Элла

Элла

В конце встречи Маргалит легко касается моего плеча и, грустно улыбаясь, спрашивает:

– Вы спешите? Может, выпьем кофе?

– С удовольствием! – сразу соглашаюсь я. Вот и новая подруга!

Мы прощаемся со всеми, и Маргалит уверенно направляется к выходу. Я иду за ней следом, бросаю прощальный взгляд на мам и на Нири, а внутри звенят фанфары: из всех она выбрала именно меня!

Она заходит в небольшое кафе тут же, в начале аллеи.

– Вы не против разделить со мной пирожное? – спрашивает Маргалит. – Что-то мне вдруг страшно захотелось чего-нибудь сладенького. После того, как поплакали, можно себя и побаловать!

Мы заказываем яблочный пирог и два кофе. Маргалит просит вдобавок два стаканы воды и выпивает их залпом один за другим, как бы пополняя свой водный запас, пострадавший от обильных слез.

Теперь я могу рассмотреть ее поближе. Темно-коричневые гладкие короткие волосы; нежная кожа, почти прозрачная. Голубоватая оправа очков оттеняет глаза, придавая им глубину. У нее мягкий добрый взгляд, он меня притягивает.

«Как естественно она себя ведет, – думаю я. – Даже не пытается скрыть свои чувства. У нее четверо детей, и при этом она находит время еще и для меня. Может, когда-нибудь мы будем сидеть и вспоминать нашу «первую встречу» в кафе и нас, свежих напуганных бабушек – вспоминать и смеяться… И познакомим наших дочек и внучек, и, может, даже проведем вместе короткий отпуск на природе, три женских поколения. Малышки будут играть, а мы будем сидеть с нашими дочками и рассказывать им о тех днях, когда они были такими же маленькими, и вспоминать детские песенки, которые они потом смогут петь своим дочкам. А затем сфотографируемся на память. И каждый год будем фотографироваться все вместе в той же самой позе. А через двадцать лет мы будем перелистывать альбом и улыбаться тому, как мы все изменились».

– Вкусно! – говорит Маргалит и слизывает с пальца крем, словно маленькая.

Я спешу присоединиться к ней – гулять так гулять!

– Расскажите, как это у вас, – просит она.

– Как у меня что? – переспрашиваю я.

– Как это быть бабушкой! Про себя мне уже больше нечего рассказывать, – смеется она.

Я поглаживаю ложечкой кремовую горку, сооружаю из нее что-то вроде клумбы, беру дольку яблока, располагаю ее в центре и улыбаюсь.

Маргалит смотрит на улицу, по-прежнему оживленную, несмотря на поздний час, и произносит:

– Я еще должна обдумать то, что сегодня услышала. Честно говоря, не ожидала, что в группе будет так интересно. Не знаю, что из этого получится, но это открывает некоторые вещи совсем с другой стороны. Человек не может измениться за одно мгновение, даже если он этого хочет и знает, что ему это необходимо.

Она продолжает.

– Я все время думаю, что? заставило Михаль записать меня в эту группу. Если честно, она необыкновенная девочка – и всегда была такой – не по годам взрослая, умница; мне часто кажется, что она старше меня. Бывает, я еще не успеваю подумать, а она уже понимает, что к чему. Иногда мне даже стыдно, что она такая умная и способна анализировать вещи, подходить ко всему с точки зрения логики, а у меня – сплошные эмоции! Можете себе представить, я чувствую себя рядом с ней инфантильной дурочкой?!

– Вы боитесь ее разочаровать, – замечаю я.

– Да. И именно сейчас, когда я наконец-то на правах старшей могу ей помочь, поддержать ее, кое-что подсказать, оказывается, что я не в состоянии этого сделать. Я опять чувствую себя такой маленькой под ее всепонимающим взглядом, и я уверена, что где-то в глубине души она действительно очень разочарована. Я понимаю, что должна быть сейчас рядом с ней, а я все время занята только собой. А ведь и она потеряла бабушку, об этом тоже нельзя забывать! Хорошо, что хотя бы муж ей помогает. Вы замужем?

Вопрос Маргалит застал меня врасплох.

– Я? Нет.

Интересно, что за последнюю неделю это уже второй раз, когда интересуются моим семейным положением. Сначала Яир в кабинете у доктора Машаля, а теперь – Маргалит.

– Я никогда не была замужем. Если честно, то мужчина, от которого я забеременела, даже ничего не знает об этом до сегодняшнего дня.

– Вы это сделали специально?

– Нет, я вообще тогда об этом не думала. Мне было двадцать два года, мы даже с ним по-настоящему не встречались. Так, вышли в один вечер; не знаю, что на меня напало. Короче, случилось то, что случилось, и я решила сохранить беременность. У меня была соседка Далья, в то время она была моей самой близкой подругой; мы мечтали, как будем вместе ее растить. Я была абсолютно уверена, что у меня дочка, и так и оказалось.

– И что, вы никогда не хотели выйти за него замуж? – не сдается Маргалит.

– Нет. Я получила от него самый дорогой подарок – Эйнав, дальше он меня уже не интересовал. Я родила Эйнав, и нам было хорошо вдвоем. Мы были прекрасной парой! – горько усмехаюсь я, но Маргалит не замечает моего настроения и весело улыбается мне в ответ.

– Я не могу представить себя без Мордехая. Мы вместе еще со школы. У меня нет друга ближе его, я за ним как за каменной стеной; и я всегда могу выплакаться ему в жилетку, а ведь это такая редкость для мужчины! А что теперь?

На меня смотрят два слегка прищуренных голубых глаза, а я пытаюсь сообразить, о каком «теперь» она говорит.

Маргалит улавливает мое недоумение.

– Сейчас, когда у Эйнав уже своя семья, вы ведь остались одна! И вы по-прежнему не хотите с кем-нибудь познакомиться?

– С кем-нибудь познакомиться? – повторяю я за ней, и у меня такое чувство, будто это не я сижу здесь, в кафе, а какая-то актриса декламирует хорошо заученный текст. Я слышу себя, отвечающую вопросом на вопрос:

– А что, у вас есть кто-то на примете?

– Надо подумать…

Маргалит откидывается на спинку стула, а я изображаю на лице терпеливое ожидание.

– Я подумаю и, кроме того, спрошу Мордехая. А сейчас…

Маргалит бросает взгляд на часы на запястье.

– Мне очень жаль, но я должна идти. Завтра у меня очень напряженный день, и я хочу еще кое-что сделать дома.

Маргалит направляется в туалет, а я прошу принести счет и спешу расплатиться.

В следующий раз – приглашает она, дописываю я продолжение сценария.

* * *

Из всех дней рабочей недели я предпочитаю понедельник: в этот день клиника закрыта после обеда. Дни становятся все теплее, скоро начнется настоящая жара. Я пытаюсь представить себе лето, но мне не удается ощутить заново душную влажную тяжесть раскаленного тель-авивского воздуха, выносить которую с каждым годом становится все труднее. Когда я была девочкой, первые жаркие дни радостно сообщали мне о приближающемся лете, о долгожданных каникулах; какой это был кайф в той, прежней, жизни, пока не исчезла мама… Аллея полна родителями с колясками. Я неожиданно вспомнила, как как-то ранним утром по дороге в ясли я вдруг остановилась, глядя на тебя, Эйнав, сидящую себе в коляске – такая сладкая, милая, пухленькая, – и ты, поймав мой взгляд, шаловливо заулыбалась мне в ответ, обнажив два белоснежных зуба; и чувство такого безмерного счастья переполнило меня, что я даже вскрикнула. Моя самая любимая, самая красивая, как мне хорошо с тобой! А тебе хорошо со мной? Я помню, как мой отец сидел со мной на кухне и пытался убедить меня уехать в дальний, богом забытый городок и сразу после родов отказаться от тебя, отдать в какую-нибудь семью. А я смотрела ему в глаза и думала, абсолютно уверенная в своем выборе, что я справлюсь там, где он спасовал. Моя девочка будет счастлива, и ей будет достаточно меня одной; нам не нужен никакой папа, мне не нужен папа. И я радовалась своей беременности ему на зло и совершенно не боялась. Я приготовила для тебя маленький уголок рядом со мной в моей квартирке и стала ждать. Каждый вечер я вытягивалась на диване напротив раскрытого окна, гладила живот и пела тебе песни, которые когда-то пела нам бабушка Оры.

Мы продолжаем свой путь. Я высвобождаю твое маленькое тельце из коляски и поднимаю тебя высоко над головой – твои глаза напротив моих глаз – и твой ликующий смех звенит надо мной как волшебный колокольчик в руках сказочной феи. Я обнимаю тебя, прижимаю к себе обеими руками и внезапно решаю: я – лошадь, а твои ручки, обхватившие мою шею, – вожжи; и я пускаюсь в галоп, и мы хором визжим от восторга; и все смотрят на нас и думают, как им здорово вместе, какая молодая и красивая мама; и я скачу и скачу, и вдруг – падаю. Мои сандалии зацепились один за другой, и мы растянулись на земле. Как мгновенно сменяется твой смех на плач! Мы лежим на горячем асфальте, и я плачу вместе с тобой. Я поднимаю тебя, но на этот раз, подобно кенгуру, прижимаю к животу, а ты все плачешь и плачешь.

Остановившиеся прохожие уходят, подходят другие, с любопытством разглядывают испачканного плачущего ребенка и его беспомощную маму. Я сажаю тебя в коляску и бегу оттуда; твой плач сопровождает нас как сирена, но мне уже все равно. Я не слышу, не слышу, не слышу! Мы заходим в ясли, нянечка протягивает к тебе руки, и я невнятно шепчу что-то в свое оправдание.

А кто утешит меня?