Глава вторая Тереза Дебрито «Мой самый большой класс состоял из двадцати девяти детей… ой, было очень весело»

Глава вторая

Тереза Дебрито

«Мой самый большой класс состоял из двадцати девяти детей… ой, было очень весело»

1.

Когда была построена средняя школа «Шепог-Вэлли», которая должна была принять детей поколения беби-бума, каждое утро из школьных автобусов высыпалось три сотни учеников. На входе здание имело несколько двойных дверей, чтобы регулировать поток учащихся, а коридоры напоминали загруженные автомагистрали.

Но все это осталось в далеком прошлом. Беби-бум закончился. Буколический уголок Коннектикута, где расположилась школа «Шепог», с очаровательными домиками в колониальном стиле и извилистыми тропинками приглянулся состоятельным парам из Нью-Йорка. Цены на недвижимость подскочили. Молодые семьи больше не могли позволить себе жить в этом районе. Число учеников в школе сократилось до 245, а потом до 200. Сегодня в шестых классах учится всего 80 человек. Учитывая количество детей в начальных школах района, число учеников может вскоре уменьшиться вдвое. А это значит, что наполняемость класса в «Шепог» скоро будет намного меньше средней по стране. В когда-то переполненной школе сегодня серьезный недобор.

Отправили бы вы своего ребенка в среднюю школу «Шепог-Вэлли»?

2.

История Вивека Ранадиве и баскетбольной команды «Редвуд-Сити» учит тому, что наши представления о преимуществах и недостатках не всегда верны, что мы порой путаем эти категории. В этой и следующей главах я хочу рассмотреть данную идею в контексте двух на первый взгляд простых вопросов, связанных с образованием. Я говорю «на первый взгляд», поскольку они лишь кажутся таковыми, хотя, как мы скоро узнаем, отнюдь не так просты.

Первый из них – прозвучавший чуть выше вопрос о средней школе «Шепог-Вэлли». Подозреваю, вы бы с огромным удовольствием определили ребенка в один из таких камерных классов. Практически повсеместно в мире родители и представители сферы образования уверены: в маленьких классах учиться лучше. За последние несколько лет правительства Соединенных Штатов, Великобритании, Нидерландов, Канады, Гонконга, Сингапура, Кореи и Китая – и это далеко не полный перечень – предприняли решительные меры по сокращению численности учеников в классе. Когда губернатор Калифорнии объявил о масштабных планах по сокращению наполняемости классов в штате, его популярность за три недели выросла в два раза. В течение месяца еще двадцать губернаторов возвестили о намерении последовать его примеру, а через полтора месяца Белый дом сообщил о собственных планах по уменьшению классов. На сегодняшний день 77 % американцев считают, что гораздо разумнее расходовать деньги налогоплательщиков на уменьшение количества учащихся в классе, чем на повышение зарплаты учителям. Вы знаете, насколько редко сходятся во мнении 77 % американцев?

Раньше в одном классе «Шепог-Вэлли» училось по 25 ребят. Теперь в некоторых случаях не больше 15. Это означает, что учителя «Шепог-Вэлли» могут уделять детям больше внимания, чем раньше, и здравый смысл подсказывает: чем больше внимания учитель уделяет каждому ученику, тем лучше тот учится. По идее, ученики в новой малочисленной «Шепог-Вэлли» должны демонстрировать более высокие академические успехи, чем в старой переполненной школе, правильно?

Оказывается, есть весьма элегантный способ это проверить. В Коннектикуте полно таких школ, как «Шепог-Вэлли». В этом штате множество маленьких городишек с маленькими начальными школами, а маленькие начальные школы в маленьких городишках зависят от естественных колебаний рождаемости и цен на недвижимость. Иными словами, один год класс практически пустой, а в следующий переполнен. Ниже приводятся данные о количестве учащихся, принятых в пятый класс другой средней школы Коннектикута:

В 2001 году в пятом классе училось 23 ребенка. А в следующем всего десять! За эти два года в школе ничего не изменилось: те же учителя, тот же директор, те же учебники. Школа занимала то же здание в том же городе. Местная экономика и местное население оставались практически на одинаковом уровне. Изменилось только число учащихся в пятом классе. Если за год с большим набором учащихся оценки были выше, чем за год с маленьким набором, мы можем быть уверены, что причина в размере класса, верно?

Это так называемый «естественный эксперимент». Иногда для проверки гипотез ученые проводят формальные эксперименты. Но в редких случаях реальная действительность дарит возможность протестировать ту же гипотезу естественным образом. Естественные эксперименты имеют множество преимуществ по сравнению с искусственными. Итак, что же мы получим, воспользовавшись естественным экспериментом Коннектикута и сравнив междугодичные результаты каждого ребенка, обучавшегося в маленьком классе, с результатами тех, кто учился в переполненных классах? Экономист Кэролайн Хоксби уже сравнила, проанализировав все начальные школы штата Коннектикут, и вот что она выявила: ничего! «Очень многие исследования не могут выявить статистически значимый эффект изменения той или иной политики, – говорит Хоксби. – Это вовсе не означает, что эффекта не было. Просто имеющиеся данные не позволяют его обнаружить. Мое исследование показывает, что различия практически равны нулю. Я получила абсолютный ноль. Другими словами, эффекта нет».

Это, понятное дело, всего одно исследование. Но картина отнюдь не проясняется, если взглянуть на все исследования, связанные с наполняемостью классов, а за многие годы таких накопилось сотни. В 15 % случаев были обнаружены статистически значимые доказательства более высокой успеваемости в малочисленных классах. Приблизительно такой же процент исследований показал, что в маленьких классах успеваемость ухудшается. 20 %, куда входит и работа Хоксби, вообще не выявили никакого эффекта, а остальные привели доказательства в пользу всех перечисленных версий, но они не настолько убедительны, чтобы делать какие-либо серьезные выводы. Типичное исследование, связанное с размерами классов, обычно завершается абзацем, подобным следующему:

В четырех странах – Австралии, Гонконге, Шотландии и Соединенных Штатах – наша идентификационная стратегия дала исключительно неточные оценки, которые не позволяют делать уверенных утверждений об эффекте размера классов. В двух странах – Греции и Исландии – были выявлены нетривиальные положительные последствия уменьшения численности классов. Франция – единственная страна, где отмечаются заслуживающие внимания различия в преподавании математики и естественных наук: в то время как при преподавании математики различия в наполняемости дают статистически значимый и существенный эффект, при преподавании естественных наук сопоставимого по значимости эффекта не наблюдается. В девяти школьных системах мы можем исключить масштабный эффект, связанный с размером классов, при обучении как математике, так и естественным наукам: Бельгия (две школы), Канада, Чешская Республика, Корея, Португалия, Румыния, Словения и Испания. Наконец, мы можем полностью исключить любое причинно-следственное влияние размера классов на успеваемость учеников в двух странах: Японии и Сингапуре.

Понимаете, о чем речь? Проанализировав тысячи страниц с данными об успеваемости из восемнадцати стран, экономисты пришли к выводу, что только в двух из них – Греции и Исландии – «были выявлены нетривиальные положительные последствия уменьшения численности классов». Греция и Исландия? Попытки сократить численность классов в Соединенных Штатах обернулись тем, что с 1996 по 2004 год было нанято почти четверть миллиона новых учителей. За тот же период расходы на каждого ученика в США сократились на 21 %; практически все эти многие десятки миллиардов долларов были пущены на заработную плату дополнительных учителей. Можно с уверенностью утверждать: за последние два десятилетия ни одна профессия в мире не увеличивала свою численность в таких масштабах, так быстро или с такими затратами, как профессия учителя. Страны одна за другой тратят огромные деньги, потому что, глядя на школу, подобную «Шепог-Вэлли», где у каждого учителя есть возможность найти к каждому ученику индивидуальный подход, мы думаем: «Вот в такую школу я бы хотел отдать своего ребенка». Однако факты свидетельствуют: то, что воспринимается нами как преимущество, вовсе таковым не является[6].

3.

Не так давно у меня состоялась беседа с одним из самых влиятельных людей Голливуда. Свой рассказ он начал с воспоминаний о детстве, проведенном в Миннеаполисе. В начале каждой зимы он обходил свой район, собирал заказы на очистку от снега подъездных дорожек и тротуаров и перепоручал работу соседским ребятам. Им он платил наличными и сразу после выполнения работы (хотя оплату от клиентов получал чуть позднее), поскольку понимал, что это верный способ заставить команду трудиться как можно усерднее. В его команде было восемь, иногда девять ребят. Осенью он переключался на уборку листьев.

«Обычно я перепроверял их работу, чтобы убедиться, что подъездные дорожки убраны точно в соответствии с инструкциями клиентов, – вспоминал мой собеседник. – Обязательно находилась пара мальчишек, которые пытались филонить, и мне приходилось с ними расстаться». Тогда ему было десять лет. К одиннадцати годам на его счету в банке скопилось $600, все заработанные самостоятельно. В 1950-е годы, на которые пришлось его детство, эта сумма была эквивалентна $5000 сегодня. «У меня не было денег на исполнение заветной мечты, – сказал он, пожав плечами, словно не было ничего удивительного в том, что одиннадцатилетний мальчик точно знал, чего хотел. – Потратить деньги любой дурак может. А вот заработать, сберечь и отложить удовольствие на будущее… Так ты учишься ценить их по-настоящему».

Его семья жила в районе, обычно эвфемистически именуемым «смешанным». Он ходил в обычную государственную школу и носил подержанную одежду. Его отец, переживший Депрессию, говорил преимущественно о деньгах. Человек из Голливуда вспоминал, что, если ему хотелось что-то купить – кроссовки, например, или велосипед, – отец всегда предлагал заплатить половину. Если он забывал выключить свет, отец показывал ему счета за электричество. «Смотри, – говорил он, – вот сколько нужно заплатить. Ты ленишься выключать свет, и сейчас мы платим за твою лень. Но если тебе нужен свет, чтобы работать 24 часа в сутки, пожалуйста».

Летом, когда ему исполнилось шестнадцать, он устроился к отцу в контору, занимавшуюся металлоломом. Работа была тяжелая, на износ. Но поблажек ему никто не делал. «Из-за этого я мечтал уехать из Миннеаполиса, – признался он. – Я решил никогда больше не работать на отца. Кошмарная работа. Грязная. Тяжелая. Скучная. Мне приходилось складывать металлолом в штабели. Там я продержался с 15 мая до начала сентября. Мне казалось, я никогда не отмоюсь от этой грязи. Оглядываясь сейчас назад, я думаю, что отец заставлял меня работать с ним, чтобы у меня возникло желание побыстрее оттуда выбраться. Чтобы у меня появился стимул чего-то добиться в жизни».

В колледже он организовал прачечный бизнес для обеспеченных однокурсников: собирал грязную одежду и разносил чистую. Организовывал студенческие чартерные рейсы в Европу. Посещая баскетбольные матчи и сидя на ужасно неудобных сиденьях, на местах, откуда ничего не было видно, он думал, каково это, сидеть в первоклассной ложе у самой площадки. Учился в бизнес-школе и юридической школе в Нью-Йорке и из экономии жил в бедном районе в Бруклине. После окончания учебы он устроился на работу в Голливуд, затем перешел на более высокооплачиваемую должность, затем поднялся по карьерной лестнице еще на одну ступень. Побочные сделки, премии, череда выдающихся успехов – и теперь у него есть дом в Беверли-Хиллз размером с ангар, собственный самолет, Ferrari в гараже и ворота в начале кажущейся бесконечной подъездной аллеи, которая выглядит так, будто ее позаимствовали у какого-нибудь средневекового европейского замка. Он знает толк в деньгах. И знает им цену. А все потому, что прошел хорошую школу на улицах родного Миннеаполиса и научился понимать ценность и смысл денег.

«Я хотел иметь больше свободы. Стремился обладать различными вещами. Деньги были средством, которое я использовал для осуществления своих стремлений, желаний и амбиций, – объяснил мой собеседник. – Никто меня этому не учил. Я сам к этому пришел. Вроде как методом проб и ошибок. Мне нравится их энергетика. Они повышают самоуважение. Дарят ощущение контроля над жизнью».

Он сидел, по его собственным словам, в домашнем офисе – комнате площадью с целый дом. Наконец, мы подошли к сути. Он обожает своих детей и хочет обеспечить их, дать им больше того, что было у него. Но при этом он сам загнал себя в тупиковую ситуацию и прекрасно это понимал. Он добился успеха, потому что ценность денег, значение труда, а также радость и удовлетворение от собственной самостоятельности постигал на собственном опыте, заработанном на долгом и трудном пути. Но именно из-за его успеха детям будет тяжело пройти такую же школу жизни. Дети мультимиллионеров в Голливуде не убирают листья на газонах соседей по Беверли-Хиллз. Родители не тычут им в нос счета за электричество, если те не выключили свет. Они не сидят на баскетбольных трибунах за колонной и не мечтают попасть в ложу рядом с площадкой. Они всегда на всем готовом и имеют все самое лучшее.

«Сердце подсказывает мне, что богатым родителям воспитывать детей гораздо труднее, чем кажется, – заметил он. – Финансовые проблемы портят людей. Точно так же, как и материальные блага, потому что они лишают амбиций, гордости и самоуважения. И так плохо, и так нехорошо. Наверное, есть какая-то оптимальная точка где-то между, золотая середина».

Конечно, мало что вызывает еще меньше симпатии, чем прибедняющийся мультимиллионер. Дети голливудского магната всегда будут жить в самых лучших домах и занимать места в первом ряду. Но он говорил не о материальном комфорте. Он из тех, кто сам сделал себе имя. Один из его братьев унаследовал семейный бизнес по переработке металлолома, и сейчас его фирма процветает. Второй стал преуспевающим врачом. Его отец вырастил трех сыновей, с детства получивших мощный стимул и самостоятельно добившихся больших успехов. Его главный посыл заключался в том, что ему, человеку, владеющему миллионами долларов, будет куда труднее так же хорошо воспитать детей, чем его отцу в смешанном районе Миннеаполиса.

4.

Человек из Голливуда был не первым, кто поделился со мной подобными откровениями. Думаю, большинство из нас понимает такие вещи на интуитивном уровне. Наши представления о взаимосвязи воспитания и денег обусловлены важным принципом: больше не всегда значит лучше.

Нелегко быть хорошим родителем, имея мало денег. С этим не поспоришь. Бедность выматывает и давит. Если нужно вкалывать на двух работах, чтобы свести концы с концами, где взять силы, чтобы почитать ребенку перед сном? Если вы работающий родитель-одиночка, на плечах которого оплата аренды жилья, питания и одежды. Если добираться до работы далеко, а сама работа физически изматывает, то вам очень нелегко обеспечить любовь, внимание и дисциплину – необходимые составляющие правильного воспитания.

Но никто не станет утверждать, что всегда лучший родитель тот, у кого больше денег. Если бы вас попросили начертить график зависимости между воспитанием и деньгами, едва ли он выглядел бы так:

Деньги облегчают задачу родителей до определенного момента, после чего они уже не имеют значения. Что это за момент? Ученые, изучающие счастье, утверждают, что деньги перестают делать людей счастливыми при семейном доходе свыше примерно $75 000 в год. После этого наступает то, что экономисты называют «убывающей предельной отдачей». Если ваша семья зарабатывает $75 000, а сосед $100 000, дополнительные $25 000 означают, что он может позволить себе машину чуть получше и походы в ресторан чуть почаще. Но они не делают его счастливее вас и не помогают качественнее справляться с серьезными и мелкими обязанностями хорошего родителя. Более правильная версия графика зависимости дохода и воспитания выглядит так:

Но на этом графике отражена только часть картины, не так ли? Когда доход родителей становится достаточно высоким, воспитание снова усложняется. Для большинства из нас ценности мира, в котором выросли мы сами, не сильно отличаются от того мира, который мы создаем для своих детей. Но это не относится к баснословно богатым людям. Для описания первого поколения миллионеров психолог Джеймс Грубман использует чудесное выражение «иммигранты в богатство»: подразумевается, что они сталкиваются с такими же трудностями в отношении своих детей, с какими сталкиваются иммигранты, прибывшие в новую страну. Кто-то, подобно голливудскому магнату, вырос на исторической родине, в районе среднего класса, где нужда служила лучшим мотиватором и наставником. Отец научил его понимать, что такое деньги, и внушил такие добродетели, как независимость и упорный труд. Но его дети живут в Новом Свете, в мире богатых, где царят иные, непонятные правила. Как научить ребенка «усердно трудиться, быть независимым, постичь значение денег», если, оглянувшись вокруг, он понимает, что ему никогда не придется усердно трудиться, быть независимым или постигать значение денег? Вот почему во многих мировых культурах есть пословица, подчеркивающая трудности воспитания детей в атмосфере богатства. На английском она звучит как «Shirtsleeves to shirtsleeves in three generations» («От работы в полях к работе в полях через три поколения»). Итальянцы говорят: «Dalle stelle alle stalle» («От звезд к конюшням»). В Испании это «Quien no lo tiene, lo hance; у quien lo tiene, lo deshance» («Кто не имеет, достигает, кто имеет – уничтожает»). Богатство несет в себе зерно самоуничтожения.

«Родители должны устанавливать рамки. Но это очень трудная задача для иммигрантов в богатство, поскольку они не знают, что говорить, когда объяснение “Мы не можем себе это позволить” теряет актуальность, – говорит Грубман. – Они не хотят обманывать и говорить “У нас нет денег”, потому что, если у вас подросток, он обязательно заявит: “Как это нет денег? У тебя Porsche, а у мамы Maserati”. Родителям нужно научиться переключаться с “Нет, мы не можем” на “Нет, мы не будем”».

Но «нет, мы не будем», по словам Грубмана, дается гораздо труднее. «Нет, мы не можем» произнести легко. Иногда родителям достаточно сказать это раз или два. Ребенок из семьи среднего класса быстро поймет, что бесполезно просить пони, потому что пони не купят, и все тут.

«Нет, мы не будем покупать пони» предполагает разговор, честность и такт, позволяющие объяснить, что возможное не всегда является правильным. «Я предлагаю состоятельным родителям проиграть диалог, и они не могут подобрать нужные слова, – говорит психолог. – Мне приходится их учить: “Да, я могу тебе это купить. Но я выбираю – не покупать. Это не соответствует нашим ценностям”». При этом, разумеется, необходимо иметь ценности, уметь четко их формулировать и знать, как убедительно донести их до ребенка. Все перечисленное затруднительно для любого человека при любых обстоятельствах, но в особенности для того, у кого Ferrari в гараже, личный самолет и дом в Беверли-Хиллз размером с ангар.

Человек из Голливуда имел слишком много денег. И в этом заключалась его проблема как родителя. Он давно прошел ту точку, когда деньги делают жизнь лучше и, вообще, когда они имеют какое-либо значение. Он достиг того уровня, на котором деньги усложняют задачу воспитания нормальных и самостоятельных детей. Родительский график в действительности выглядит вот так:

Полученная кривая называется перевернутой U-образной кривой. Разобраться в перевернутых U-образных кривых довольно сложно. Они практически всегда поражают нас, и путаница в нашем восприятии преимуществ и недостатков объясняется как раз тем, что мы забываем об U-образности нашего мира[7].

Что снова возвращает нас к загадке численности класса: что если зависимость между числом детей в классе и академическими успехами выглядит не так?

И даже не так:

Что, если она имеет вот такой вид?

Директора средней школы «Шепог-Вэлли» зовут Тереза Дебрито. За пять лет пребывания на этой должности она наблюдала, как с каждым годом уменьшается число поступающих учеников. Родители наверняка бы обрадовались такой новости. Но когда она задумывается о сложившейся тенденции, то мысленно представляет последнюю кривую. «Через несколько лет из начальной школы будет выпускаться меньше 50 детей», – полагает Дебрито. Подобная перспектива ее пугает. «Ох, и тяжело же нам будет», – говорит она.

5.

Перевернутые U-образные кривые состоят из трех частей, и каждая из них подчиняется своей закономерности[8]. Левая часть, где дополнительные усилия или блага улучшают жизнь. Плоская середина, где дополнительные усилия не приносят никаких особых изменений. И правая часть, где дополнительные усилия или блага ухудшают ситуацию[9].

Если взглянуть на загадку размера класса под таким углом, она постепенно начнет проясняться. Количество учеников в классе как доход у родителей. Все зависит от вашего положения на кривой. В Израиле, например, традиционно довольно большие начальные классы. Система образования в этой стране опирается на «Правило Маймонида», получившее навание по имени раввина XII века, согласно распоряжению которого в классе не должно учиться больше 40 детей. Иными словами, в начальных классах зачастую учится по 38 или 39 детей. Хотя если в классе насчитывается 40 учеников, та же самая школа может внезапно разделить их на два класса по 20 человек. Если обратиться к анализу в стиле Хоксби и сравнить академические успехи большого класса и класса с 20 учениками, то окажется, что в маленьком классе успеваемость выше. И в этом нет ничего удивительного. Справиться с 36 или 37 детьми тяжело любому учителю. Израиль находится в левой части перевернутой U-образной кривой.

А теперь вспомним Коннектикут. В школах, которые анализировала Хоксби, колебания в наполняемости классов располагались в очень узком интервале – между 17–20 и 20–25. Когда Хоксби говорит, что ее исследование ничего не выявило, она имеет в виду, что в этом среднем диапазоне она не увидела преимуществ у классов с меньшим количеством учащихся. Другими словами, где-то между Израилем и Коннектикутом эффект размера класса перемещается по кривой к плоской середине, где добавление ресурсов в образовательный процесс уже не повышает качество обучения.

Почему нет особой разницы между классом с 25 учениками и классом с 18? Нет сомнений, что последний вариант проще для учителя: меньше тетрадей для проверки, меньше детей, которых нужно запоминать и за успехами которых нужно следить. Но маленький класс дает положительные результаты только в том случае, если учителя меняют стиль преподавания при меньшей рабочей нагрузке. А имеющиеся данные свидетельствуют, что в среднем диапазоне учителя редко так делают. Они просто меньше работают. Это заложено в человеческой природе. Представьте, что вы врач и неожиданно узнаете, что в пятницу вам предстоит принять 20 пациентов вместо 25, но оплата не изменится. Вы что, станете уделять каждому пациенту больше времени? Или уйдете в половине седьмого вместо половины восьмого, чтобы наконец поужинать вместе с детьми?

Перейдем к главному вопросу. Может ли класс быть слишком маленьким? (В применении к заработку этот вопрос звучал бы так: может ли родитель зарабатывать слишком много денег?) Огромное число опрошенных мною учителей в США и Канаде дало утвердительный ответ на этот вопрос.

Вот типичное объяснение:

Для меня идеальное число – 18. Достаточно, чтобы ни один ребенок в классе не чувствовал себя беззащитным, но при этом каждый мог почувствовать свою значимость. Восемнадцать человек легко разделить на группы по два, три или шесть – в зависимости от нужной степени интимности. С 18 учениками я всегда могу уделить каждому из них персональное внимание. Двадцать четыре – мое второе любимое число; дополнительные шесть учеников еще больше повышают вероятность того, что среди них окажется какой-нибудь шалун, бунтарь или даже два, которые будут нарушать существующий порядок. Однако у такого числа есть и обратная сторона: его энергетическая масса больше напоминает аудиторию, нежели команду. Добавьте еще шесть учащихся до 30, и мы ослабим энергетические связи настолько, что даже самый харизматичный учитель не сумеет творить чудеса постоянно.

А что с другой стороной? Отнимите шесть от идеального числа – и получите Тайную вечерю. И это проблема. Двенадцать человек легко разместятся за праздничным столом; но это число слишком мало для многих старшеклассников: очень сложно сохранять обособленность в случае необходимости. В группе из 12 человек очень легко доминировать хулигану или задире. Если число учащихся уменьшится до шести, в ней вообще невозможно будет оставаться независимым. К тому же не останется места для разнообразия мыслей и впечатлений, без которого невозможно полноценное развитие личности.

Другими словами, справиться с маленьким классом учителю не проще, чем с большим. В одном случае проблема заключается в количестве потенциальных взаимодействий, которые необходимо регулировать. В другом случае это интенсивность таких взаимодействий. Как метко выразился один учитель, в слишком маленьком классе ученики начинают себя вести как «дети на заднем сиденье автомобиля. Задирам просто некуда деваться друг от друга».

А вот еще один комментарий учителя средней школы. Недавно ему пришлось работать с классом из 32 учеников, от чего он явно не пришел в восторг. «Увидев такой гигантский класс, я первым делом подумал, сколько времени придется убить на проверку домашней работы, хотя я мог бы провести его со своими детьми». Но при этом ему бы не хотелось работать в классе меньше 20 человек:

Источник жизненной силы любого класса – дискуссия, а для ее ведения необходима определенная критическая масса. В настоящее время я работаю с классами, где есть ученики, которые вообще никогда не участвуют в обсуждениях, это кошмар какой-то. Если учеников слишком мало, обсуждение страдает. Кажется нелогичным, ведь я всегда считал, что робкие дети, которым неловко выступать в классе из 32 учеников, охотнее разговорятся в классе из 16 человек. Но я ошибался. Робкие дети робели вне зависимости от размера класса. А если класс слишком маленький, то среди участников не наблюдается широкого разброса мнений, необходимых, чтобы дискуссия развивалась. К тому же очень маленькая группа лишена той энергии, что возникает в результате трений между людьми.

А если класс очень-очень маленький? Бойтесь такого как огня.

У меня был класс по французскому языку из 9 учеников-двенадцатиклассников. Мечта, да? А вот и нет, ночной кошмар! На изучаемом языке невозможно вести ни беседы, ни дискуссии. Трудно играть в игры для закрепления лексики, совершенствования грамматики и тому подобного. Нет движущей силы.

Экономист Джесси Левин провел интереснейшее исследование, объектом которого стали голландские ученики. Он подсчитал, сколько в классе учеников одного уровня академических способностей, и выяснил, что их число удивительным образом коррелирует с успеваемостью, в особенности у отстающих учеников[10]. Другими словами, если вы ученик, особенно не самый сильный, вам нужны рядом сверстники, задающие те же вопросы, решающие те же задачи и переживающие из-за тех же проблем, что и вы. Так вы будете чувствовать себя менее изолированно и чуть более уверенно.

Но в маленьких классах сделать это проблематично, утверждает Левин. В классе, где слишком мало учеников, снижается вероятность того, что дети будут окружены критической массой похожих на них ровесников. Слишком большое сокращение численности классов, предупреждает Левин, «лишает отстающих учеников возможности общаться со сверстниками, у которых можно учиться».

Теперь понимаете, почему Тереза Дебрито так беспокоилась о «Шепог-Вэлли»? Она директор средней школы, где обучаются дети как раз того возраста, в котором начинается трудный переход к подростковому периоду. Они неуклюжи, застенчивы и боятся показаться слишком умными. Увлечь их, заставить выйти за рамки стандартного общения с учителем типа «вопрос-ответ», говорит Дебрито, все равно что «вырывать зубы». Она хотела слышать в классе множество интересных и разнообразных голосов и чувствовать оживление, генерируемое критической массой учеников, пытающихся разрешить одни и те же проблемы. Как же это сделать в полупустом классе? «Чем больше учеников, – объясняет она, – тем разнообразнее протекают обсуждения. Если в классе слишком мало детей данного возраста, на них словно надевают намордник». Она не сказала этого вслух, но, если бы кто-нибудь вдруг решил выстроить огромный жилой массив на раскинувшемся рядом со школой поле, она бы особо не возражала.

«Работать я начала в Меридене, учителем математики в средней школе, – продолжает Дебрито. Мериден – средних размеров город с менее состоятельным населением в другой части штата. – В самом большом моем классе было 29 детей». Она рассказывала, как трудно было работать, сколько сил отнимала необходимость искать индивидуальный подход к такому числу учеников. «Нужно иметь глаза на затылке. Ты должна слышать, что происходит, когда ты работаешь с какой-то одной группой. С таким количеством детей нужно быть первоклассным учителем, иначе кто-нибудь из них, спрятавшись за спинами товарищей, обязательно будет заниматься своими делами, не имеющими ничего общего с темой урока».

А затем она призналась: ей нравилось преподавать в том классе. Это был один из лучших годов в ее учительской карьере. Самая большая проблема учителя математики у двенадцати-тринадцатилетних – воспринимать преподавание как увлекательное занятие. И 29 учеников в одном классе делали эту работу увлекательной. «Там было еще столько сверстников, с которыми можно общаться. Они не варились постоянно в одной и той же группе. Столько возможностей разнообразить свои впечатления. И это серьезная задача: каким образом увлечь, обогатить и подбодрить ребенка, с тем чтобы он не оставался пассивным».

Хотела бы она иметь по 29 детей в каждом классе «Шепог-Вэлли»? Разумеется, нет. Дебрито знала, что ее взгляды несколько необычны и что большинство учителей предпочитают классы поменьше. Ее мысль сводилась к тому, что мы помешались на плюсах маленьких и не задумываемся о плюсах больших классов. Какая-то странная образовательная философия, если она воспринимает одноклассников как конкурентов в борьбе за внимание учителя, а не как союзников в увлекательном путешествии за знаниями. Вспоминая тот год в Меридене, Дебрито словно перенеслась на много лет назад. «Мне нравился шум. Нравилось слушать их болтовню. Ой, было очень весело».

В получасе езды от «Шепог-Вэлли» в городе Лейквилле, Коннектикут, располагается другая школа, под названием «Хочкисс». Она считается одной из лучших частных школ-пансионов в Соединенных Штатах. Обучение здесь стоит почти $50 000 в год. У школы два озера, два хоккейных стадиона, четыре телескопа, поле для гольфа и двенадцать фортепиано. И не простых, а, как подчеркивает администрация школы, марки Steinway – самые престижные пианино и рояли, которые только можно купить[11]. В «Хочкисс» не жалеют денег на образование своих подопечных. Средний размер класса? Двенадцать человек. То, чего боится Дебрито, «Хочкисс» подает как свое главное преимущество. «Мы создали в школе, – с гордостью заявляет реклама, – сближающую, интерактивную и уютную атмосферу обучения».

Почему такая школа, как «Хочкисс», поощряет то, что определенно вредит ее ученикам? Как один из вариантов, школа думает не об учениках, а об их родителях, которые рассматривают поле для гольфа, пианино Steinway и маленькие классы как доказательство того, что их деньги потрачены не зря. Но скорее всего «Хочкисс» просто оказалась в ловушке, в которую слишком часто попадают богатые люди, богатые учреждения и богатые страны – Голиафы. Школа предполагает, будто блага, которые можно приобрести за деньги, всегда трансформируются в преимущества реального мира. Конечно же, не всегда. Это урок перевернутой U-образной кривой. Хорошо быть больше и сильнее противника. Но не так приятно тем, кто из-за своих габаритов и силы превращается в неподвижную мишень для камня, пущенного со скоростью 25 км/час. Голиаф не победил в поединке, поскольку был слишком большим. Человек из Голливуда не стал таким отцом, каким хотел стать, поскольку был слишком богатым. «Хочкисс» не та школа, какой хочет быть, потому что ее классы слишком маленькие. Мы все предполагаем, будто в наших интересах стать больше, сильнее и богаче. Вивек Ранадиве, пастух по имени Давид и директор средней школы «Шепог-Вэлли» могут с этим поспорить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.