Психология «обыкновенного фанатизма»

Психология «обыкновенного фанатизма»

Тысячелетия глядят на нас с надеждой, что мы не озвереем, не станем сволочью, рабами паханов и фюреров.

Каким наш век войдет в историю? Веком физики, генетики и освоения космоса? Веком толп? Веком фанатизма, геноцида, ксенофобии и человекофобии? Веком борьбы с инакомыслием или веком отстаивания толерантности, свободы и достоинства?

Эти отнюдь не риторические вопросы требуют своего решения. Волны моральных эпидемий, национальных и религиозных конфликтов, информационных и психологических войн, страхов, убийств людей только за то, что они – иные, принадлежащие к другой нации, религии, партии или стране, на пороге тысячелетий поразившие как Россию, так и другие страны планеты, не позволяют отнести поставленные вопросы к сфере чисто интеллектуальной гимнастики.

Я далек от того, чтобы утверждать, что Россия подошла к той черте, перешагнув которую она превратится в страну фанатиков. Но цепь событий новорожденного тысячелетия вынуждает попытаться набросать психологический портрет фанатизма.

Сознанию, взращенному современной цивилизацией, как-то спокойнее, когда фанатизм ассоциируется либо с легендами и мифами, либо с отдаленным прошлым, либо, если речь заходит о днях нынешних, с другими, отгороженными от России материками и странами.

Фанатизм в легендах, бытующих в советской литературе, пожалуй, наиболее точно выражен легендой о манкуртах в мудро-грустном романе Чингиза Айтматова «Буранный полустанок (И дольше века длится день)». По казахским поверьям, жестокие варвары с помощью особой мучительной операции над мозгом стирали память пленника и превращали его в живое чучело прежнего человека. «Манкурт не знал, – повествует Чингиз Айтматов, – кто он, откуда родом-племенем, не ведал своего имени, не помнил детства, отца и матери, – одним словом, манкурт не осознавал себя человеческим существом… Он был равнозначен бессловесной твари и поэтому абсолютно покорен… Порученное дело исполнял слепо… Повеление хозяина для манкурта было превыше всего». Когда в легенде мать отыскивает своего сына-манкурта, он по велению хозяина без колебаний пронзает ее сердце стрелой. Образ манкурта, переданный Чингизом Айтматовым, был настолько убедителен, что сошел со страниц произведений и поселился в массовом сознании. Мы стали бояться распознать манкурта в самих себе, заговорили о манкуртизации как идеологической фабрике беспамятных роботов в СССР, как правило, старательно обходя сам термин «фанатик».

В мифах и ритуалах фанатизм порой связывается с образом «зомби», оживающими мертвецами. Эпиграфом к яркой и, к сожалению, почти не замеченной статье писателя Виктора Пелевина «Зомбификация» служат слова этнографа Уэйда Дэвиса, занимавшегося изучением на Гаити ритуала религии Вуду – магического убийства с последующим воскрешением жертвы и использованием ее, как и манкуртов, в качестве рабочей силы: « Зомбификация всегда казалась мне страшнейшей из судеб ».

Виктор Пелевин абсолютно точно показывает, что для совершения ритуала зомбификации нужен не только особый токсичный яд, но и особый, существующий в рамках определенной культуры психологический фон, набор социальных установок и ожиданий, специально разработанных культурных психотехнологий.

С горькой иронией он описывает зомбификацию нормальных людей, которые при разборе персонального дела в комитете ВЛКСМ становились одержимыми исполнителями ритуала, утрачивали свое «Я», как бы переживали кратковременную Вуду – смерть. Как и образ манкурта, образ зомби из далеких краев переселился в обыденное европейское сознание. То тут, то там приходится слышать, как слепое поведение одержимого человека или даже целых социальных групп, тех или иных политических сект сравнивают с поведением зомби. Как мы видим, символы фанатичного поведения, как бы их ни прятали в легенды или мифы, увы, все чаще становятся востребованными в нашей повседневной жизни.

Но мы продолжаем искусно защищаться от фанатизма. Фанатики поселяются нами, как учит школа, в прошлом, в Средневековье. Там сжигают еретика Джордано Бруно. Они смотрят с вызывающих трепет вакханалий на полотнах Босха, Брегеля или Гойи. Или же фанатики учиняют геноцид своего народа в Кампучии, приводят к власти в Иране жесткий фундаменталистский режим, устраивают «культурную революцию» в маоистском Китае. Куда реже фанатиками именуют подражающих инквизиторам членов ку-клукс-клана – тайной расистской организации в США с полуторавековым террористическим стажем. И уже совсем редко к фанатикам причисляют гитлеровских национал-социалистов или фашистов Муссолини.

Что же касается России, то даже внешние и внутренние оппоненты Советского Союза при описании советского периода российской истории предпочитают говорить о культе личности, «красном терроре», коммунистической империи, тоталитарном режиме, командно-административной системе, избегая характеристики советского общества как фанатичного. Ведь поставить разноликому обществу однозначный диагноз «фанатичное» – это куда опаснее, чем окрестить общество больным.

Назвать целое общество « фанатичным » – это значит признать, что в нем предрассудки преобладают над разумом, суеверия – над верой, слепое послушание – над критическим независимым мышлением, гипнотическое внушение – над знанием и пониманием, иррационализм – над рационализмом, массы – над народом, демагогия – над демократией. Весь спектр этих характеристик дополняет точное определение фанатизма в «Толковом словаре живого великорусского языка» Владимира Даля, лишний раз подтверждающее мысль о языке как культурной психологии народа: «Фанатизм – изуверство; грубое упорное суеверие замест веры; преследование разномыслящих именем веры. Фанатик, изувер. Фанатическое гонение».

Почему общество страдает слепотой по отношению к проявлениям фанатизма и скорее предпочтет назвать себя больным, чем фанатичным? При каких обстоятельствах возрастает готовность к фанатизму как у отдельных людей, так у больших и малых социальных групп? Как видит современная психология профиль личности фанатика , его наиболее типичные характерологические черты?

Заметили ли вы, с какой легкостью в либеральных средствах массовой информации мелькали высказывания, интеллигентно касающиеся психического здоровья некоторых политиков, проповедующих национализм, ксенофобию и мигрантофобию? Мол, с больного что возьмешь. Выступления этих политических фанатиков списывают за счет аффекта, овладевшего ими. Психологические истоки беспокойства об их здоровье лежат вовсе не в заботе об их состоянии, а прежде всего в мощной психологической защите общества от подтачивающих его проявлений фанатизма, защите и самим обществом, и отдельными личностями самих себя.

Психологам хорошо известно, что когда люди навешивают обвиняемому в тех или иных агрессивных действиях, попытках принизить или убить другого человека только за то, что он отличен по политическим, этническим или религиозным признакам, ярлык «безумца», «психа», «шизофреника», то сразу же отделяют этого «неправильного» человека от себя самих – правильных и добропорядочных. Мы – норма, а он – патология. Иными словами, при встрече с фанатиком срабатывает механизм психологической защиты – «механизм отчуждения», вследствие которого люди рядят фанатика в безумца. Но, увы, одно из правил психологии гласит: « Люди, творящие безумства, вовсе не обязательно безумны ». И мало кто полностью застрахован от того, чтобы под давлением определенных социальных обстоятельств и травм, пережитых в своей жизни, перейти прорытый благодаря механизму отчуждения ров в сознании между человеческими идеалами и фанатичными идолами, бытовыми предрассудками личности и ксенофобией, превратиться в фанатика, человека, творящего безумие и не являющегося безумным.

Напомню, что в те самые годы, когда Марина Цветаева писала: «Германия. Безумие. Безумие творишь», немцы не чувствовали себя безумными. Внешне «фрау Мюллер», проводившая утром мужа и обнявшая своих детей, буднично занимающаяся регистрацией лиц неарийского происхождения перед отправкой в лагеря смерти, не воспринимается ни безумной, ни фанатичной. Впрочем, как и поголовная регистрация лиц неарийского происхождения не воспринимается самой фрау Мюллер как звено в цепи тотального политического террора. Это повседневная работа. Это Порядок. И не более. В национал-социалистической Германии политический фанатизм стал нормой общественной жизни, а тотальный политический террор – обыденным средством решения государственных задач.

При каких же обстоятельствах в истории наступает сезон политического фанатизма? Как правило, стрелка барометра ксенофобии начинает, подрагивая, смещаться тогда, когда нарастание социально-экономической нестабильности в обществе пробуждает национальные и религиозные предрассудки, унаследованные исторической памятью народа и ждущие в коллективном бессознательном своего часа. В периоды социальных катаклизмов и экономических кризисов, политической и интеллектуальной конкуренции фанатичные предрассудки могут как стихийно оказывать влияние на поведение людей, так и преднамеренно употребляться различными лидерами и группами для достижения своих целей.

Американские социологи обратили внимание на тот факт, что рост количества судов Линча над неграми в период между 1882 и 1930 гг. можно было с легкостью предсказывать на Юге США, если знать ежегодную цену на хлопок. Стоило цене на хлопок упасть, и количество линчеваний возрастало.

В отличие от злоумышленников поневоле, в незавидной роли которых выступают то мечтающие о демократических свободах политики, то представители либеральных и умеренных СМИ, тиражирующих социальные стереотипы ксенофобии, антисемитизма, нацизма, четкую программу социального конструирования фабрики фанатиков осуществляют политические лидеры и идеологи различных национал-патриотических движений. В России на полную мощь уже в течение многих лет работает необъявленный «всеобуч ксенофобии». Такие газеты, как «Завтра», «Русский порядок», «Лимонка» и т. п., всячески стараются выступить в роли коллективного Кашпировского, обильно используют социально-психологические технологии внушения, политической демонизации, направленные на формирование образа врага в самых глубинах бессознательного личности. Чем больше обвинений в заговорах, бесовщине, чем нелепее и дальше от логики – тем лучше. Охота на ведьм дает возможность многим страдающим комплексом неполноценности людям почувствовать себя охотником, а не жертвой. Социальная церемония охоты на ведьм, испытанная веками и оснащенная новейшими информационными технологиями, «прогресс во имя мракобеса», рождает безличное групповое сознание. Сознание толпы, подменяющее сознание народа.

Было бы предельно наивно и психологически неверно относить к разряду фанатиков большинство режиссеров социальной индустрии ненависти и обезличивания. Идеология радикальных национал-патриотических движений – это как раз тот случай, когда разум технично эксплуатирует предрассудки, а не предрассудки господствуют над разумом. Для них национальный экстремизм и ксенофобия – прежде всего рациональные средства борьбы за власть . Любовь или ненависть к евреям, как и к «лицам кавказской национальности», для этих политических лидеров вполне может оказаться явлением второстепенного порядка. Но стоит этим опытным демагогам (подчеркну, что демагогия здесь – не негативная характеристика, а обозначение политического стиля общения) проявить симпатию к РНЕ или стать рьяными борцами с сионизмом, как произойдут две вещи: политическая ксенофобия перерастет из индивидуального предпочтения в проявление административной ксенофобии, тем самым сделав заявку на распространение государственной ксенофобии на политической карте России; симпатия, даже нейтралитет губернатора или мэра по отношению к экстремистским движениям откроет шлюзы для активного фанатичного сознания у отдельных личностей и социальных групп, не нашедших места в мире и испытывающих ущемленность, комплексы неполноценности. Особенно подвержены психологическому механизму заражения фанатичными установками подростки, возраст которых неслучайно называют возрастом «бури и натиска», поиска и обретения своего «Я».

Все эти моменты и определяют в культуре социальный раствор, в котором идет кристаллизация личности с особыми чертами характера – личности фанатика. Фанатик – это раб предрассудка, ставшего монопольным мотивом личности, ключевой всепоглощающей линией жизни. Иногда личность фанатика называют – вслед за Эрихом Фроммом и Теодором Адорно – «авторитарной личностью».

Фанатик воспринимает себя как орудие неких высших сил. Он избран этими силами, чтобы одержать верх над инакомыслящими, которых расценивает как средоточие всех зол человечества и виновников своих личных катастроф.

Авторитарная личность отличается тревожностью, враждебностью к представителям иных этнических, религиозных и политических групп. Она склонна приписывать собственную жестокость и агрессию представителям этих групп , искать козлов отпущения.

Люди, относящиеся к авторитарным личностям, всегда готовы последовать за демагогами, которые, пользуясь суженностью и слепотой их сознания, направляют их ненависть на вполне осязаемые человеческие мишени, на людей иных национальностей, религий и идеологий. Весьма знаменательно то, что люди, которые, по данным социально-психологических опросников, были отнесены к категории авторитарных личностей, в США и на пространстве бывшего СССР обнаружили разные тенденции: в США – к антикоммунизму; в бывшем Советском Союзе – к свержению демократии и восстановлению коммунистического режима. Обе группы при разном идеологическом содержании установок объединяет приверженность к радикальным, традиционным для их обществ ценностям и склонность к подчинению различным демагогическим лидерам.

Формовка авторитарных личностей начинается, казалось бы, с мелочей: с использования нацистских приветствий, фашистской символики, которые влекут за собой формирование программ сознания, открывающих путь к самым агрессивным действиям. Нацистские ритуалы , как и ритуалы Вуду, лишь один из психологических инструментов овладения сознанием.

Другой распространенный прием – это восприятие жертв агрессии как « нелюдей ». Феномен оценки жертв как «нелюдей» фактически выступает как отпущение греха за убийство. Многие немцы во время войны не чувствовали себя причастными к катастрофе Холокоста, так как они воспринимали евреев как «нелюдей». Такое же восприятие наблюдалось у американских солдат во Вьетнаме.

И наконец, третье мощное психологическое орудие, провоцирующее превращение убийства и жестокости в норму поведения , – это « группомыслие »: демагогические лидеры принимают решение, а члены их групп, религиозных или политических сект, безропотно, как манкурты и зомби, исполняют эти решения, не чувствуя за них ответственности, к каким бы варварским последствиям они ни приводили.

Вот далеко не полный перечень черт психологических механизмов и технологий, которые рождаются с помощью магии, идеологии и… той педагогики, которую во Франции именовали «педагогикой шовинизма». Пожнем ли мы плоды этих идеологий и «строевых» педагогик, этих социальных фабрик фанатизма? Придется ли нам в очередной раз убедиться, что куда легче расщепить атом, чем преодолеть человеческие предрассудки (Гордон Олпорт)? Но человечество обучаемо, хотя процесс обучения идет медленно. И я верю, что чувство осязаемости психологии фанатизма поможет избежать еще одного известного эффекта – эффекта страуса при встрече с фанатизмом в новом тысячелетии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.