V. Индивидуальные реакции на насильственные исчезновения
V. Индивидуальные реакции на насильственные исчезновения
В психологических и психотерапевтических программах по поддержке людей, экстремально травматизированных структурным насилием, войной и пытками, бесследное исчезновение близких фигурирует как проблема, постоянно возникающая снова и снова. В своем исследовании я исходила из предположения, что на первом собеседовании большинство клиентов причиной своего желания попасть на психотерапию назовут какие угодно проблемы: психологическую и физическую боль, проблемы повседневной жизни и т. д., но только не проблему пропавших родственников – об этом речь зайдет позже.
Чтобы проверить эту гипотезу, в июне 2012 г. я проанализировала протоколы первых собеседований нашего центра «Хемаят» (Hemayat) в Вене, сконцентрировавшись на том, чт? называли клиенты в качестве личных причин для прохождения психотерапии. «Хемаят» – организация, специализирующаяся на помощи тем, кто перенес пытки и травматизацию в ходе войны. Все клиенты в Австрии были беженцами из других стран (прежде всего – из Азии и Африки).
Я осознаю, что мой анализ строился на не слишком большой и случайно составленной выборке, но тем не менее в моем распоряжении оказалось 147 протоколов. Результат был для меня удивителен: уже на первом собеседовании в 57 случаях (38,7 %) запротоколировано упоминание об исчезновении родственников. Такие высказывания, как «потерял детей», «остался на родине» не учитывались. В 90 из проанализированных протоколов (61,3 %) прямых указаний на исчезновение близких не обнаружилось, что означает не отсутствие проблемы, а лишь то, что о ней не было сказано на первом собеседовании.
Мое удивление относится прежде всего к моему собственному восприятию и контрпереносу: хотя в своей работе я уже более десяти лет уделяю этой теме особое внимание, до этого момента от меня ускользало, что отчаяние от потери близких обозначается как приоритетное уже на ранней стадии психотерапии.
Клиенты, проходившие психотерапию непосредственно у меня, рассказывали о пропавших близких еще чаще. У 14 из 20 пациентов (70 %), которыми я занималась в конце 2012 г., имелись члены семьи, пропавшие без вести. Эти люди были из Афганистана, Чечни, Сомали, Ирака, Турции.
Пятеро из них потеряли связь с родственниками во время побега и не знали, как ее восстановить. Причины этого различны: недостаток образования и как следствие отсутствие доступа к письменным формам коммуникации, хаотичное бегство, во время которого люди оказались на разных дорогах, но также и страх перед плохими вестями: пребывать в неизвестности легче, чем получить весть о гибели близкого человека.
В четырех из двадцати случаев матери ничего не знали о местопребывании одного или нескольких детей. Во всех – очень разных – случаях неизвестность приводила к тяжелым формам диссоциации: потере памяти о ребенке, недовольству жизнью в Австрии, бесцельному шатанию по городу.
У пятерых клиентов без вести пропали брат, сестра, кузен или зять. Во всех случаях речь шла о терроре, и исчезновение человека сказалось на всей семье. В качестве причин исчезновения называлась вражда между кланами, политическая деятельность пропавшего без вести или просто подозрение в участии в такой деятельности.
В двух случаях исчезновение имело место более 10 лет назад, в других – ситуация недавняя. В трех случаях терапия началась, как только пришла весть об исчезновении родственника.
Этот краткий обзор моей собственной терапевтической практики, конечно, недостаточно репрезентативен, однако он все-таки демонстрирует, насколько тесно насильственные исчезновения связаны со структурным насилием, войной, пытками и бегством.
Полин Босс – одна из немногих авторов, которые работают над этой проблематикой. В своей книге «Модель неоднозначной потери» она описывает вездесущность насильственного исчезновения в жизни родственников.
«Не имея доказательств смерти, члены семьи не знают закрыть ли дверь за пропавшим без вести или оставить ее открытой, чтобы он вернулся. Жизнь в семье замирает, пределы того, что можно себе позволить, размываются. Пропавший поглощает все внимание этих людей, и мало о чем еще они способны думать. В итоге они больше не справляются со своими обычными ролями и отношениями»
(Boss, 2006, с. 7f).
В следующих разделах я ссылаюсь на свой многолетний опыт психотерапии с пережившими войны и пытки и прежде всего – с родственниками пропавших без вести, с которыми я не раз встретилась за время работы в качестве супервизора и тренера в Австрии и в Азии. Несмотря на различия в отдельных судьбах, в них прослеживаются сходство и аналогии.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.