Зигмунд Фрейд Великий переход патриарха психоанализа

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Зигмунд Фрейд

Великий переход патриарха психоанализа

В возрасте 66 лет у профессора Зигмунда Фрейда во рту появилась опухоль, которую через несколько месяцев диагностировали как рак нёба – стопроцентно смертный приговор, особенно для того времени. К этому моменту сам знаменитый ученый переживал примечательную метаморфозу. Всю жизнь он был сосредоточен на одном деле, совмещая врачебную практику и написание книг. Его образ жизни на первый взгляд представляется упорядоченным и системно-организованным – подчиненным единственной цели. Цельность образа как бы дополняла безоблачная семейная жизнь исследователя, его обособленность, созданный и активно действующий психоаналитический конклав. Поэтому кажется в высшей степени странным и нелепым появление на такой фундаментальной, прочно разработанной платформе смертельно опасного недуга. Но, на поверку, прочность фундамента зачастую бывает слишком обманчива.

Чтобы яснее представить себе вполне успешное, в целом удавшееся противостояние болезни, необходимо заглянуть в тайные недра жизни Фрейда и начать следует со времени, предшествующего страшному заболеванию.

Можно встретить немало упоминаний, будто смертельная хворь была вызвана непомерным курением. Однако современные взгляды на природу онкологии свидетельствуют, что курение могло лишь стимулировать болезнь, создать то так называемое «слабое звено» организма, где защитная пленка иммунитета оказалась наиболее тонкой и впустила недуг. При определении наиболее важных причин заболевания следует учитывать прежде всего более тонкие психоэмоциональные аспекты, возникшие вслед продолжительного несоответствия восприятия миром личности Фрейда, негативных последствий многолетней «борьбы за территорию» со своими же бывшими учениками, вполне реальных брешей в отношениях с соратниками и оппонентами. Да и в частной жизни ученого все было не так безоблачно. Более того, в истории искателя тайн человеческой души многое представляется мистическим и непостижимым, как, впрочем, и в области, которую он изучал.

Итак, попытаемся проанализировать, что же происходило с выдающимся ученым в течение 10–15 лет, предшествующих заболеванию. Что было особенно дорого Зигмунду Фрейду в расцвете творческих сил, и какие энергетические пробки создавали тромбозы в этой неутомимой творческой душе? Что заставило споткнуться этого пытливого максималиста, всегда активно и бескомпромиссно борющегося за лидерство человека, который привык всегда быть первым во всем. Даже в школе он слыл одним из лучших учеников и с отличием ее окончил. А в Венском университете блестяще сдал выпускные экзамены, стал доктором медицины. И вдруг поразительная цикличность жестоких ударов судьбы, которые на самом деле были запрограммированы его более чем сложной натурой.

Необходимо отметить, что его уникальное учение поглощало все силы и время своего создателя в течение многих лет, вызывало его беспокойство, подтачивая основы здоровья. К моменту своего заболевания Фрейд опубликовал все те произведения, которые сделали его всемирно известным. Но его всегда одолевали сомнения относительно способности современников принять его концепцию психоанализа. Главное, что следует подчеркнуть: все происходило на фоне абсолютного непринятия медицинским миром его в качестве первооткрывателя. Совершенно очевидно, что пики духовной нестабильности будущего мэтра достигли апогея в период от 45 до 55 лет, времени, когда мотивированный мужчина нередко думает: жизнь коротка, достижения слишком незначительны, а успеть следует еще очень много. Вовсе неслучайно к 40 годам Фрейд сделал себе первый заметный подарок – официально (хотя и весьма осторожно) заявил о создании психоанализа. Но и к сорока пяти годам он все еще находился в высшей степени в двусмысленном положении: имея за спиной солидную практику, фактически став настоящим ученым и автором книг, он еще не был признан ни научным сообществом, ни даже лидером того движения, которое создал. Неприятие его идей медицинским миром превратилось в устойчивый, постоянный раздражитель.

Следует напомнить, что подавляющее большинство его фундаментальных трудов появились в возрасте от 44 до 66 лет. Вообще, в этом периоде жизни Фрейда можно рассмотреть признаки мучительной душевной драмы: начав с исследования неврозов, он к 50–55 годам довел себя до чудовищного невротического состояния. Его лучший ученик и главный оппонент Карл Густав Юнг был абсолютно уверен, что Фрейд страдал неврозом «с мучительными симптомами». «Я видел, что ни Фрейд, ни его ученики не могли понять, что означает для теории и практики психоанализа тот факт, что даже сам мэтр не может справиться с собственным неврозом». Это не столько свидетельство против Фрейда, сколько одно из объяснений доминирования в ученом разрушительных эмоций. Проблема особенно актуализировалась вследствие острой критики его идей со стороны интеллектуальных лидеров, а позже и со стороны бывших учеников и сподвижников. Хотя за два месяца до 46-летия Фрейду было присвоено звание профессора и у него появились первые ученики, о спокойной работе не могло быть и речи. Только к 52-летнему возрасту ученого психоанализ начинает признаваться прогрессивной частью научного сообщества, а сам он приобретает последователей в ряде стран. Да и в 1908 году, времени начала всеобщего признания, все обстояло не так просто, как представляется спустя сто с лишним лет. На сознание Фрейда воздействовали отрицательные воспоминания о неприятии его первых проб пера. Журнал «Цайт» отзывался о «Толковании сновидений» «с пренебрежением и насмешкой», а издатель не смог продать выпущенные 600 экземпляров. «Зигмунд чувствовал себя опустошенным», – констатировал знаток человеческой психики писатель Ирвинг Стоун. Фрейду было в это время уже 44 года, и он только начал пробивать себе дорогу в науке, причем определенно удаленной от медицины. Все более увеличивающаяся дистанция между его психоанализом и медициной того времени порождало губительную тревогу и нарастающие сомнения в возможности стыковки его учения с классической медицинской наукой.

Он не мог успокоиться, напротив, усилилась его агрессивность и непримиримость – качества, проявляющиеся даже при тщательном контроле и возрастающем самоподавлении эмоций. В возрасте, когда большинство ученых вступают в новый этап жизни – пожинания плодов своих исследований, Фрейд еще только доказывал правомерность психоанализа.

Наконец, когда дело его жизни начало пробивать себе дорогу, после небольшой временной передышки Фрейд испытал новое потрясение – предательство и уход своих последователей и среди них «первого ученика» – Карла Густава Юнга (Фрейд тогда не мог предполагать, что каждый из отступившихся от него учеников в итоге только подтвердит правомерность идей учителя). Чувство безысходности и разочарования возникало слишком часто. Карл Юнг, Альфред Адлер, Отто Ранк, Шандор Ференци не просто покинули учителя, но всей своей деятельностью, по убеждению Фрейда, наносили вред учению о психоанализе. Каждую их публикацию, книгу, лекцию он воспринимал болезненно. Биографы утверждают, что к 1913 году, году разрыва с Юнгом, Фрейд чувствовал себя особенно плохо и даже обследовался на предмет злокачественной опухоли прямой кишки. Он словно ожидал подобного удара судьбы и настолько тяжело переживал расхождения с соратниками, что обмороки на почве нервного расстройства стали едва ли не регулярными.

Дети также не оправдали надежд ученого: к пятидесятилетию он вполне осознал, что никто из сыновей не продолжит его дело. Более того, они не только не подхватили идеи отца, но относились к ним отстраненно, оставаясь сторонними наблюдателями, благополучными бюргерами, не стремящимися к самовыражению. Лишь младшая дочь, Анна, стала впоследствии психиатром, ассистентом и секретарем Фрейда. Избрав миссию помощи, она так и не вышла замуж, пожертвовав личным счастьем ради деятельности родителя. Весьма эгоистичный по натуре Фрейд не раз с горечью задумывался над парадоксальными различиями восприятия жизни у него и его детей.

И все-таки самой болезненной областью для Фрейда была его самоидентификация. Он раздваивался между медициной и учением психоанализа. Постоянная практика, прием больных привязывали его к медицине, исследования уводили далеко за ее рамки. Глобальный экзистенциальный вызов для Фрейда состоял в вопросе: будет ли он восприниматься именно тем, кем давно себя считал? Этот вопрос мучил его еще до болезни, а отсутствие ответа было главным ее предвестником. Признание его работ некой частью научного мира вовсе не означало того признания, которого он на самом деле ждал. Фрейд мог не принимать близко к сердцу, что его не понимал Эйнштейн, но он не мог смириться с таким прискорбным фактом, как полное игнорирование его учения известным хирургом Пихлером. Вероятно, таких случаев было немало. Во Фрейде видели ученого, оригинального исследователя и автора книг, но никак не столпа медицины. К слову сказать, уже в 1930 году ему была присуждена премия Гёте, а Нобелевский комитет неоднократно рассматривал его кандидатуру на получение премии в области медицины, но безрезультатно. Это как раз подчеркивает упомянутую выше раздвоенность мэтра. Соответствие внешнему образу внутреннего «Я» – вот что порой становится для людей с активной жизненной позицией моментом истины, за которой легко угадываются мучительные потрясения болеющей души. Ему необходимо было перейти на новый уровень. И именно эту проблему в определенном смысле разрешила болезнь.

Когда на жизненном горизонте замаячила перспектива онкологии, в жизни Фрейда многое постепенно переменилось. Болезнь его встряхнула, заставила переосмыслить свой жизненный проект, напомнила, что в условиях клинча со смертью бессмысленно тратить энергию на борьбу с собственными учениками (в итоге он не стал выступать с критикой книги «отступника» Отто Ранка). Профессор стал больше времени проводить в одиночестве – прогулки, размышления, которые вели к корректировке курса, уточнению жизненной программы. Внешне могло показаться, будто ничего существенного не происходит. Но это не так. Он больше не думал об учениках, сподвижниках и его уже меньше занимали вопросы психоанализа. Фрейд больше увлекался созерцанием окружающего мира, его красотами, его радовала возможность наслаждаться каждым днем без переживаний. Фрейд стал спокоен – этому способствовал отдых и лечение в санаториях, тихие часы, проведенные над книгами, более нежные отношения с домочадцами (кроме жены, с Фрейдом постоянно жила ее сестра Минна и их дочь Анна). В итоге Фрейд правильно выстроил отношения с собственной болезнью. Он справился с шоком, смирился с возможностью скорой смерти и убедил себя в том, что не стоит бояться своего ухода в небытие. Он научился шутить по поводу того, как другие напряженно ожидают развязки; особенно известна его ирония относительно решения властей Вены сделать его почетным гражданином города к его 68-летию (на что Фрейд заметил, что эти люди опасаются, что он попросту не доживет до 70 лет). Но не это было главным в противостоянии болезни. Ключевым моментом, остановившим атаки недуга, стала упорядоченная жизнь. Эпизод, который невозможно обойти: Фрейд отказывался принимать болеутоляющие лекарства из опасения, что это может мешать работе мысли и завершению его работ. Другими словами, мастер раз и навсегда определился, что является главным в его жизни.

Конечно, большим подспорьем извне оказались три взаимосвязанных фактора. Первый связан с поддержкой семьи, второй – с признанием психоанализа в научном мире и растущим авторитетом ученого. В деле противостояния болезни это было лучше любого лекарства. Третьим фактором, способствующим преодолению болезни оказались прочные социальные связи, вовлеченность Фрейда в дело, которое он создал. Он писал многочисленные предисловия к работам молодых людей, своих последователей. Отныне он уже не раздваивался между медициной и исследованием, Фрейд осознал себя как патриарх психоанализа. Он стал работать не столько с пациентами, сколько с людьми, намеревавшимися разобраться в себе, желавших освоить законы психоанализа. Среди них были такие яркие личности, как Лу Андреас-Саломе, принцесса Мария Бонапарт, Вильгельм Райх и ряд других, откровенно им восхищавшихся. Сильные натуры определенно тянулись к нему и питали его своей энергетикой.

Следует отметить, что Фрейд не просто существовал, борясь с физическими мучениями. Все эти годы, в осаде боли и осознания близко подступившей смерти, он создал почти половину из тех работ, которые признаны основополагающими. А из двадцати четырех томов по меньшей мере восемь были написаны между тридцатью тремя мучительными операциями, когда смертельная болезнь удавкой то стягивала, то отпускала горло самого известного и не сразу признанного медика своего времени.

Вообще Фрейд именно после того, как узнал о болезни, стал следовать по пути уменьшения зон напряженности. Нельзя сказать, что он усмирил или подавил свои эмоции; он полностью направил их на развитие учения, которому посвятил жизнь, занимаясь отныне только той деятельностью, которую любил и которая приносила ему безмерную радость. Психоанализ стал мерилом его бытия, а болезненно-разрушительное отношение к славе с некоторых пор у него трансформировалось и приобрело позитивные черты. Фрейд, словно успокоился и меньше обращал внимание на раздражители. Нет, он не изменил к ним отношения, до конца дней оставаясь все таким же непримиримым максималистом во всем. Но он изменил свою реакцию: перестал бурно реагировать на поступки других людей, казавшиеся ему необъяснимыми. Так, он даже не расстроился, когда его комитет распался. В принципе, довольно спокойно принял и приход нацистов (и если бы не реальная опасность для дочери, может быть, и не покинул бы Вену). Фрейд научился терять людей. Если смерть Карла Абрахама его потрясла, то, когда умер Шандор Ференци, он просто заметил: «Очень печальная потеря». Он попросту отказывался замечать тех, кто мог его расстроить. Мэтр стал не просто понимать бытие, с некоторых пор он его чувствовал, слышал его поступь, осознавал бесконечность и ограниченность всякого человеческого существа.

В образе мышления Фрейда многие исследователи отмечают в качестве основной особенности «доводить всякое положение до последних и крайних выводов». Те, кто детально изучал жизнь ученого, небезосновательно приписывали ему «максимализм мысли», который оттолкнул от него большую часть учеников и предопределил одиночество мыслителя в конце жизни. По большому счету, этот же «максимализм мысли» и порождал непрестанное беспокойство, болезненную тревогу и направленные внутрь себя негативные эмоции, которые, как считают, способствовали возникновению смертельного недуга. Курение, которому приписывают основную причину болезни, могло стать лишь катализатором, но не причиной – тело «сдает» тот свой орган, который наиболее ослаблен и незащищен иммунным щитом. Кстати, последний акт воли Фрейда – добровольный уход – также исполнен все того же максимализма и непримиримости с паллиативами. Действительно, прорывается нечто сверхъестественное в том факте, что великий исследователь человеческой души жил ровно столько, сколько посчитал необходимым для завершения своего творческого пути. Через 16 лет после обнаружения опухоли восьмидесятитрехлетний ученый попросил своего врача Макса Шура дать ему смертельную дозу морфия и позволить прекратить долгие мучения своего физического тела. Сакральный шифр этого шага выглядит приблизительно так: «Я ухожу, ибо я уже сказал все, что мог. Больше мне добавить нечего». Не стоит строить иллюзий в отношении недописанных трудов – они были лишь механизмом удержания себя в мире живых. Ирвинг Стоун, глубоко проникший в мотивацию этого великого человека и давший миру великолепную иллюстрацию его жизни, очень точно указал на мысль Фрейда в последние годы жизни: «Оглядываясь на прошлое, он понял, что его жизнь завершила полный круг». Все, чего можно было достичь, достигнуто. Цепляться за нее более не было смысла. Но, так или иначе, Зигмунд Фрейд победил свою болезнь, совершив, может быть, не меньший подвиг, чем продвижение в массовое сознание идей своего психоанализа. Он на собственном примере подтвердил генеральный принцип своего учения – миссия, если только она реализована, позволяет человеку преодолеть смертельную болезнь, трагедию любого масштаба.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.