1. Психоз

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Психоз

Письмо

Я понимаю, что нахожусь в психиатрической палате, но не могу понять почему. Не перестаю говорить сестрам, что нуждаюсь всего лишь во сне. Я кладу голову на подушку, закрываю глаза и жду. Ничего не происходит. Я знаю, что чувствовала бы себя лучше, если бы смогла заснуть хоть на несколько часов. В конце концов, и более уравновешенные люди, если их лишить сна, будут вести себя странно. Не так ли?

Раньше я думала, что сестры носят белую, накрахмаленную одежду и скрипучую обувь. Но они одеты по-обычному, и у каждой на груди карточка с именем. Пациентов тяжело отличить от персонала. Хотя есть одна заметная особенность: пациенты ходят, опустив руки по швам, и голову держат так, будто она весит в двадцать раз больше, чем тело. Они по-настоящему меня пугают, так что я остаюсь прикованной к кровати.

У меня одна комната с кроватью, ночным столиком и отдельным туалетом. Пол покрыт ковром защитного зеленого цвета. Туалетная комната оснащена всем необходимым, за исключением ванны. Чтобы дойти до ванны, надо преодолеть лабиринт коридоров. Для меня это настолько сложно, что я моюсь в раковине — задача не из легких. Я мою одну руку, потом другую, одну ногу, потом другую и так далее.

Большую часть времени я нахожусь в кровати. Я боюсь спуститься на пол даже чтобы пойти в туалет, потому что страшусь змей. Они лежат, свернувшись кольцами под кроватью, и выползают, чтобы посмеяться надо мной (особенно, когда я стараюсь спуститься). В последний раз их было четырнадцать. Одна змея, которая немного отличается от других, украдкой посматривает на меня, предупреждая, чтобы я не двигалась. Ее голова, величиной с кулак, светит на меня разрезами зеленых глаз. Она, очевидно, руководит другими. Все они лежат внизу, переплетенные между собой, и лишь их хвосты торчат наружу. Так я смогла их сосчитать.

Я рассказала о них сестре, но мои слова не очень ее беспокоили. Она похлопала меня по плечу и на какой-то миг заглянула под кровать. Движения ее были торопливые, возможно, она просто угождала мне. Сестра сказала мне, что если под этой кроватью и были змеи, то они должно быть уже переползти в лучшее место, и заверила меня, что мне нечего бояться. Я хотела верить ей, и быстро осмотрела комнату после того, как она вышла. Змеи были здесь, все без исключения.

Глаза главной змеи были закрыты, потом очень медленно открылись. Это было предупреждение. Кого хотела обмануть сестра?

Мне приносят пищу, но я никогда ее не трогаю. Это не оттого, что блюда мне не по вкусу. Просто я не голодна. Вчера я бросила часть пищи змеям. Некоторое время после этого они оставались под кроватью.

Я получила немного покоя.

Я перестала ощущать течение времени. День и ночь сливаются в одно целое и тянутся почти как один очень длинный день. Иногда мне кажется, что уже утро, и я начинаю шевелиться. Тогда ко мне входит кто-то из персонала с электрическим фонариком, который свидетельствует о раннем часе.

Если бы только я могла заснуть, все снова было бы хорошо. Но мой мозг лихорадочно работает. Мысли неустанно наплывают одна на другую, не давая даже минуты отдыха, комфорта, покоя.

Письмо

Милостивый Бог!

Может, ты облако в небе? Отсюда я смотрю на тебя. Вглядываюсь в пространство за окном и вижу ту тучку с глазами. Сквозь белые пряди тумана улыбаются ее уста. Иногда тучка подмигивает мне правым глазом, и это меня очень поддерживает. Я махаю ей рукой в ответ, но сначала осматриваю комнату, никто ли не смотрит? (Кроме змей).

Теперь змеи появляются откровенно, не ограничивая себя. Идя к туалету, я быстро переступаю через их скользкие тела на полу. Одной змее удалось обвить мою ногу, и я ощутила прикосновение ее холодной влажной чешуи.

Письмо

Сегодня, посмотрев в зеркало, я увидела свое лицо, все в красных рубцах с потеками крови на щеках. Жесткие волосы торчали во все стороны, как солома. Я выглядела в самом деле сумасшедшей.

Ко мне зашел врач. Он осмотрительно остановился возле дверей и молча наблюдал за мной с безопасного расстояния. На нем был мягкий зеленый костюм стиля сафари с широкими карманами, который по цвету напоминал ковер. Фигура врача будто сливалась с полом, и я совсем не могла смотреть на него. Ощущение было такое, будто смотришь на длинное пятно зеленого сиропа с глазами. Врач был совсем не такой, каким я его себе представляла. Я думала, что это будет пожилой мужчина с кругленьким брюшком, обтянутым серым в полосочку костюмом, у него будут золочены очки, а из правого кармана будет свисать часы. Я думала встретить Фрейда.

Меня интересует, неужели психиатры способны читать человеческий мозг? Если они могут анализировать сновидения и гипнотизировать, то, наверное, они способные на все. Я высвободила свой возбужденный мозг от мыслей, боясь, что врач прочитает их и решит, что я идиотка. Итак, мы стояли и молча смотрели друг на друга. Когда врач ушел, я посмотрела на мою тучку.

Несколько дней я с увлечением пою ей. Став на кровати во весь рост лицом к окну и поднявшись на цыпочки, я тянусь вверх насколько возможно, пока мышцы в икрах не начинают трещать протестуя. Я стараюсь придумать гимны, которые должна петь тучке, но вскоре останавливаюсь на песни Битлз «Let It Ве». Она в самом деле патетичная. Наверное, я назвала бы десяток лучших радиохитов без особых сложностей, но не могу вспомнить никакого гимна. Я думаю, что Господь меня поймет.

Поднос за подносом мне приносят пищу, но я не хочу есть. В моей голове беспрерывное замешательство и волнение. У меня нет времени, чтобы есть, я очень занята! Мой мозг совсем не находится в покое, ни одной секунды. Шепчущие голоса обращаются ко мне из небытия. Сестра сказала, что им придется кормить меня с ложечки, если я не начну есть сама. Или еще хуже, они вынужденные будут кормить меня внутривенно. Чтобы их успокоить, я ковыряю черствый гамбургер.

Я познакомилась с другим пациентом. Должна добавить, не по собственному желанию. Он вошел в мою комнату и закрыл двери. Сначала я подумала, что это санитар или медбрат. У него был такой авторитетный и самоуверенный вид, какой обычно бывает у ответственных лиц. Но его одежда совсем не соответствовала. Голубая рубашка, с неопрятно пришпиленной и обтертой по бокам металлической буквой «S» на груди, была заправлена в изношенные синие джинсы с трехцветными шлейками. У него были широкие плечи и темные волосы с жирной челкой. Он все время раздраженно отбрасывал ее со лба. Я его боялась.

Гость отрекомендовал себя как Бобби. Я смотрела на него, вытаращивши глаза. В таком месте, как это, подобное обращение не кажется невежливым. Здесь это вообще естественно. Бобби просто не обратил внимания на мое молчание. Он поднял крышку подноса, который остался после обеда и скривился, глянув на его содержимое. Сбоку тарелки лежал надкусанный кусочек рыбы, а остальное заполняло паровое жаркое. Он резко откинул крышку, и та с грохотом упала позади. Я подскочила.

Бобби спросил, не сотрудничаю ли я с «ними». Под ними имелись в виду сестры, врачи, и все, кто носит карточки с именем на груди. Бобби объяснил, что в больнице существует система поощрений и предполагается, что все пациенты пользуются ей. Очевидно, если ты отказываешься от пищи, то ты лишаешься своих привилегий, которые состоят в том, чтобы носить обычную одежду (вместо больничного халата), выходить за пределы больницы и получать драгоценные воскресные отпуска.

Я спросила у Бобби, почему он здесь, и он ответил, что мы все здесь потому, что мы сумасшедшие. Я не могу поверить в это. Должны быть еще другая причина. Снова появились змеи, и я посоветовала Бобби передвигаться осторожно. Он попросил меня указать, где именно находятся змеи, и пошел, внимательно смотря под ноги.

Письмо

Кровь пульсирует в моей голове, и я ощущаю сильный зуд на границе волос. Еще лишь наполовину проснувшись, я ощутила, что зуд перешел в неприятное покалывание, будто острой шпилькой. Что-то предчувствуя, я встала и пошла к зеркалу. Там я увидела на своей голове венок из колючек, который венчал ее наподобие короны. Он был сплетен из листвы и сухих ветвей. Не отторгая взгляда от своего отображения, я следила за своей рукой, которая приближалась к колючкам. Я ощутила, как мой палец на что-то накололся. Я внимательно посмотрела на него и увидела, как на самом кончике выступила капля крови и побежала вниз по пальцу. Сначала это была совсем маленькая капелька, но потом она превратилась в фонтан крови. Кровь залила мои руки и капала на ковер. Ко мне зашел санитар с прибором для измерения кровяного давления. Я отшатнулась назад, но санитар не мог понять моего ужаса перед этим безопасным прибором. Кровь продолжала потоками течь из моего пальца, и я боялась, что истеку до смерти, если он пережмет мою руку измерительным поясом. Санитар приказал мне лечь и сказал, что зайдет позднее. Кровотечение остановилось сразу, как только он ушел из комнаты.

Письмо

Они пришли за мной. Они сказали, что я не могу больше есть в своей комнате. Настало время кушать вместе с другими больными. И настало время мне шагать по лабиринтам коридоров. «Карточка с именем» схватила меня за руку и вытолкнула в коридор. Я еще не заслужила привилегии носить обычную одежду и была одета в полинявший синий больничный халат с застежкой на спине. (Они не позволяют мне носить обычную одежду, поскольку думают, что я могу сбежать; и они правы.) Когда мы выходили в коридор, я ощутила на своей спине веяние холодного воздуха. Лишь потом я поняла, что моя задница была выставлена на общий осмотр. Другая «карточка с именем», что шла мимо, быстро застегнула халат на моей спине, подавая мне бумажные тапочки. Но я уверена, что все видели меня.

Коридоры расходятся во всех направлениях и выстланы таким же ковром защитного зеленого цвета, как и в комнатах. Я чувствовала себя как мышь в лабиринте и была признательная сестре, которая вела меня за руку. (Я, конечно, не сказала ей этого.) Комната персонала находилась в центре лабиринта. Мужчины и женщины с именами на карточках входили и выходили из нее. Они выглядели дикими и сумасшедшими. Больница состоит из 21 палаты для пациентов, комнаты для игры в бильярд, маленькой кухни, двух комнат для отдыха, столовой и нескольких комнат администрации. Есть также мастерская, на дверях которой висит табличка с надписью «Трудовая терапия». Мне кажется, что здесь пациенты делают пепельницы. Но точно я этого не знаю.

Сестра объяснила мне, что каждый больной должен принимать участие в общей программе лечения, по которой его день расписан по занятиям в разных лечебных группах. Когда она мне это объясняла, к нам подбежал Бобби. Он громко чмокнул меня в левое ухо. Звук его поцелуя отразился эхом в голове, что вынудило меня смутиться. Бобби спросил сестру, может ли он сам показать мне больницу, но она отрицательно покачала главой. Я была разочарована: Бобби мог стать человеком, которому бы я доверяла. Мне позарез нужно хоть кому-нибудь доверять.

Экскурсия закончилась. Сестра повела меня по коридорам назад в мою комнату, и реальность окружающих вещей ошеломила меня. Я пристально вглядывалась во встречные лица. Старые и молодые мерили шагами пол, наклонив голову. Глаза у них были стеклянные. Они напоминали стайку заблудших голубей, которые смущенно посматривают во все стороны, выглядывая своих врагов.

Между ними был мужчина в инвалидной коляске, как мне кажется, среднего возраста, который курил сигарету у самого фильтра. У него на губах были коричневые язвы от ожогов, которые гноились.

Мимо нас прошла молодая девушка лет девятнадцати с длинным желтым растрепанным волосами, которые закрывали ее лицо. Она что-то настойчиво шептала сама себе. Потом я рассмотрела ее получше. Это была женщина 35–37 лет. Она сидела на стуле, и сестра мерила ей кровяное давление. Одна ее рука от предплечья и ниже была покрыта швами. Она игралась, накладывая себе швы, это было очевидно для каждого.

И именно в этот момент меня охватило странное ощущение полета. Мне показалось, что я могу оторваться от пола и полететь над людьми в коридорах. Адреналин заполнил мой кровоток, и я оттолкнула прочь руку сестры, готовая к полету. И я побежала. Я полностью контролировала свое состояние. Я была сильной и уверенной. Люди прижались к стенам, испугавшись, что я собью их с ног. Путь был свободный, и я летела коридором с невероятной скоростью. Я никогда не думала, что во мне столько силы. Ощущение было чрезвычайное.

Два санитара перекрыли один из выходов, и я вынуждена была развернуться и бежать в другом направлении. Я слышала, как сестры приказывают больным расходиться по своим комнатам. Большинство больных казались испуганными, а некоторые даже были в панике. Я читала эти чувства на их лицах, но не могла их понять. Я не хотела сделать кому-то плохо. Я лишь желала вырваться отсюда.

Я летела коридором к другому выходу. Две сестры встали напротив дверей, взяв друг друга за руки. Они выглядели очень суровыми и агрессивными. Я остановилась посредине между двумя выходами, переступая с ноги на ногу. Шансы для побега значительно уменьшились, и, обезумев от ужаса, я посмотрела на потолок.

За это время коридоры уже опустели, а персонал был стратегически дислоцирован возле каждого выхода. Несколько сестер медленно подошли и окружили меня. Я прорвалась сквозь их круг, стремительно побежала в свою комнату и закрыла за собой двери, лихорадочно ища места, где можно было бы спрятаться. На дверях туалетной комнаты не было замка, этот вариант не подходил. Я не могла спрятаться под кровать, поскольку змеи давно уже ждут такой возможности чтобы схватить меня.

Но было поздно. Они вошли в комнату и окружили меня, и я снова проскользнула между ними. Я забралась на кровать и бросилась к окну. Я знала, что все мои усилия напрасны, но старалась вылезти в окно. Мои ногти скребли оконное стекло. Я перестала думать и вела себя как загнанное животное. Чья-то рука сжала мое плечо, я оглянулась и начала выкрикивать непристойности, надеясь, что испугаю их. Но это не подействовало. Очевидно, они привыкли к подобным сценам. Множество рук схватили меня и прижали к кровати. Я старалась бороться с ними, но напрасно. Они насели на меня и, все еще барахтаясь, я увидела иглу. Они собирались убить меня ею! Кто-то стаскивал с меня белье, я закричала. Они хотели сначала изнасиловать меня, а потом убить. Все ужасные истории об обращениях с пациентами в сумасшедших домах пришли мне на ум. Я ощутила как игла прошла сквозь кожу и очень медленно вес тел, навалившихся на меня, начал уменьшаться. Я смотрела через полузакрытые веки на их ноги, когда они друг за другом выходили из комнаты. Человек, черты которого я не могла различить, что-то шептал на ухо, поправляя волосы на моем лбу. Он сказала, что все будет хорошо. Меня не изнасиловали и я не умерла, но я проспала несколько дней.

Письмо

Милостивый Бог!

Твое лицо в солнечном сиянии ласково улыбается мне.

О, с какой я любовью

Отвергнувши все заботы лишние,

Обращалась к Тебе повседневно…

Смог бы Ты меня спасти?

Письмо

Я все время сплю. Время от времени ко мне наведывается сестра с маленькой бутылочкой зеленого липкого сиропа. На вкус он очень гадкий, поэтому после сиропа сестра дает мне ложку клубничного джема. Я засыпаю до следующего раза, когда она снова придет с сиропом и джемом.

Одна моя половина хочет побороть действие лекарства, но другая не имеет сил на это. Я двигаюсь по комнате, ощущая в этом потребность, но это движение забирает всю мою энергию. Несколько раз я ударилась о стену, пока шла к раковине. Я разбила нос и разбила колено. Когда я была маленькая, у моего отца был приятель, который неистово кричал от боли и рассказывал всем, будто ударился о стенку и расплющил нос, а на самом деле он был старым пьяницей. Мы с братьями смеялись над ним и просили показать как это произошло. Он показывал, и я верила, что именно это, а не алкоголь, было причиной его красного, похожего на луковицу носа. Скорее всего, за свой вид он мог благодарить и то, и другое. Сейчас я выглядела точь-в-точь так, как он.

Меня посетила наш семейный врач. Она очень темпераментная женщина для своего пятого десятка, необычно сильная и решительная. Она всегда заботится об удобных условиях для своих пациентов. Однажды я слышала, как в комнате для персонала она говорила, что не потерпит, если кто-то из ее пациентов будет обижен. Я очень ценю ее и считаю своим другом.

Она подошла к кровати, схватила меня за руку, подняла ее высоко надо мною, потом отпустила, и рука словно безжизненная упала на кровать. Боли не было, поскольку я перестала ощущать свое тело. Жизнь существовала лишь в моем мозге, который окончательно взял верх. Направив свет фонаря мне в глаз, она внимательно изучала меня, когда к нам зашла сестра с очередной дозой сиропа. Врач обернулась к ней и начала выкрикивать что-то о коматозном состоянии и других медицинских терминах, которых я не понимала. Мне хотелось сказать ей, что со мной все в порядке, но моя путанная речь вызвала у нее еще большее раздражение. Она бросилась прочь из комнаты, так что полы ее белого халата разлетались в стороны. Я попробовала схватить ее за край одежды, но было уже поздно. Волна жалости к себе охватила меня, и я ощутила, как слеза стекает по щеке на подушку. Змея вытащила голову из-под кровати, посмотрела на меня и вернулась на место. Но я не обращала внимания. У меня не было на это сил.

Письмо

Люди выглядят совсем по-другому, если смотреть на них с пола. Теперь я часто выхожу из комнаты, но всегда падаю в коридоре, сразу же за дверьми. Я наблюдаю за ногами людей, которые двигаются мимо меня. Иногда они переступают через мое тело, будто меня здесь нет. Я не удивлюсь, если кто- то будет решать, заслуживает ли доверия человек исходя из его походки. Я смотрю на ноги, обтянутые джинсами, одетые в панталоны или брюки. Мне видно ворс ковра, который пристал к краям одежды, и я смеюсь от того, что никто больше об этом не знает. И каждый раз подходят две сестры, берут меня под руки и относят назад на кровать. Но я выхожу снова и вижу раздражение в их вынужденных улыбках.

Письмо

Во всей больнице обед вызывает чрезвычайное оживление. Все строятся в коридоре и ждут двух молодых людей в поварских колпаках, которые привозят тележки с подносами. Кое-кто приходит занимать очередь за 15 минут до раздачи.

Все больные едят вместе в столовой. В этот же время вместе с пищей им дают лекарства.

Я сажусь, как всегда на полу, скрестив ноги. После того, как все разберут свои подносы, я подхожу к тележке, беру сэндвич с одного подноса и молоко со второго. Я как хомяк несу их в свою комнату и, кажется, никого это особенно не беспокоит.

Однажды, когда я ждала, пока все пойдут из столовой, Ариан устроила сцену. Я знаю, как ее зовут, поскольку о ней часто упоминает между собой персонал. Я думаю, она приносит им много хлопот. Кто-то перепутал ее заказ на завтрак, и она получила еду, которую не любила. Все произошло очень быстро. Поднос выпрыгнул из ее рук, будто живой. Суп и то, что казалось запеканкой, растеклись по полу, а часть попала ей в туфли. Она плакала, кричала и проклинала каждого, кто подходил успокоить ее. Тогда она побежала. Ее длинные волосы летели, она мчалась по лабиринту. Можно было ощутить ветер, вызванный ее полетом.

Врачи, торопясь, разводили пациентов по комнатам и затворяли за ними двери. Они подняли меня с пола и отнесли на кровать, но забыли закрыть двери. Я слышала, как Ариан кричала на персонал, используя литературные и нелитературные непристойности. Я знала, что они будут делать с ней и хотела остановить этот ужас.

Неловко я сползла с кровати и выглянула в коридор. Вопли Ариан слышались уже издали. Она продолжала грозить им словами (вообще страшным оружием, но здесь бессильным). В коридорах было пусто, так что я смогла пройти вдоль стены незамеченной. Я легко нашла ее комнату по громкому голосу, который звучал сквозь стену.

Я прокралась в ее комнату и прислонилась к стене. Врачи старались сделать ей укол, применяя свои обычные методы. Я испуганно смотрела на них, но им было не до меня.

Но на их лицах я не увидела подлого выражения триумфа. Я заметила жалость и обеспокоенность, о которых не могла раньше и подумать. Я уверена, что им было неприятно и ненавистно то, что они делали с Ариан. Мне стало досадно за них, за нее, за себя.

Я незаметно пошла прочь. Этот случай заставил меня по-новому отнестись к персоналу. И к больным также.

Письмо

Бегство — единый выход, но его надо хорошо обдумать. Рыть подкоп под больницей непрактично и невозможно. Нам выдают лишь пластмассовые ножи и вилки.

Они все время присматривают за мной, даже когда я сплю. Медсестра всегда сидит ночью в моей комнате и читает книжку или плетет чулки для дальних и близких родственников. Прошлой ночью у меня был дежурный; он читал, а я смотрела сквозь тяжелые веки, как черты его лица сплывали наземь. Выпало и покатилось глазное яблоко, змея схватила его и быстро уползла под кровать. Дежурный продолжал читать журнал национального географического общества, будто ничего не произошло. Я не могла поверить в это! Я спросила: «Как вы можете сидеть здесь и читать без лица?» Он рассмеялся и снова обратил свое безобразное лицо к журналу.

Я уверена, что Бобби является наиболее здоровым среди нас, хотя он и сумасшедший. Он всегда врывается в комнату не постучав, будто так и положено. Именно врывается. Я никогда не встречала такого энергичного человека. Бобби приносит мне немного сигарет, мы садимся на кровать и вместе курим. Иногда он делает из дыма кольца, которые плавают по комнате.

Бобби признался, что болен шизофренией. Напрасно он сказал мне об этом. Такие термины меня пугают. Я говорю с ним всегда мягко, чтобы вдруг его не обидеть, особенно, когда он шутит, что убьет меня (а кто его знает!). Я сказала, что, по моему мнению, я страдаю от нервного срыва, но Бобби ответил, что «нервный срыв» — это весьма обобщенно. Нужное уточнение: или я невротик, или больна манией, или шизофренией, или… И дальше шел длинный перечень психических заболеваний. Я не думаю, что эти болезни имеют ко мне отношение, но я хочу знать, за что судьба толкнула меня в этот ужасный хаос.

И что бы там ни было, я думаю убежать. Никакие препятствия не остановят меня. Я выберусь из этой бессмыслицы. А когда выберусь, то никогда не буду вспоминать о ней. Я должна это забыть.

Врачи заметили, что я забираю часть пищи к себе в комнату, и приказали есть вместе со всеми в столовой. Я все еще одета в больничный халат и мне не позволяют носить обычную одежду. Для других больных, как я поняла, это является признаком того, что ты «совсем безнадежный». Поэтому они держатся подальше от меня, показывая пальцами и перешептываясь между собой.

Обычно я нахожу свободное место отдельно от других, но не очень далеко, чтобы иметь возможность слышать их сплетни о себе. Здесь этого не стыдятся. Я слышу: «не двигается все время, будто закаменелая», «не может попасть ложкой в рот», «это то, что называется сумасшествием». Некоторые пациенты уже преклонного возраста негодующе выкрикивают: «Какой стыд!». Некоторых я раздражаю, и они спрашивают меня, не потому ли я люблю одиночество, что ставлю себя выше, чем они. В самом деле, когда-то мне эти люди казались более низкими, чем я, но сейчас я думаю, что все мы на одном уровне. Во всяком случае, здесь.

Больница приняла новых больных, и в столовой почти не осталось свободных мест. Времена раздумчивых завтраков наедине с собой прошли. Ариан всегда бросает свой поднос на стол напротив меня, и мы молча едим. Меня совсем не угнетает наше молчание.

Иногда к нам присоединяется Дебра. Я стараюсь не смотреть на ее зашитые запястья, но мой взгляд невольно тянется к ним, Дебра стройная, красивая и, на мой взгляд, очень приятная женщина. Я не представляю, что может произойти в жизни человека, чтобы он захотел умереть; серьезное настолько, чтобы человек перестал надеяться обрести на земле счастье для себя. Ощущая мою заинтересованность, Дебра рассказала мне свою историю.

Она замужем и счастлива в браке, имеет двух взлелеянных и чрезвычайно добрых детей, удобный большой дом, мужа, который по поводу и без повода дарит ей цветы. Хорошо наряженная, с замечательной прической, своей открытой искренней душой она влечет людей. Дети ее ходят в школу, а сама она работает частной модисткой. Дебра моделирует свадебные платья и фраки, это ей чрезвычайно нравится. Ей не надо ежедневно просыпаться рано утром и принуждать себя идти на ненавистную работу. Она искренне любит свое дело.

Несколько раз я видела мужа Дебры, который посещает ее каждый день. Он обнимает и целует ее с пылкой страстью: уста, щеки, глаза и уши. Они женаты уже 10 лет, но их любовь еще до сих пор жива, трепетна и трогательно романтична. Когда я смотрю на них, ощущаю себя совсем одинокой.

В самом деле, жизни Дебры можно позавидовать, но она страдает от навязчивой идеи самоубийства. Почему? Она сама не знает. Дебра рассказывает, что может готовить завтрак или восторженно работать над новой моделью, но мысль убить себя не оставляет ее. Совсем недавно, готовя на кухне обед, где ее дети смеялись из каких-то случаев своей школьной жизни, Дебра спокойно поднялась по ступенькам, которые велели к ванной, закрыла двери и перерезала запястье, стараясь вскрыть вены. Врачи считают, что причиной болезни стал какой-либо травмирующий психику случай, но Дебра не помнит ничего, что могло послужить причиной подобных последствий. Она уже несколько раз пробовала покончить жизнь самоубийством; ей кажется, что в ее мозге действует какой-то ошибочный механизм, который посылает неправильные импульсы. Дебра живет в постоянном страхе, что однажды ее попытка сработает и она никогда уже не увидит своего любимого мужа и семью.

Письмо

Я должна убежать. Уже слишком много я здесь увидела: слишком много грусти, слишком много людей с психическими травмами. План бегства уже разработан. Обычную одежду я получу не скоро, но я всегда могу ее одолжить. Это можно расценивать и как кражу, поскольку я собираюсь просто взять одежду без согласия ее владельца. Но я обещаю возвратить все и честно возвращу.

Каждый вечер проходит встреча анонимных алкоголиков, которую посещает многие люди. Староста группы открывает комнату и больные расписываются в специальном журнале, чтобы подтвердить свое присутствие. Потом все расходятся. Я планирую затесаться в эту группу и выйти за пределы больницы незамеченной. Надо будет выбрать вечер, когда в комнате не будет никого из врачей, это случается время от времени. Единственным настоящим препятствием может стать Поль.

Поль — четырнадцатилетний мальчик, которому я пришлась по душе и который всюду меня преследует. Я сказала ему, что достаточно стара для того, чтобы быть его матерью. Он говорит, что любит взрослых женщин. Наряженная в изношенный голубой халат, без макияжа, с растрепанными волосами, я отвечаю ему, что есть много более красивых женщин. Он отвечает, что ему нравится естественный вид. Стараясь испугать его, я говорю, что меня держат в больнице потому, что я буйный лунатик. Мальчик говорит, что ему импонирует моя откровенность. С неразвитым телом и неуклюжей фигурой подростка, Поль — алкоголик. Он пьет с восьми лет.

Письмо

Одежда Ариан была кое-где узкой для меня, но лучшего варианта не было. Одетая в синие джинсы и хлопчатобумажную блузку, я смешалась с группой алкоголиков, не замеченная даже Полем, который шел шагах в десяти впереди. Я тихо молилась, чтобы он не оглянулся и не увидел меня, потому что тогда бы все пропало.

Группа подошла к лифту и остановилась возле дверей. Когда они начали садиться в лифт, Поль осмотрелся кругом. Я видела, как меняется выражение его лица по мере того, как он узнает меня. Я бросилась к ступенькам.

— Эй! Я не узнал тебя в этой одежде! — закричал Поль.

Я уже была в дверях, когда до меня долетели эти слова. Я собрала все свои силы, чтобы выглядеть спокойно и уверенно, спускаясь по ступенькам, которым велели на волю. Приближаясь к цели, я все ускоряла шаги, пока не остановилась в свете солнечного сияния, от яркости которого у меня перехватило дыхание.

Я остановилась на минутку, увлекшись всем тем, что меня окружало. Благоговейные чувства вызвала у меня ровно подстриженная зеленая трава, сияющий асфальт, молодые деревья, — все, чего я не замечала раньше. Автомобили на стоянке поражали своими яркими цветами: красным, синим и зеленым; солнце играло на их металлической поверхности. Все было как в сказке.

Я подняла голову и увидела в небе лицо своего друга. Тучка улыбалась и подмигивала мне, обещая, что все будет хорошо.

Преисполненная чувств, я проплыла над больничной стоянкой автомобилей; мои ноги, будто ноги танцора, двигались в такт с вибрациями земли, воздуха и космоса. Мне хотелось подпрыгнуть и ударить каблуком об каблук, как в одном мюзикле на Бродвее. Но, подумав, что такое поведение может разоблачить меня, я сдержалась. Я пробиралась между припаркованными автомобилями, яркими и равнодушными ко всему. Я ощущала вкус свободы на устах, которые сами собой сложились в улыбку. Я хотела прижать все, что было передо мною, со всей страстью, на которую только была способна.

Я дошла до перекрестка, остановилась. Машины двигались так быстро, что их цвета сливались, и перекресток напоминал палитру художника. Меня тянуло войти в нее, чтобы стать частицей этой палитры. Я уже поставила свою дрожащую ногу на бордюр, когда прямо передо мною остановился автобус. Двери открылись, водитель кивнул мне.

И в этот момент я поняла, что на меня возложена миссия от Бога. Я не была оповещена о моих задачах, но знала, что он объяснит мне. Лицо в тучке — это был не Бог, и эта мысль огорчила меня. То лицо принадлежало его управляющему или, может, завотделению внешних связей, или секретарю.

Водитель оборвал мои мысли:

— Женщина, вы садитесь, или что?

Этому человеку не нужно было микрофона. Я испугалась его громоподобного голоса.

Не поднимая головы, я быстро заняла свободное место возле старой женщины, которая погрузилась в чтение романтического журнала. Ее грязные седые волосы не были зачесаны, старые очки едва держались на носу, который напоминал клубень. Я осмотрелась на других пассажиров и увидела такие же невыразительные лица. Все они выглядели так, будто были осуждены на смерть. Моя соседка указала на водителя своим скрюченным пальцем:

— Водитель обращается к тебе, — прошептала она.

Я поднялась и подошла к водителю. Его брови сурово нахмурились. Он набросился на меня, требуя плату. Я поискала деньги в карманах одолженных джинсов, но не нашла их. Надпись над головой водителя свидетельствовала, что для пенсионеров проезд бесплатный. Естественно, если на меня возложена миссия от Бога, я имею право на бесплатный проезд. Я сказала водителю, что уже старая и давно на пенсии, но на земле прожила лишь 23 года. Две девушки-подростка, с собранными в пучки на макушках волосами, сидели неподалеку и слышали наш разговор. Они расхохотались, показывая белые зубы и розовую жвачку, которая перекатывалась у них во ртах. Я не видела ничего смешного в том, что происходило. Но дети могут рассмеяться с чего угодно.

Водитель остановил автобус так внезапно, что все пассажиры чуть не попадали навзничь, хотя это и не изменило пасмурного выражения их лиц. Водитель своим громовым голосом приказал мне выйти. (Не все верят в Бога). Я покорно сошла, но я обязательно расскажу об этом Верховному Владыке. Я отметила это в своей памяти.

Водитель высадил меня на бурном перекрестке. Машины двигались одна за другой, бампер к бамперу. Тротуары были заполнены людьми, которые шли кто на работу, кто в магазин, кто в театр. Я совсем потеряла ориентацию. Мимо меня проходили пожилые люди в деловых костюмах с дипломатами в руках. Кое-кто из них останавливался и смотрел на меня. В скором времени на меня уже смотрели все и я чувствовала себя очень неудобно. Я обсмотрела свою одежду, но все пуговицы были на месте, все молнии застегнуты.

О, я должна была подумать про это раньше! Люди смотрят на меня потому, что они знают, кто я. Они знают, что я работаю на Бога, и кое-кто, возможно по этой причине, хочет, чтобы я умерла. Они обменивались между собой знаками. Я видела, как один мужчина вытер нос, другой почесал глаз. Неподалеку стояла прекрасно одетая женщина и теребила себя за ухо. Я понимала, что должна как можно скорее убежать отсюда, пока они не застрелили меня.

Я бросилась в поток машин. На светофоре горел красный свет, но я не обращала на это внимания. Каждая утраченная минута могла решить мою судьбу. Машины резко тормозили вокруг меня и громко гудели, но мне повезло невредимой добраться до другой стороны улицы. Водитель такси на прощание пригрозил мне кулаком. Я не обратила внимания на это богохульство. Я не имела представления, куда мне идти дальше. Дорога вела в маленький парк на берегу озера.

В самом деле, есть что-то волнующе в голубом небе, зеленой траве, солнце. Поэты и художники понимают это, и сейчас я смотрела на мир их глазами. Это в самом деле прекрасно.

Парк состоял из нескольких акров зеленых газонов, которые разместились у самой кромки озера. На траве здесь и там сидели в легких шортах и майках с коричневой смазанной кожей загорающие. Маленькие дети бегали вокруг своих матерей или собак, которые то прыгали в воду, то выпрыгивали из воды. Большой черный ньюфаундленд принес ребенку палку, как уже делал это тысячу раз.

Я была восхищена красотой озера. Я смотрела на маленькие яркие блики, которые раскинуло солнце на его поверхности. Я подняла глаза. Мой друг- тучка был со мной. Я подмигнула ему, а он улыбнулся в ответ и исчез. Это был знак, что я должная остаться здесь. Не знаю почему, но вся окружающая природа говорила то же самое. Все вокруг было безупречным. Я должна была умереть.

Я направилась к воде. Мои ноги будто имели собственную душу. Они двигались независимо от меня. Настало время. Осознание этого не беспокоило меня. Все было просто. Не будет ни слез, ни трагических слов, ни завещаний тем, кто остается.

Ледяная вода лизала штанины моих джинсов, ее прикосновение на миг остановило меня. Поверхность озера потеряла свою привлекательную яркость. Небо стало серого цвета, как прокислая вода, в которой помыли посуду после еды. Начался дождь. Меня умыли слезы Бога и они смешались с моими.

Мне казалось, что так я простояла целую вечность. Старый мужчина потянул меня за рукав, сначала осторожно, потом сильнее. Я обернулась. В парке уже никого не было, кроме старой женщины, которая стояла на берегу. Она сжимала руки. Я посмотрела на мужчину. Ему было уже за семьдесят. На нем были поношенные зеленые рабочие штаны и фланелевая рубашка, неопрятно заправленная за пояс. Старик стоял по колено в воде и его штаны вздувались, будто два миниатюрных зеленых баллона. Я ощущала, как сильно его пальцы сжимают мышцы моего предплечья. Мне было больно. Он сказал мне идти за ним.

Когда мы вышли на берег, женщина бросилась к нам. Она начала отчитывать меня и рассказывать как опасно принимать наркотики. Я соглашалась с ней, пока они не пригрозили вызвать полицию, тогда я замолчала. По моим ногам стекала вода, джинсы мокрыми сморчками прилипли к коже. Становилось холодно, мои зубы выбивали дробь. Женщина пошла звать полицию, ее муж держал меня за руку. Я ощутила, как он резко сжал ее, это заставило меня вырваться.

Вода плескалась в туфлях, когда я шла через парк. Мои ноги закоченели и когда они касались земли, острая боль пронизывала все мое тело.

Но в скором времени я забыла о боли, потому что совсем другие мысли охватили меня. Если Бог в самом деле возложил на меня миссию, то людям это скорее всего не понравится. Определенным людям. Плохим людям. Меня могут убить. Нет, этого не может быть. Конечно, они убьют меня. Нет. Да. Я сняла туфли и шла дальше, оставляя следы босых ног на мокрой траве. Газон был широкий и мне казалось, что я никогда не дойду до его конца. Удары сердца отражались во всем теле, заставляя ускорить шаг. Я могла видеть стволы ружей, направленные на меня из-за деревьев. Они убьют меня. Они не убьют меня.

Наконец я вышла на тротуар. Цемент обжег мои подошвы, и я остановилась от этого жгучей боли. Я подняла ногу: с раны на подошве сочилась кровь, смешиваясь с песком и травой. Но я не могла задерживаться, поскольку была уверена, что люди смотрят на меня из окон. И у всех у них в руках оружие.

Может Бог поместил меня в больницу для моей безопасности. Ведь блуждая по улицами я становилась хорошей мишенью. Может Бог боялся оставить меня в обычной палате. Заговорщики могли бы тогда легко отравить меня.

Может…

Я замедлила шаг. Парк выходил на современную городскую улицу с рядами похожих между собой кирпичных домов по обеим сторонам. Я старалась не обращать внимания на занавески, которые медленно отодвигались в каждом окне. С каждым шагом я тихо молилась, чтобы Он привел меня к больнице, в безопасность. Я понимала, что идти еще далеко. Я молилась, чтобы Бог указал мне дорогу. Но одна улица выводила на другую с такими же домами. Я начинала паниковать, мое сердце перепугано колотилось в груди. Я увеличила скорость, стараясь не обращать внимания на острую боль в ноге. Холодный пот выступил на моих губах, сильно хотелось в туалет.

В конце концов, Бог должен был дать ответ. В конце улицы была маленькая церковь. Я могла зайти туда, отдохнуть минутку и подумать.

Церковь стояла на небольшом холме; приблизившись к ней я увидела, что это католическая церковь. Сначала я подошла к дому пастора, но он был заперт. К главному входу вела винтообразная лестница, и я побежала по ней, прыгая через одну — две ступеньки. Двери были открыты, я вбежала и быстро закрыла их за собой. Наконец я была защищена. Наконец я находилась вне опасности.

В церкви никого не было, и она казалась очень просторной. Проход между лавками был покрыт ковром, от которого шло тепло, согревающее мои ноги. Оглядевшись вокруг, я сделала длинный, признательный вздох. Витражи на окнах изображали Бога—Отца, Марию и Иисуса. Они были будто живые, и хотелось притронуться и поцеловать каждого. Они ласково улыбались мне. Но прекраснейшими были статуи перед алтарем. Фарфоровое изображение Марии чистого белого цвета находилось по одну сторону. Оно сразу же привлекло мое внимание. Я тихо, осторожно подошла к ней, чтобы не нарушить торжественности момента. Она наклонила ко мне голову будто к своему ребенку. О, каким прекрасным было ее лицо! В ее глазах сосредоточилось больше доброты, чем в глазах всех людей, которых я когда-нибудь встречала и встречу в своей жизни. То, что я не католичка, здесь ничего не решало, я нашла приют, где меня приняли. Я отошла от Марии, чтобы посмотреть на статую Христа. Я смущалась перед ними, даже чувствовала себя виновной. Я хотела поговорить с ними. Это было мне просто необходимо, необходимо, как воздух. Мне вспомнились гимны, которые я знала с детства. Я вспомнила: мы с отцом идем к церкви, он держит меня за руку и уговаривает не стыдиться, таким способом заговаривая мои страхи. Потом я запела. Сначала тихо, мягко, но в скором времени я выкрикивала слова из сокровеннейших глубин своей души. Мне хотелось остаться здесь навсегда и забыть о больнице, врачах и даже о Бобби.

Мое одиночество нарушил священник, который неожиданно появился возле меня. Я не видела, как он зашел. Пастор улыбнулся. Я улыбнулась ему в ответ. Приятным голосом он сказал, что он должен отслужить мессу, а я задерживаю его. Он попросил меня выйти. Я кивнула в знак согласия, и, повернувшись, чтобы уйти, увидела, что в церкви полно людей. Тысячи лиц, белые, черные, безобразные сливались перед моими глазами. Я с ужасом смотрела на их змеиные языки, которые быстро высовывались и сразу же прятались. Люди с передних рядов внимательно смотрели на меня, и судорога проходила по моему телу от их холодных взглядов. Я не могла пошевелить конечностями. Они будто налились свинцом. Кровь застыла в морщинах на лицах прихожан…

Священник, который стоял возле, взял меня за руку. Мои ноги были как безжизненные, и я не могла сдвинуться с места. Пастор настойчиво потянул меня к дверям. В конце концов, мои непослушные конечности подчинились. Я медленно шла, стараясь не обращать внимания на людей, которые сидели на лавках у прохода. Все в них было искривлено и неестественно. Большие уши достигали потолка, рты были широко открыты от смеха. Они смеялись надо мной. Некоторые указывали на меня пальцами, их смех эхом отражался в моей сбитой с толку голове, я чувствовала себя смущенно. Моя голова бессильно склонилась на грудь. Я слышала, как люди говорят между собой, но их слова терялись в громком смехе. Когда я дошла до выхода, я уже не владела своим телом, дрожание охватило меня с ног до головы. Выйдя из церкви, я остановилась на верхней ступеньке, не зная, куда идти. Вдруг двери за моей спиной отворились: от испуга я едва удержалась на ногах. Это был пастор. Он остановился возле меня и спросил, не нужная ли мне помощь. Я ответила, что его обязанность — помогать своим прихожанам. Пастор был уже немолодым человеком, и я смотрела на морщины вокруг его кротких глаз, которые прорисовывались, когда он улыбался. Я сказала, что лишь Бог поможет мне. Священник в ответ обещал помолиться за меня.

Я поблагодарила его и быстро сбежала по лестнице вниз. Уже идя по улице, я оглянулась на церковь: священник все еще стоял возле входа и ветер развевал его сутану. Скоро его фигура стала маленькой черной точкой на фоне церковных ступенек.

Жгучее желание, почти необходимость закурить ускоряла мои шаги. С обеих сторон улицы стояли одни жилые дома, никаких магазинов. Я вспомнила, что видела магазин сразу у входа в парк. Рана на ноге кровоточила, но, как это не удивительно, боль не ощущалась. На тротуаре за мной оставались красные кровяные следы.

Наконец я вышла на перекресток. Снова дорожное движение загипнотизировало меня. Яркие цветные пятна, влекли меня, проносясь по дороге. Магазин был на моей стороне улицы, и лишь желание закурить удержало меня от попытки перейти дорогу. Правда, магазин был и на другой стороне, и на миг я подумала войти в эту живую цветную сказку. Наконец, если Бог со мной, я останусь жива. Но если вдруг Бог не со мной? Я молча обругала себя за попытку поиграть с Богом.

Я вошла в магазин, подошла к прилавку и спросила мои любимые сигареты. Продавец дал мне целую пачку, которую я сразу же раскрыла. Я попросила у него спички и зажгла сигарету. Я глубоко затянулась. Владелец магазина спросил меня о деньгах. Это была мелочь, о которой я совсем забыла. И разве это было важно в этот миг? Я ответила, что у меня нет с собой денег, но я обещаю возвратить их позднее. Продавец сказал, что вызовет полицию. Я согласилась и терпеливо ждала возле прилавка.

Наконец пришли полицейские. Владелец магазина, драматизируя события, взволнованно рассказывал, как я хотела его ограбить, как я зашла с ружьем в руках и угрожала его убить.

Лейтенант повернулся и спросил мое имя. Я уже собиралась ответить, но слова не пришли мне на ум, я все забыла. Я не знала своего имени! Я стояла неподвижно, истязая свой мозг, чтобы найти ответ. Я перебирала все знакомые мне имена сначала на букву А, потом Б, потом В, но ничего не помогало. Меня охватывала паника, руки и ноги задрожали.

Один из полицейских забрал у меня пачку сигарет и отдал оскорбленному собственнику. Продавец что-то быстро говорил, голос его был похож на электронный. Его бранные слова на задевали меня. Я предложила возвратить наполовину выкуренную сигарету, однако лейтенант сказал, что я могу оставить ее себе. Но я должна идти с ними. И продавец, и полицейские смотрели на мои ноги, мне было стыдно. Я поставила одну ногу на другую, стараясь хоть как-то прикрыть их.

Полицейские отвели меня к машине и приказали сесть на заднее сидение. Я благодарно подчинилась. Я была измождена, и снова сильной болью напомнила о себе рана на ноге. Мне ничего не оставалось, как смотреть на затылки моих спутников. Сзади они напоминали близнецов: их русые волосы был подстрижены на одинаковом уровне выше воротников. Замирая, я наблюдала, как две пары глаз пробиваются сквозь волосы на их затылках сразу под фуражками. Мне стало весело, я рассмеялась.

Полицейские беспокойно осмотрелись. Водитель снова спросил мое имя. Я вздрогнула. Другой спросил, не употребляю ли я какие-нибудь химические препараты. Я ответила утвердительно, имея в виду зеленый сироп и ложку джема после этого. Они насторожились. Это было видно по их лицам.

Минуту они говорили между собой. Потом водитель спросил меня о названии наркотиков, которые я принимаю. Я ответила, что не знаю. Я снова вздрогнула. Водитель пересел на заднее сидение, закатил у меня рукав блузки, внимательно изучил мою руку и белую кожу на запястье. Он выглядел растерянным и сказал что-то лейтенанту. Лейтенант снова спросил мое имя. Я ответила, что скажу им, если они отвезут меня домой. Водитель спросил, где я живу.

Я описала ферму, окруженную сенокосами, диван, обтянутый тканью из некрашеной шерсти, коричневый эстамп на стене, бассейн (не мой), дедушкины часы (также не мои) и зеленый больничный лабиринт. Я не могла представить себе что-то конкретное. Я посмотрела в окно: уже темнело. Луч света упал на спинку сидения ниже голов полицейских. Я наблюдала за ним. Пучок света превратился в круглый мячик. Это было лицо с двумя большими идеально круглыми глазами, обрамленными пушистыми ресницами. Они посмотрели на меня, и уста сложились в улыбку. Я притронулась к лицу. Оно согрело мои пальцы.

Офицеры начали смеяться. По их разговору я поняла, что они говорили что- то о «чокнутых» и «желтых домах». Они думали, что я сумасшедшая.