, хотя бы всего лишь на несколько месяцев. Но очень рано отец заберет и этого ребенка себе. Иногда отец проявляет повышенный интерес к старшему, в особенности если это сын, а младший ребенок - дочь, но, как правило, в его каноэ хватает места и для двух и трех малышей. И старших, пяти-шестилетних детей не летают каноэ: им достаются собственные маленькие каноэ, которые сам отец сделал для них. При первой неудаче, при первом столкновении они всегда могут приплыть в убежище всепрощающей любви отца к детям.

Насколько у манус подчеркивается связь отца со своими детьми, настолько же матери постоянно напоминают о ее меньших правах па них. Если у нее заболел отец в другой деревне и в ее услугах нуждаются там, то муж не может задержать ее, но он оставит с собой ее двухлетнего сына. Какая-нибудь женщина из его рода покормит его грудью, если он плачет, а отец будет нежно заботиться о нем. Женщина же отправляется в тяжелое путешествие, разрываемая чувствами любви к своей кровной родне и к своему ребенку. Но все это в случае вполне нормальных отношений между супругами. В случае же ссоры она заберет ребенка с собой, убегая от мужа. Но даже и здесь пяти-шести-летние дети выбирают между родителями и часто решают остаться с отцом.

Или же женщина со своим супругом и детьми едет в гости в родную деревню на празднества. Муж категорически запрещает ей останавливаться в доме отца: один из детей заболел там раньше, духи этого дома враждебны им, никто из детей никогда не переступит порог этого дома вновь. Вся семья поэтому должна остановиться у его родственников, на другом конце деревни. Дед с бабушкой должны идти туда, чтобы посмотреть на своих внуков. Мать может жить со своими, говорит супруг, но его ребенок - нет.

Отношение мужчин к детям всегда одинаково, безотносительно к тому, идет ли речь о родных детях или же об усыновленных. Четверть детей в Пере усыновлена, в половине случаев из-за смерти родителей. Во всех случаях настоящие родители теряют все нрава па ребенка, если усыновление произошло в младенческом возрасте. Сын старшего брата, усыновленный младшим, называет последнего "папа", а своего настоящего отца - "дед". Маленькие девочки, удочеренные своей старшей сестрой, зовут ту "мама", а свою мать - "бабушка". В одном очень типичной случае приемный отец умер, и настоящие родители забрали назад своего сына. Но они всегда называли его "ребенок, отец которого умер" - особое выражение соболезнования. Дети, усыновленные старшими членами семьи, называют своих родителей по имени. Усыновленный ребенок принадлежит к клану приемного отца; табу и духи этого клана делаются его собственными. Но у него нет связей с приемной матерью, за исключением того, что именно она его кормит. В этом отказе воздать женщине должное за то, что она предоставила свой дом усыновленному ребенку, мы сталкиваемся с интересным смещением акцентов.

Много писалось о естественности материнского права, так как сам факт материнства не подлежит сомнению. Отцовство всегда может быть поставлено под вопрос, и потому это менее надежная основа для определения происхождения человека. По этому поводу цитировалось много высказываний различных туземцев.

Манус, однако, дают нам пример, никак не укладывающийся в рамки этой теории, поддерживаемой многими современными авторами. Они понимают физиологическую роль отца в рождении ребенка; они считают ребенка продуктом семени и сгущенной менструальной крови. Но физиологическое отцовство их интересует меньше всего. Приемный ребенок считается куда более близким приемному отцу, чем родному. Разве он не принадлежит духам его приемного отца? Мужчины женятся на беременных, овдовевших или разведенных женщинах и, когда рождаются дети, радуются им, как своим собственным. Настоящий отец не имеет никаких прав на ребенка, рожденного его сбежавшей ареной. Хотя вся деревня может знать, кто настоящий отец, никто никогда не упомянет его имени, разве только что под нажимом, и никогда не скажет ребенку, если тот сам не знает, что у него приемный отец.

Материнство - другое дело. Права отца, блага, которые несет отцовство, будут одни и те же, имеем ли мы дело с усыновленным ребенком или родным. Но права матери на ее дитя очень малы, исключая право кровного родства. У манус мы сталкиваемся со спорами не о правах отцовства, а о правах материнства. Женщина, пылко прижимая ребенка к своей груди, будет кричать: "Это мое дитя. Я родила его, он вырос в моем теле. Я кормила его этими грудями. Он мой, мой, мой!" Тем не менее всякий в деревне скажет ей, что она лжет, и укажет настоящую мать ребенка, усыновленного в раннем детстве. Сомнение в материнстве вызывает у них точно такую же защитную ярость, как и сомнение в отцовстве у нас.

Это страстное отношение к материнству может быть объяснено и связью между ним и миром духов. Только та женщина, у которой умерли дети мужского пола, может быть медиумом, а быть медиумом - единственное средство для женщины иметь какое-то влияние на ход дел в семействе мужа. Там, где она в конечном счете определяет волю духов, женщина, не впадая в большой грех, может прочесть по странным, свистящим звукам, издаваемым духами через ее губы, пожелания и советы, выгодные для нее. Но дух ребенка не будет говорить устами своей приемной матери. В равной мере возможно и то, что эта вера в связь реального материнства и способности быть медиумом вытекает из отношения к материнству но крови.

Но даже эта кровная связь между матерью и детьми может разрываться. Саликон и Нгасу были самыми одаренными и нарядными девочками в деревне. Саликон было около четырнадцати, и она уже была столь близка к половой зрелости, что ее приемный отец начал готовить кокосовые орехи для праздника первой менструации. Нгасу было одиннадцать: кудрявая, ясноглазая, быстрая девочка, она плавала так же хорошо, как мальчики, и почти так же много дралась. Их матерью была вдова, пышная, полногрудая женщина, все еще привлекательная и весьма искусная во всех видах местного промысла. Ее супруг Нанау в свое время был богат и влиятелен в общине. Он только что собрался сделать значительные выплаты за жену по поводу их серебряной свадьбы, как внезапно умер. Человек, умерший в расцвете лет, обязательно будет сердит, и страх перед духом Панау был силен в деревне. Его дом достался по наследству младшему брату, Палеао, унаследовал он и заботы о вдове, которую он называл матерью, равно как и опекунство над его дочерьми. Саликон была помолвлена, и на долю Палеао выпало собирать свиней и масло в уплату на ее помолвку. В деревне вдову уважали, а она питала сильную привязанность к дочерям. Она воспитала их лучше, чем другие матери, и одевала их наряднее. Их травяные юбочки были всегда очень красивы, на руках и запястьях они носили браслеты из бус, которые "сделала мама". Вдова была настолько искусна, что ее требовали повсюду, и она жила то в доме Палеао, то в доме одного или другого брата. Куда бы она ни шла, две девочки повсюду следовали за нею, вместо того чтобы постоянно жить в доме своих приемных родителей. Это была трогательная картина привязанности дочерей к матери.

Но настал день, когда все рухнуло. Вдова Папау была еще молода. Многие искали ее руки, хотя и тайно, так как ее родня не смела даже подумать о новом браке из страха перед яростью духа умершего супруга, да к тому же не хотела терять такую умелую работницу. Наконец вдова нашла себе милого но сердцу и тайно убежала с ним в другую деревню. Вся расположенность к ней ее собственных родственников и родственников мужа была забыта. В ярости от ее измены, в жутком страхе перед духом Панау изощрялись они друг перед другом в громогласных проклятиях по адресу сбежавшей. И громче всех звучали голоса ее дочерей, отказывавшихся видеть свою мать и говоривших о ней лишь с самой черной горечью. Да, теперь их отец рассердится на них. Когда она erne только замышляла бегство, Нгасу чуть не умерла от лихорадки. Теперь же одна из них обязательно умрет. О, их распутная, распутная мать, думающая только о своем счастье, а не о них! Они поселились в доме брата своего отца и выбросили образ матери из своих сердец.