Милый Кёнигсберг

Милый Кёнигсберг

Достопочтенные дамы и господа!

Должен признаться, что когда господин доктор Боровски оказал мне честь, пригласив меня в Ваше общество, я долго колебался. Я не специалист по Канту. Такой огромный труд даже пугает меня — это джунгли, в которые мало кто может осмелиться войти. Некоторые все-таки пустились в эту авантюру, и с тех пор их больше никто не видел (смех в зале). Тем более я сомневался, поскольку у меня было ощущение, что, соглашаясь поговорить о сексуальной жизни Иммануила Канта, я как будто совершаю святотатство. Какой ужас! Интимная жизнь философа! Подобные биографические вопросы рассматриваются неохотно, и это совершенно нормально, в тех случаях, когда безрассудно пытаются с помощью биографии мыслителя объяснить его творчество. Однако, я здесь этого делать не собираюсь. Но представляет ли вообще жизнь философа какой-нибудь интерес для философии? Мои профессора в Сорбонне хором отвечали «Нет!» Так меня и учили. Все то время, пока я готовил этот доклад, в глубине души я слышал голос, который укоризненно спрашивал меня: «Как ты можешь говорить о сексуальной жизни Иммануила Канта? Как ты осмелился взяться за этот огромный труд?»

Но какая-то темная сила все-таки заставила меня принять ваше приглашение, и я был вынужден прочитать все — впрочем, не очень многочисленные — работы о жизни мудреца из Кёнигсберга. При этом я пришел к удивительному выводу, которым я с удовольствием поделюсь с Вами. Но прежде чем начать, мне хотелось бы подчеркнуть, что мои заключения, какими бы они не были шокирующими и неприятными, ничуть не умаляют того уважения, чтобы не сказать почтения, с которым я отношусь к Иммануилу Канту, который остается для меня неподражаемым образцом философа. Я далек от того, чтобы делать из сексуальности Канта тему для анекдотов и всякого рода двусмысленностей, нет, это — королевская дорога, ведущая к пониманию кантианства. Давайте же перейдем к теме, ибо как сказал поэт: «Вечер врывается внутрь, и большой белый ягуар прокрадывается в наши сны».[4]

* * *

Образ, который себе многие составили о Канте, это образ некоего puretranquille[5] философии. Мы знаем о том, как строго был распланирован его временной распорядок, знаем о банальности его оседлой жизни. Он едва ли покидал свой любимый Кёнигсберг — факт невероятный для того времени, когда все великие философы — Вольтер, Руссо, Дидро, Юм — были еще и великими путешественниками, европейцами, испытывающими чувство любопытства к своему континенту. Кант же оставался в Кёнигсберге. Там он родился, там он работал, там же он и умер. Самые большие немецкие университеты того времени — Галле, Йена, Эрланген, Митау — предлагали ему кафедры. И всякий раз Кант отвечал отказом. У него были свои привычки. Каждый день в без пяти пять его будил слуга Лампе, и когда било пять часов, он садился за стол, выпивал одну или две чашки чая, выкуривал трубку и готовил лекции, которые он вел в течение всей первой половины дня — пока стрелка часов не показывала время без четверти час. Затем он выпивал бокал венгерского вина и в час садился за стол. После обеда он совершал прогулку до крепости Фридрихсбург, причем всегда шел по одному и тому же маршруту, который соседи окрестили «Философской тропой». Можно было узнать время и без колокольного боя: мимо шел философ… После чтения газеты — в шесть часов — он отправлялся в свою рабочую комнату (он заботился о том, чтобы в ней постоянно поддерживалась температура в 15 градусов), и снова принимался за работу, причем всегда садился так, чтобы можно было видеть башню старого замка. Если разросшиеся деревья препятствовали ему наслаждаться этим видом, это мешало его размышлениям. Около десяти часов, через четверть часа после того, как он заканчивал свои размышления, он шел в спальню, окно которой в течение всего года оставалось закрытым, раздевался и ложился в постель, причем этот процесс сопровождался рядом вполне определенных манипуляций, благодаря которым он мог всю ночь напролет оставаться полностью закутанным. Если же ночью ему необходимо было выйти, он ориентировался по тросу, протянутому между кроватью и уборной, чтобы не оступиться в темноте.

В век просвещения, когда вся Европа оказалась охваченной восстаниями, когда в разгаре была Французская революция (которую он приветствовал), Кант оставался в этом городе на Балтийском море: Кёнигсберг! Он никогда не посещал Италию, вопреки немецкой традиции большого конного путешествия, как оно было описано в 18-м веке Винкельманом, современником Канта и тоже пруссаком, как и он (не забывая тут, конечно о великом Гёте, жившем поколением позже).

Кант совершал только «маленькое путешествие» между своим домом и церковной башней. Такая жизнь — без резких очертаний, внешне протекающая без кризисов и драматических моментов — относится и к наиболее интимной сфере мужчины Канта. Он никогда не был влюблен, всю жизнь оставался холостяком, у него не было ни возлюбленной, ни служанки. Он относится, так же, как и Ньютон и Робеспьер, к тем великим мужчинам, которые не интересовались женским полом. Неприступный! Бесполый…

В доме Канта никогда не было никаких женщин, никаких служанок. Один лишь слуга — преданный Лампе, которого он, как говорят, прогнал, когда ему стало известно о его свадьбе… Как покинувший свою орбиту электрон, он также не посещал своих братьев и сестер с их семьями (из девяти детей шорника Иоганна-Георга Канта и его жены Анны-Регины пятеро достигло зрелого возраста). Он никогда не навещал своего брата Иоганна-Генриха, пастора, и не писал ему никаких сердечных писем.

Часто мы говорим: Кант неблагодарный кандидат в герои биографического повествования или приключенческого романа. В отличие от Пифагора, о котором легенда утверждает, что он прожил двадцать полных жизней, Кант, кажется, едва прожил хотя бы только одну.

Но я все же не разделяю тот взгляд, когда в его монотонном существовании видят ограниченность философа. Мне очень хотелось бы показать Вам, что за этой добровольной, культивированной банальностью кроется нечто существенное для философии Канта и для философии вообще. Я хотел бы Вам объяснить, почему вопрос безбрачия является вовсе не случайным вопросом и относится — к сути самой философии.

Возможно, этот тезис покажется сегодня шокирующим. И все же люди не могут воздать должное мудрости того философа, который никогда не стремился разделить свою жизнь с женщиной. Можно считать кантовскую систему спорной, можно смеяться над его персоной, но имеется пункт, в котором Кант вызывает только всеобщее восхищение: это его безбрачие. Все его положения являются спорными, кроме одного: философ, который достоин этого имени, не должен иметь жены.

Что касается его сексуальной жизни, то прошу Вас воздержаться от всех предубеждений, не судить здесь опрометчиво и даже, насколько это возможно, вообще не судить. Я прошу Вас сохранять то самообладание, о котором говорил Спиноза в своем «Политическом трактате»: «Не плакать, не смеяться, а понимать».

* * *

Кант не жил подобно отшельнику, далекому от своего города и своего времени. Поостережемся же представлять его противником светской жизни, который заперся в своей башне из слоновой кости. У меня есть подозрение, что биографы «разгладили» его жизнь; что они словно покрыли его личность лаком, чтобы скрыть ее неровности и пятна и запечатлели историю стареющего Канта, одержимого обсессивным синдромом. Но ведь этот человек жил и до того, как он стал известным, то есть до того, как ему исполнилось шестьдесят лет! Когда он был всего лишь «магистром», он часто посещал трактиры, играл в бильярд, порою до поздней ночи. Когда он стал ординарным профессором, который мог купить себе дом и позволить себе слугу, он любил собирать у себя компанию, устраивая продолжительные обеды, которые могли тянуться до вечера. Кант охотно ходил в гости и получал приглашения от лучших кругов Кёнигсберга, которые ценили этого «учтивого человека».[6] На званых обедах графа Кайзерлинга и его супруги, у которых Кант в пору своей молодости был домашним учителем, он имел право на почетное место. Ибо, как замечает свидетель, «он всегда направлял нить разговора». Кант мог вести беседы на все темы. Впрочем, и ему задавали вопросы обо всем. В 1774 г., один ученый физик, который получил от городского управления заказ установить на Колокольне церкви Хабербергер первый в Кёнигсберге громоотвод, писал нашему философу, желая узнать его мнение. — Кант — молниеносный член городского совета!

* * *

Имелась простая причина, — о которой, конечно, мало говорят — почему Кант не желал оставлять Кёнигсберг. У него там было в некотором роде свое дело. Часто представляют себе нашего философа как преподавателя высшей школы, который имеет постоянный оклад и, будучи государственным служащим, неуязвим для всех нужд. Сильное искажение перспективы и явный анахронизм!

Кант получал от королевской власти небольшое жалование в качестве вицебиблиотекаря. Но в качестве профессора он работал за свой собственный счет. Независимость, но со всеми неизбежными последствиями, которые она с собой несет! Большая часть его постоянных доходов состояла из гонораров, которые ему выплачивали его ученики. Нет клиентов — нет денег! Кант все еще был вынужден работать в старой средневековой системе, по которой учителя высшей школы оплачивались своими слушателями. Никакого сравнения с нашими современными университетами, и даже с Берлинским, который в тридцатые годы девятнадцатого столетия обеспечивал господину профессору Гегелю как карьеру, так и уверенность в своем социальном положении. Кант занимался философией как свободной профессией, подобно врачу или адвокату. Чтобы принимать своих клиентов, ему нужно было большое помещение. Поэтому у него всегда был свой собственный дом, на первом этаже которого он обустроил аудиторию, которая была самым важным пространством и средоточием жизни Канта. К тому же, это орудие труда можно было сдавать в аренду.

Иногда потешаются над брюзжанием нашего философа по поводу шума у соседей, особенно, когда они начинали петь; речь идет, в частности, о заключенных соседней городской тюрьмы — их монотонные (и не всегда приличные) песни доносились из окон камер. Кант писал городской администрации, с просьбой оказать ему содействие… — Поющие заключенные!

Кант работал дома. Ему была необходима тишина, для того чтобы готовить свои лекции и читать их, — никакого шума. Его дом был маленьким предприятием с двумя служащими: им самим и его слугой Лампе. Его клиентура состояла как из молодых студентов, так и из некоторых старшекурсников. В программу входили всевозможные предметы: география, поэзия, артиллерия, астрономия. Слишком часто забывают, что он не философия была основным предметом его преподавания. Абсурдно делать из него первого профессора философии! Кант — не первый философ современности, он — последний философ Ancien Regime. Его философские книги, которые он писал либо после, либо до работы, — это как изнуряющее пристрастие или терапия искусством. Должностные лица, получившие хорошее назначение в университете, долгое время смотрели на него как на философа-любителя. Но и в последствие, когда — впрочем, довольно поздно — пришла слава, Кант играл роль ходячей энциклопедии. Вплоть до семидесяти пяти лет, то есть до тех пор, пока у него оставались для этого силы, он читал свои лекции. Он не получал никакой пенсии.

Какой тягостный труд! Жизнь не легка. Некоторые студенты не платили. Других, которые не располагали средствами и которых порекомендовали друзья, приходилось принимать бесплатно.

Подобно крестьянину, который должен круглый год заботиться о своем поле, Кант не мог взять отпуска. Для скромного сына ремесленника, который произошел из многодетной семьи, эта интеллектуальная жизнь уже была большим успехом! Как хотелось бы увидеть его гуляющим по Парижу и Венеции! Как хотелось бы увидеть, что он женился! Что он читает еще больше лекций, чтобы растить своих детей, которые, пронзительно крича, носятся по коридору, в то время как господин профессор Кант в своей аудитории своим слабым, еле слышным голосом пытается удержать внимание у своих русских и прусских клиентов к сути вопроса!

* * *

Кант едва ли выбирался дальше Пиллау, до которого от Кёнигсберга было приблизительно сорок километров морем. В этих случаях он всегда страдал от морской болезни. Он никогда не ездил в Ригу, которая находилась менее чем в четырехстах километрах, — интеллектуальный центр, в котором жил его издатель Харткнох. Если бы он оказался там 31-го сентября 1773 г., он мог бы иметь знакомство с Дидро, который остановился там по пути в Санкт-Петербург. Эта многодневная поездка в почтовой карете утомила французского философа, и он отдыхал в объятьях одной двусмысленной дамы. Эта дама вдохновила его на написание одного вольного стихотворения под названием «Служанка с постоялого двора на лошадиных ногах»:

Красива ты, очень красива

Вся Рига перед тобой бледнеет

Служанка на лошадиных ногах

Ее лифчик однажды снимал я за один обол

За один двойной франк… За тот двойной франк

Что дала мне она? Свою длинную грудь

За один лишь экю… И за этот экю

Что же делала она? Я мог увидеть ее зад

А за два экю, что тогда?

Я имел ее отверстие и входил внутрь

За три экю, двойной франк и один обол

Я получил грудь, зад, отверстие и сифилис

И это за одно единственное мгновение… а говоря точнее

Но чтобы все это получить, ее господину, галантному герою

Понадобилось в десять раз больше денег

И шесть месяцев изнывания от скуки.[7]

Итак, у Дидро не было возможности прочитать это стихотворение Канту. Однако, в 1773 г. француз все же проезжал через Кёнигсберг. Он, правда, не просил ни о какой встрече с Кантом, который во Франции в то время был еще неизвестен. А жаль. Можно только помечтать о совместном ужине двух мужчин за праздничным столом, как они устраивались Кантом. Встретить там женщину было маловероятно, и Дидро, наверное, очень удивился бы этому. Салон без философии (на разговоры на эту тему во время обеда Кантом был наложен запрет) и без женщин? Воистину странный он, этот пруссак.