Глава тридцать четвертая Живопись
Глава тридцать четвертая
Живопись
Московский Арбат стал одним из зримых признаков перемен, наступивших с приходом Горбачева. Отремонтированный и ставший пешеходным, он превратился в витрину перестройки. Здесь всегда было многолюдно, профессиональные и самодеятельные артисты выступали с необычайно острой критикой недавнего прошлого и его вождей. Шла бойкая торговля политическими матрешками и атрибутикой прежней власти.
Особо привлекательной для москвичей и многочисленных гостей столицы стала развернувшаяся выставка-продажа картин. Здесь можно было купить как совсем маленькую лубочную работу за три – пять рублей, так и серьезную картину за несколько сотен и даже тысяч. По тем временам это большие деньги.
В период перестройки художественный бизнес развился в стране поразительно быстро. Буквально за несколько лет он по своему размаху вышел на мировой уровень. Вот бы так с промышленностью или сельским хозяйством! Достаточным условием для такого взрывного расцвета стало всего-то прекращение преследования самодеятельных вернисажей со свободной торговлей. И это притом, что трудности с обеспечением красками, холстами и кистями в первые годы были огромными. В Москве товары для художников продавались всего в нескольких магазинах, которые почему-то снабжались исключительно в последний день месяца, но зато под завязку. Очереди художественно-ориентированный народ занимал с раннего утра, и каждый брал столько, сколько мог унести. Цены тому способствовали. Уже к обеду магазины пустели, напоминая покинутое поле битвы, а продавцы, выполнившие месячный план, едва стояли на ногах.
Теперь товары для художников в изобилии свезены в Москву со всего света. Загадкой для меня остается только, откуда у нас оказалось столько художников? Где они были раньше и чем кормились? В Москве вернисажей стало не меньше, чем в Париже. Они такие огромные, что их трудно осмотреть за один раз. Качество работ, конечно, различное, но в целом никак не ниже заграничного массового рынка. Кстати, меня всегда удивляло почти полное отсутствие работ наших классиков в крупнейших заграничных музеях типа Лувра и «Метрополитена». Явно это связано не с низким уровнем их полотен, скорее с политической и финансовой ангажированностью собирателей коллекций. Конечно, мы слегка уступим итальянцам, испанцам и французам, но уж американцы, англичане и немцы никак не выше наших живописцев.
Вернемся, однако, на Арбат, куда мы с Викой частенько наведывались в силу близкого расположения. Результатом этих посещений стало приобретение десятка мелких работ. Однажды вечером, в темноте, мы приобрели картину, которая оказалась в одном месте смазана. Вика купила детский набор масляных красок, кисточку и поправила поврежденный фрагмент. Вроде этим все и могло бы закончиться. Но нет, этот момент стал поворотным в моей судьбе, ибо на все последующие годы обеспечил меня исключительно интересным, да еще и полезным занятием.
До этого я никакого отношения к живописи не имел, но, будучи человеком практичным и хозяйственным, оставшимся краскам и кисточке решил найти применение. Первую картинку я сделал на случайно оказавшемся под рукой куске оргалита. Несмотря на полное отсутствие представлений о масляной живописи и навыков рисования, получилось, на мой взгляд, вполне сносно, а я почувствовал, что новое занятие мне приятно и интересно. Все остальные увлечения сразу отодвинулись на второй план. Так с апреля 1984 года у меня в сорокалетнем возрасте появились новые, художественные интересы, оказавшиеся исключительно устойчивыми.
Недавно прочитал у М. Уилстона – автора популярных в шестидесятые годы романов про ученых «Жизнь во мгле» и «Встреча на далеком мередиане»: «Математик и физик-теоретик близки к поэту и музыканту; экспериментатор скорее напоминает художника или скульптора». Как все взаимосвязано. Оказывается, претендентов в теоретики и экспериментаторы можно рассортировать по музыкальным способностям. Правильно, что я не подался в теоретики. Ну, это к слову.
После первого художественого упражнения я решил было подучиться в книгах. Но то ли книги были скучноваты, то ли нетерпение взяло верх, но занятие это я оставил и обратился напрямую к классикам. Сначала принялся за французских импрессионистов. Сделал с десяток копий Моне, Ренуара, Мане и Сислея. Затем поднял руку на Ван Гога. Дело шло неплохо, и классики мной могли бы быть довольны, так как копии в достойных рамах выглядели вполне прилично, во всяком случае родственникам нравились. Не остались в стороне и соотечественники – Поленов, Левитан, Васильев, Серов, Коровин. Такой путь обучения имел для меня – человека практического образа жизни – ту привлекательную особенность, что сразу давал осязаемый результат. Это не какие-то ученические рисунки шариков и кубиков.
С приходом навыков картины радикально решили для меня проблему подарков. Особенно существенно это было для общения с зарубежными коллегами и друзьями. Приобрести для них что-либо, кроме избитых матрешек, водки и икры, было трудно, и тут картины оказались просто находкой.
Однажды в подарок немецкому приятелю я сделал копию «Танцующей пары» Ренуара и отправил ее в Германию со знакомой. На таможне картину задержали, а у знакомой возникли серьезные проблемы. Для меня это явилось первым фактом официального признания.
Качество моих работ всецело зависит от удачи с сюжетом. Удивительно, как мастерам удается изобразить любую безделицу так, что глаз не оторвешь. К примеру, в Национальной картинной галерее в Вашингтоне выставлена работа, изображающая просто-напросто кусок сливочного масла, правда большой. Так вот, им постоянно любуется народ. Мне же для достижения намного более скромного успеха обязательно требуется что-то необычное.
Поиск сюжетов занимает у меня времени больше, чем сам процесс их отображения. В первые годы я исходил с фотоаппаратом сотни километров, сделал тысячу слайдов и цветных снимков. Сейчас Интернет своими грандиозными фотосайтами вытеснил этот творческий этап. Соперничать с ним не представляется возможным, так же как и отказаться от использования великолепного в своем разнообразии материала.
Редок снимок, прямо ложащийся на полотно, чаще его приходится дополнять или упрощать. Вообще же между фотографией и картиной существует, как я убедился, очень большое различие. Фото является объективным отображением действительности и смотрится тем лучше, чем прекраснее сама действительность. Красивость фотографии является ее безусловным достоинством. На фото легко уживаются ярко-синее небо с огненно-красными канадскими кленами, вполне уместны четкие геометрические линии аллей и даже деревьев.
Картина же субъективна по своей сути. Красивость и упорядоченность пейзажа, прямизна линий и безупречность форм не вызывает душевного волнения. Любая творческая работа должна содержать в себе что-то потаенное, подчас противоречивое. Может быть, поэтому российские пейзажи с покосившимися избами много живописнее картин с изображением великолепных европейских дворцов, парков и усадеб. У меня есть множество прекрасных фотографий последних, но ни одна из них не стала для меня темой картины. Впрочем, сердцу англичанина, немца или француза, возможно, ближе их родные красоты. Не смею оспаривать их право возразить по поводу моих нападок.
Из наших очаровательных деревенских пейзажей мне особенно милы опушки леса с ухабистыми дорогами и тропинками. Если сюда добавить еще амбар или покосившийся сарай, то это уже толчок к творчеству. Формы самих сараев предельно просты и одновременно многообразны своей примитивной оригинальностью. Вокруг них можно встретить живописные поленницы дров, стога сена, навозные кучи и разнообразную хозяйственную утварь. Они предстают передо мной как почти готовые натюрморты, оживленные курами и поросятами.
Картина всегда требует некоторого обобщения действительности, достигаемого путем упрощения, отказа от второстепенных деталей. Всем, наверное, приходилось любоваться отражением берегов на глади водоемов, замечая, как меняется картина при появлении ряби или волн. Сначала исчезают детали растительности, затем размываются формы и контуры, наконец, остается только цвет, и ничто уже более не отвлекает глаз от его восприятия. Так и художник, ориентируясь на свое внутреннее ощущение, должен построить соответствующий ему образ. Волнение автора передается зрителю, и картина, лишенная многих деталей, способна рассказать замысел точнее и убедительнее любой фотографии, с безукоризненной передачей форм, размеров и цвета.
Трудным моментом пейзажной живописи – изображение неба. Тут есть и чисто физическая причина. Являясь активным источником света, небо не может быть объективно передано красками, лишь отражающими свет. Сразу ощущается несоответствие между его низкой светимостью и освещенностью местности. Спасают ситуацию облака, отражающие свет, падающий снаружи, и задерживающие внутренний, как занавески на окнах.
Хорошо исполненное небо или даже одно облако могут быть темой целой картины. Только большим мастерам с помощью специальных приемов удается добиться полной гармонии неба и остального пейзажа. При этом небо редко бывает прозаически-синим: тут одновременно и голубые, и розовые, и фиолетовые тона. В других случаях мы находим небо желтым или желто-зеленым. Утреннее небо наполнено оптимизмом и бодростью, а вечернее – усталостью и обреченностью.
Схожие проблемы начинающего художника связаны с изображением яркого солнечного дня. На первых порах я пытался решить их с помощью добавляемых в краски белил, но картины получались не солнечными, а блеклыми. А секрет оказался в тенях. Только сочетание светлых и темных мест способно создать впечатление яркого солнечного освещения. Это очень хорошо видно на экране телевизора во время трансляции футбольного матча в солнечную погоду, когда одна половина поля в тени, а другая на солнце. Телекамера настраивает чувствительность по среднему уровню освещенности. В результате в освещенной части заметны лишь тени игроков, а в теневой не видно вообще ничего, зато эффект яркого солнечного дня налицо.
Непростым оказалось для меня изображение почти всегда присутствующего в пейзаже луга. Поначалу я старался изобразить как можно больше отдельных элементов и цветов. Это требовало много времени, но не приводило к желаемому результату. Картина пестрила, не радуя глаз.
Опыт подсказал, что при изображении травы важны не столько отдельные детали, сколько нюансы, такие как небольшое изменение цвета в зависимости от рельефа, наличие и направление теней. Распределение цветов не должно быть равномерным, обычно они растут группами, отвоевывая территорию в конкурентной борьбе. Прекрасным украшением луга является тропинка. Совсем не обязательно изображать ее в явном виде, достаточно наметить лишь линию в траве мелкими признаками: изменением цвета зелени, теневым эффектом или определенными дорожными цветами.
На первых порах я рисовал чем попало и на чем попало. Но постепенно стал обращать внимание на качество красок и основу. С красками все просто: чем выше их качество, тем лучше. А вот с основой обнаружились тонкости. Идеально гладкая поверхность для масла и акрила вообще не годится. Рельеф и форма неоднородностей на холсте или картоне исключительно важны. Краска, нанесенная на неровную поверхность, ложится не на полную глубину и позволяет получить интересные переходы цвета. Картина приобретает богатство оттенков, на ней появляется тонкий узор, могущий точно передать ствол дерева, поверхность камня, траву, листву, рябь на поверхности воды и даже кожу на лице человека.
С учетом этого творческий процесс нужно начинать уже на стадии грунтовки основы, заблаговременно предвидя детали картины и регулируя по месту масштаб и глубину неоднородности грунта. Сделав затем выверенный подмалевок жидкой краской, можно после его высыхания прописать детали точными нежирными мазками. Как я теперь вижу, именно так нарисованы некоторые картины величайшего импрессиониста К. Моне.
Вероятно, всему этому можно научиться из книг, но поскольку я шел по пути собственного познания, то не лишил себя радости этих и многих других маленьких открытий.
Очень полезным оказалось знакомство с акварельной живописью. Здесь совсем другая техника и другие требования. Главное – неожиданность решения, прозрачность, легкость и мягкость цветовой гаммы. Детали отходят на второй план. Всю картину можно начать и закончить за двадцать минут. При этом любая ошибка тона смертельна. Не стоит и пытаться ее исправлять. Лучше сразу выбросить испорченный лист. Сочетание красок и оттенков для акварели важнее формы предметов. К примеру, стволы деревьев могут быть кривыми и рваными и при этом не только не вызывать раздражения, но и стать привлекательным моментом картины. Толстая, непрозрачная акварель мгновенно теряет все свое обаяние.
Наблюдая на выставках картины больших мастеров, я всегда поражаюсь их умению работать крупными мазками. С близкого расстояния они кажутся грубыми и даже небрежными, но, отойдя уже на метр, залюбуешься точностью передачи фактуры объекта. На картинах И. Репина люди на заднем плане изображены вообще двумя-тремя мазками, да и на переднем деталей у них не так много, но выглядят они очень убедительно, а колористика такая, что глаз от картины не оторвешь. Натюрморты К. Коровина, сделанные в такой же технике, на мой взгляд, гораздо живее детализированных до тонкостей роскошных букетов цветов с жучками, червячками и бабочками голландских живописцев.
Для меня техника крупного мазка осталась, к сожалению, неприступной. Видимо, здесь без таланта одним усердием не обойтись. Приходится довольствоваться голландским стилем.
Чем крупнее масштаб художника, тем больший размер полотен ему по плечу. Большой размер картины повышает требования и к сюжету, и к композиции, и к колористике. Моим уделом и излюбленным форматом являются миниатюры. Миниатюру можно сделать за один сеанс. Все необходимые принадлежности помещаются в одной небольшой коробке, что позволяет взять их в любое путешествие или командировку.
При работе над подарочными картинами обнаружилась еще одна нетривиальная закономерность: качество картины зависит уже не только от удачи с сюжетом, но и от личности человека, которому она предназначается. Для хороших людей картины получаются сразу, и такие, что потом дарить жалко, для иных (очень немногих), несмотря на все усилия, картины выходят вымученно-посредственными. Так что через психику автора преломляются и черты заказчика. При этом речь даже не о портретах, а о пейзажах и натюрмортах.
В дореволюционной Академии художеств, что в Санкт-Петербурге, пейзажная живопись котировалась не слишком высоко и даже не принималась в качестве дипломных работ. Основания для такого решения действительно имеются, мой опыт тому подтверждение. Сделать портрет или жанровую сценку я не могу при всем желании, и поэтому художником никогда бы не рискнул себя назвать, однако и в защиту пейзажа у меня теперь есть что сказать.
Сравнивая пейзажи художников разных стран, нетрудно заметить, что все они имеют свою очевидную индивидуальность. Японские пейзажи никогда не спутаешь с российскими, американские с французскими, голландские с испанскими и т. д. Дело не только в том, что природа стран различна, отличия гораздо глубже и кроются в национальных культурах и чертах художников.
Так что пейзаж – это больше чем отображение природы, это своего рода и ее портрет, и жанровая сцена с большим числом участников, таких как свет, небо, земля, моря и реки, горы, поля и леса. Все это не отнесешь к числу декораций человеческой жизни, это ее неотъемлемая часть. Без природы не было бы и не может быть человека. В настоящем пейзаже проявляется душа художника и даже судьба страны. Не случайно нашему сердцу наиболее близки деревенские пейзажи с лугом, тихой речкою, деревянными приземистыми домами, изгородями и незатейливыми палисадниками с кустами сирени. Именно в деревне можно ощутить в полной мере духовную силу родного края. Здесь можно отвлечься от каждодневной городской суеты и обрести душевный покой в гармонии с природой во всем ее величии и простоте. Деревенская жизнь более устойчива, чем городская, немыслимая без электричества, машин, бытовых удобств и постоянно включенного телевизора. В городе есть все, кроме огромного неба, звонкой тишины, наполненной пением птиц, журчания ручья, запаха травы и скошенного луга.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.