От лаборатории к оратории [22]

От лаборатории к оратории [22]

Выбор жидкости в качестве объекта, на который будет «проецироваться» его бессознательное «решение», ставит вопрос о том, что служит «крючком» для его проекции. Является ли «крючком» определение внешнего исходного объекта (физической субстанции) или сигнификатор, звуковой паттерн «solution» (лат. solutio)? Ранее, обсуждая клинические случаи, мы решали аналогичные проблемы: Чем была вызвана фиксация женщины (борца за свободу) на «библиотеке» («library»), Человека-Крысы – на слове «крыса» («Ratte») – внешними исходными объектами или сигнификаторами – звуковыми паттернами соответствующих слов? Этот вопрос фокусируется на преобразовании бессознательного значения симптома в лингвистическое выражение и может быть разделен на два аспекта: (1) Каким образом трансформируются бессознательные значения в словесные выражения и (2) До какой степени такое обретение языка отделяет человека от материального мира (внешнего исходного объекта) и «посвящает его в общую архетипическую реальность: язык».

Ответ на первый вопрос коренится в отношениях между фонетикой и воображением. В первой главе мы начали рассматривать трансформацию бессознательных значений в словесные структуры, фонетическое письмо. Мы придерживались идей Юнга, в ранних работах которого, посвященных изучению словесных ассоциаций, предполагалось существование фундаментального закона воображения, считалось, что он действует через звуки, а также предполагалось, что между словом и образом существует фундаментальная связь. В пятой главе мы распространили это открытие на материал греческих, латинских и немецких фонетических словесных комплексов, сравнили их и показали, что существует тенденция к группировке, согласно которой бессознательные значения группируются вокруг элементарных звуковых единиц. Ядром может служить конкретный фонетический паттерн (например, «eleu»), в котором содержатся архетипически связанные с ним значения («тот, кто придет в будущем», «плодородие», «будущность», «женская сексуальность и гермафродитизм» и «высвобождение»). Проведенные нами филологические исследования приводят нас к выводу о том, что «на глубинном уровне» (бессознательно) между определенными фонетически соотносимыми словами существуют смысловые отношения. Однако такое соотношение между различными по смыслу словами обусловлено не латентной сексуальностью, грамматикой дискурса или общностью происхождения; оно базируется на лежащем в основе таких слов «архетипическом образе».

Второй аспект проблемы связан с лингвистической относительностью. Уорф показал, что бессознательные значения (криптотипы), содержащиеся в нашем языке, радикально организуют и смещают тот мир, который мы «видим». Через обретение языка ребенок вводится в архетипическую матрицу смысловых отношений. Невозможно переоценить важность этого «лингвистического введения в коллективное бессознательное». Ибо, приобретая лингвистическую компетентность, младенец («infant» – от лат. «infari» – не умеющий говорить) должен научиться разговаривать с миром «через» систему архетипически связанных сигнификаторов: посредством языка. [23] Значение лингвистической матрицы заключается в том, что она представляет собой «систему бессознательных смысловых отношений, предшествующих появлению любого индивидуального «эго»». [24] Ребенок должен принять коллективно признанные значения, расположенные в лингвистической матрице; при этом он сам становится значимой единицей в рамках психологической матрицы общественных смысловых отношений. В качестве таковой его личность демонстрирует психологически ту же самую полисемантическую структуру (множество смысловых комплексов), которую его «родной язык» демонстрирует лингвистически. [25]

Однако обретение языка отделяет ребенка от материального мира, позволяя индивиду создать систему фонетических паттернов, способных замещать реальные объекты. Например, благодаря языку, «Человек-Крыса» приобрел возможность замещать фонетическим паттерном «Ratte» внешний исходный объект: реальную крысу. Такая возможность обусловлена парадоксальным статусом слова, «присутствием во время отсутствия». [26] Язык позволяет нам вызывать различные переживания, связанные с исходным объектом (достаточно вспомнить пример с реальной крысой) во время отсутствия этого объекта. Мы можем говорить о «крысе», «гвоздике», «фиалке», «цветке», «библиотеке», «решении» и т. п. даже во время их отсутствия.

В этой книге мы попытались показать, что обретение языка отделяет говорящего от материального мира (от существующих вне его объектов) и вводит его в общую архетипическую систему смысловых отношений, в систему, группирующую значения в воображении, через аналогию фонетического звучания. Понижение уровня сознания приводит к сдвигу лингвистических ассоциаций от преобладания смысловых концепций, связанных с исходным объектом, к рассмотрению смысловых понятий, связанных с помощью фонетических аналогий с сигнификатором объекта – его фонетическим паттерном. «Этот процесс включает освобождение души (смыслового понятия) от ее пленения материей (реального исходного объекта)». Через обретение языка мы создаем способность извлекать «материю» из жизни и трансформировать ее в воображение.