«Классификация феноменов установки в экспериментальной психологии» Джеймса Гибсона
«Классификация феноменов установки в экспериментальной психологии» Джеймса Гибсона
В психологии понятие «вероятностное прогнозирование» появилось относительно недавно. Оно и молодое и старое. Ему немногим больше десяти лет, если ориентироваться на первое использование этого термина в отечественной литературе (см. Фейгенберг, 1963); его возраст измеряется столетием, если ориентироваться на проблему предвосхищения будущего, в русле которой развиваются представления о вероятностном прогнозировании. В связи с этим перед нами открываются два возможных пути анализа представлений о вероятностном прогнозировании. Либо путь исследования короткой жизни концепции вероятностного прогнозирования, и тогда работа превратится в пересказ тех событий, которые еще достаточно свежи в памяти специалистов в этой области. Либо путь исследования истории развития проблемы предвосхищения будущего, в «теле» которой как момент этого развития возникают представления о предвосхищении с опорой на вероятностную структуру прошлого опыта.
Мы выбираем второй путь исследования, так как, во-первых, он представляется более перспективным для анализа проблемы отношений между установкой и деятельностью, в контексте которой выступает и более частный вопрос — вопрос о вероятностном прогнозировании (см. Асмолов, 1974; Асмолов, Михалевская, 1974); во-вторых, по той причине, что этот путь надежно предохранит нас от распространенной ошибки, присущей некоторым экспериментальным исследованиям, «придавать абсолютное значение последним по времени открытиям» (Ланге, 1893, c.VIII). И наконец, потому, что, следуя по этому пути, мы сумеем увидеть, как представления о вероятностном прогнозировании повлияли на проблему отношений между установкой и деятельностью. Указанные соображения и определили задачу этой статьи — анализ генезиса проблемы установки в необихевиоризме[12].
В зарубежной психологии первая попытка классификации различных значений, вкладываемых в понятие «установка», принадлежит Дж. Гибсону (Gibson, 1941). Его классификация представляет собой как бы мгновенный снимок с пестрой картины феноменов, объясняемых через установку или ее аналоги (ожидание, намерение, схема, гипотеза…).
Мы воспользуемся схемой классификации Дж. Гибсона, оставляя за собой право некоторой свободы при подборе экспериментальных фактов, иллюстрирующих эту схему.
1. «Предварительно созданное ожидание объектов, качеств или отношений (эксперименты по восприятию)».
В 1902 г. О. Кюльпе и др., проводя эксперименты, направленные на изучение абстракции, столкнулись с любопытным фактом, значение которого было понято гораздо позже. Испытуемым тахистоскопически предъявляли бессмысленные слоги, предварительно обращая внимание на один из признаков стимульного материала (расположение букв, цвет, форма). Кюльпе обнаружил, что испытуемые наиболее точно воспроизводили признаки, оговариваемые в инструкции, и порой ничего не могли сказать о других признаках объекта. Основатель Вюрцбургской школы увидел в этих экспериментах лишь еще один аргумент в пользу существования безобразного мышления, но нас сегодня интересует другая сторона экспериментов Кюльпе. В них отчетливо вырисовывалась связь между установкой испытуемого, вызываемой инструкцией, и избирательностью восприятия. Кроме того, эксперименты Кюльпе послужили причиной для оживленной дискуссии о том, отфильтровываются ли нерелевантные задаче признаки в момент акта восприятия (гипотеза «настройки») или же происходит выборочное стирание следов в памяти при воспроизведении материала (гипотеза «ответа»). Ряд авторов и по сей день не могут отдать предпочтения ни одной из этих гипотез (Haber, 1966), но к этому вопросу мы еще вернемся.
2. «Концептуальная схема, не ожидаемая, а вызванная стимульным паттерном».
В экспериментах О. Л. Зангвилла (1937) установка еще с большей четкостью, чем у Кюльпе, выступила как детерминанта восприятия. В первой серии испытуемым предъявлялись шесть чернильных пятен с инструкцией отыскать и нарисовать животных, а во второй серии — с инструкцией отыскать и нарисовать пейзаж. Во второй серии экспонировалось одно пятно из первой серии. 64 % испытуемых идентифицировали «критическое» пятно в соответствии с установкой на пейзаж (см. Gibson, 1941). Таким образом, две различные установки могут вызвать совершенно разное восприятие одного и того же объекта. Зангвилл привлекает для обозначения фактора, определяющего восприятие объекта, понятие «схема», предложенное Ф. Бартлеттом. Бартлетт понимает под схемой активную организацию прошлого опыта, актуализирующегося при соприкосновении с внешней стимуляцией и регулирующего протекание любого целостного акта, будь то восприятие, память или мышление (Bartlett., 1950).
3. «Ожидание стимульных отношений… выработанное в условиях повторной стимуляции (эксперименты на обусловливание)».
Ряд американских психологов, в частности К. Халл, полагали, что установка может быть объяснена в рамках теории обусловливания и сводится к преднастройке при предъявлении условного раздражителя. Такого рода преднастройка — фундаментальная особенность условно-рефлекторной реакции; можно называть эту особенность установкой, но от этого вряд ли станет яснее, что она собой представляет.
Низведение установки до периферической преднастройки и ограничение ее проявлений исключительно условными рефлексами вызвало справедливые возражения Э. Толмена, одного из сторонников «центральной» когнитивной теории установки. Толмен расценивал подготовительную реакцию как следствие «ожидания», развивающегося у животного, в процессе научения. Процесс научения, по Толмену, сводится к развитию «ожиданий», а условный рефлекс является одной из его форм, и было бы ошибкой считать, что любое научение идет по типу условных рефлексов (см. Gibson,1941).
4. «Намерение реагировать специфическим движением… (эксперименты на время реакции)».
В экспериментах на ВР, проведенных еще в XIX веке подготовительная фаза испытуемого была скорее источником досадных искажений, чем предметом специального исследования. Такие искажения характеризовались как ошибки «ожидания» (преждевременное реагирование, т. е, испытуемый нажимает на ключ еще до появления сигнала) и как ошибки «адаптации» (испытуемые начинают отвечать на разные раздражители одной и той же реакцией). В связи с этими фактами встает вопрос: что скрывается за подготовительным периодом — «ожидание» (прогнозирование сигнала) или «намерение» (прогнозирование реакции)? Этот вопрос не утратил своей злободневности и в наше время (Haber, 1966).
5. «Намерение выполнять привычные психические операции (умножение, ответы антонимами и т. д.)».
К. Коффка (1912), проводя эксперименты на свободные ассоциации, отметил, что испытуемые, начавшие отвечать синонимами, сохраняют готовность отвечать таким образом в течение всего эксперимента. Эту готовность отвечать привычным способом, проявляющуюся в процессе опыта, Коффка назвал скрытой (латентной) установкой (см. Dashiell,1940).
6. «Психическая операция или метод, не намеренные, но актуализированные в процессе научения или решения Задач (эксперименты на перенос, решение задач, интерференцию навыков)».
В опытах Сиполы у испытуемых наблюдалась тенденция к переносу установки с одной экспериментальной ситуации на другую. У испытуемых с помощью инструкции вызывалась установка на появление слов, относящихся к определенной категории. Одной группе испытуемых сообщалось, что им будут предъявлены слова из категории «животные», другой группе — слова из категории «корабли». Оказалось, что если испытуемые ожидали слова из категории «животные», то они воспринимали тахистоскопически предъявленное бессмысленное слово «sael» как «seal» (тюлень). Если же они ожидали слова из категории «корабли», то слово «sael» воспринималось как «sail» (парус). Затем испытуемым обеих групп предъявлялись слова с пропущенными буквами. Выяснилось, что все испытуемые заполняют пропуски в словах в соответствии с установками, выработанными в прошлых экспериментах, не осознавая этого факта. Следовательно, вызванная инструкцией установка продолжает существовать и после выполнения задания, влияя на последующее решение сходных задач (Siipola, 1935).
Влияние установки при решении задач исследовалось в экспериментах А. Лачинса. Испытуемым показывали сосуды с водой и просили их распределить воду по сосудам так, чтобы, допустим, в 29-литровом сосуде осталось 20 л после переливания с помощью одного трехлитрового сосуда. Задачу можно было решить лишь по формуле А — ЗВ (А — 29-литровый сосуд, В — 3-литровый сосуд). После шести установочных задач испытуемому предлагалась критическая задача, имеющая более прямой способ решения, чем установочные, но испытуемые обычно не замечали его, продолжая решать задачу стереотипным способом (Luchins, 1942). Подобный эффект был назван Бергстреймом в опытах на классификацию карточек интерференцией навыков (см. Dashiell,1940).
7. «Тенденция к завершению прерванной активности (Левин)».
В исследовании Б. В. Зейгарник проводилось изучение запоминания прерванных и законченных действий. Испытуемому предлагали в беспорядке совершать различные действия, причем одни действия ему давали довести до конца, а другие прерывали. Выяснилось, что прерванные действия запоминаются в два раза лучше, чем законченные. В классических экспериментах Б. В. Зейгарник впервые в истории психологии памяти была поставлена проблема соотношения намерений, установок субъекта с когнитивными процессами и выявлен тот фундаментальный факт, что предвосхищаемый субъектом результат действия и, следовательно, готовность к выполнению прерванного действия в значительной степени обусловливают результат мнемической деятельности.
8. «Тенденция продолжать активность после устранения соответствующих условий (персеверация)».
Р. Мак-Фарланд (1937) наблюдал проявление эффектов установки на большой высоте над уровнем моря. Без каких бы то ни было установочных опытов горнолыжники демонстрировали косность переключения с одного способа подъема на другой. Такого же рода косность переключения наблюдалась и у летчиков. Вопрос о том, почему на большой высоте затруднена смена установок, остался нерешенным (см. Dashiell, 1940).
Перечисленные выше факты — сжатая выборка из экспериментальных работ по установке, подобранная нами для иллюстрации классификации Дж. Гибсона. Какой же вывод делает Гибсон? «Никакого общего значения не может быть выделено, кроме массы двусмысленностей и противоречий. Термин «установка» оказался связан с разными вещами» (Gibson, 1941, с.811). Перед нами итог обзора Гибсона — приговор проблеме установки. Гибсон, систематизировав всевозможные проявления установки, не увидел за обширным кругом этих проявлений общего ядра. Предлагая читателю свой обзор, первый критический обзор в истории проблемы установки, Гибсон как бы стремится подняться «над схваткой», встать «выше партий», но любые попытки такого рода заранее обречены на не удачу. Нельзя воссоздать развитие какой-либо проблемы вообще и проблемы установки в частности вне времени и пространства, игнорируя ее конкретную историю.
Как же складывалось развитие теоретических представлений об установке в русле раннего необихевиоризма?
Дж. Уотсон, отец бихевиоризма, призвал психологов изгнать из лексикона такие спекулятивные понятия, как «сознание», «образ», «внимание»… Любое поползновение прибегнуть при объяснении какого-либо явления к этим категориям расценивалось радикальными бихевиористами как соскальзывание с позиций объективной психологии, возврат к «ментализму». Но сторонники схемы S — R неминуемо должны были «споткнуться» о проблему избирательности, не вписывающуюся в столь жесткую схему поведения. Этим-то и объясняется отчасти тот факт, что в США проблема установки пережила столь бурный взлет. «Внимание», обычно привлекавшееся для объяснения селективности поведения, было заменено понятием «установка».
Е. Хольт, отыскивая в поведении факторы, сопутствующие проявлениям внимания, находит их в процессе, «посредством которого тело принимает или возбуждает настройку или моторную установку так, что эти активности становятся функциями объекта, фокусируются на объект» (см. Paschal, 1941, с.386). Для Хольта внимание выступает как процесс, опосредуемый моторной установкой, т. е. Хольт еще не решается избавиться от опосредующего процесса, отождествить внимание и установку. Этот шаг делает Р. Вудвортс. «Психологическая установка, или интенция на выполнение определенного действия, или решение определенной проблемы, есть побуждение (drive), усиливающее одни ассоциативные связи и тормозящее другие, оказывая, таким образом, селективное влияние» (Woodworth, 1918, с.217). В определении Вудвортса установке приписывается двойная роль — динамического побудителя и селектора поведения. Но и такое определение, с точки зрения радикальных бихевиористов, страдало двусмысленностью, поскольку предполагало наличие какого-то внутреннего фактора.
Дж. Кантор (1924) решил ликвидировать эти досадные двусмысленности. «Реакции внимания являются необходимыми предварительными реакциями всех поведенческих актов. Только после актуализации стимула субъект может осуществить реакции, вызванные этим специфическим стимулом. В этом смысле реакции внимания не только предварительные, но и наверняка подготовительные акты. Их роль состоит в подготовке индивидуума к тому действию, которое должно последовать. В более сложных случаях реакции внимания являются более чем подготовительными…» (см. Paschal, 1941, с.392). Итак, внимание (подготовка к действию или решению) определяется Кантором как реакция. Казалось бы, все недоразумения, отклонения от схемы S — R улажены. При этом предполагается, что представления В Джемса о внимании благополучно переведены на язык этой схемы. В действительности у Джемса заимствованы лишь представления о внимании как о моторной настройке. Кантор не случайно обходит идею ВДжемса о преперцепции, туманде намекнув, что внимание есть нечто большее, чем просто подготовительная реакция. Заговорить о преперцепции — значит уйти с позиций радикального бихевиоризма. Вот почему Кантор останавливается на полуслове, остается в состоянии прерванного действия.
К концу 1930 годов во взглядах, отождествляющих внимание и установку, намечается трещина. Х. Хосингтон предлагает считать вниманием настройку в сенсорной сфере (сенсорная установка), а установкой — настройку в моторной сфере. Ф. Пасчель рассматривает внимание как фазическую, а установку — как тоническую реакцию организма (Paschal, 1941). Во всех этих попытках вновь выступает перекрашенная старая дилемма «сенсорная или моторная установка», которая возникла в исследованиях ВР у психологов лейпцигской лаборатории в конце XIX в.
В середине 1940 годов наблюдается легкий крен в сторону интерпретации установки как феномена центральной природы. О. Мауер вслед за К. Халлом видит в установке промежуточную переменную, настаивает на центральном локусе установки. В качестве аргумента в пользу этого положения он приводит тот факт, что испытуемые, настроенные отвечать одним движением на стимулы двух модальностей, реагируют медленнее, чем испытуемые, ожидающие стимул одной модальности (см. Gibson, 1941). По мнению Гибсона, этот факт свидетельствует лишь о несводимости установки к предварительной настройке, а не о ее центральной природе.
Идея о несводимости установки к подготовительным реакциям развивается также Дж. Фрименом (Freeman, 1939), предложившим понятие «поддерживающая установка». Моторные теории Дашеля и Фримена, взявших курс на физиологический подход к установке, к 1940 году становятся «последним словом» в решении этой проблемы в физиологической психологии.
Дж. Дашель отождествляет установки и внимание с позой. «Когда человек принимает какую-то позу, облегчающую ответ на некоторый стимул или ряд стимулов, эта поза получает имя внимания» (Dashiell, 1928, с.285). Позднее, подчеркивая важность установки, Дашель характеризует ее как «четвертое пренебрегаемое измерение». «…Факты, называемые нами установкой, распространены повсюду. Они выступают как факторы, с которыми приходится иметь дело при осуществлении экспериментального контроля почти в каждой ситуации. Они относятся к другому измерению, в котором в конечном счете должно быть дано описание человеческого поведения» (Dashiell, 1940, с. 293–294). Что представляет собой это «четвертое измерение?» С точки зрения Дашеля, бесспорен тот факт, что природу установки следует искать в мышечных напряжениях организма. Раз они всегда сопровождают эффекты установки, значит в них скрывается ее сущность. Как раскрыть ее? И тут Дашель делает любопытный и весьма характерный для американских психологов ход. Необходимо обрушить на установку батарею математических методов, в основном методов факторного анализа. Словно под мощным напором математических методов туман над проблемой установки рассеется, и перед всеми в виде аккуратной формулы предстанет сущность «четвертого измерения». Такое упование на математику не поддерживалось часто даже в той области науки, которая буквально пропитана духом математики. В своих воспоминаниях о Н. Боре В. Гейзенберг писал: «Он опасался, что формальная математическая структура скроет физическую сущность проблемы, и был убежден, что законченное физическое объяснение должно, безусловно, предшествовать математической формулировке» (Гейзенберг, 1967, с.10). Проект исследований установки для Дашеля — это лишь ранжирование изменений в условиях, вызывающих установку, а не исследование сущности «четвертого измерения».
Выделяя фазические и тонические аспекты установки, Дашель не говорит о том, где в общем рисунке моторной настройки начинается активность одного типа и кончается активность другого, каковы взаимоотношения между этими типами активности.
Вплотную к современному пониманию основных функций установки подходит Дж. Фримен (Freeman, 1939). Он отказывается от взгляда на поведение как на совокупность изолированных реакций. Установка обеспечивает согласованность поведения, плавные переходы от одной реакции к другой (поддерживающая установка). Точку зрения Фримена можно проиллюстрировать на следующих примерах. Собака, поставленная в станок, застывает в выжидающей позе, начинает истекать слюной до предъявления условного стимула. Бегун срывается с места, не дождавшись пистолетного выстрела. Следовательно, существует внутренний фактор, опосредующий реакцию на внешний раздражитель, а в ряде случаев (фальстарт) выступающий как ее причина. Таким фактором, организующим и поддерживающим поведение, придающим ему избирательный характер, по мнению Фримена, является установка. Выявив основные функции установки, Фримен приступает к поискам ее материального субстрата, ее «физиологической подстилки». Попробуем восстановить фрименовскую логику поиска сущности установки. Ход этой логики примерно таков.
Установка — общее состояние организма. Любая фазическая активность разыгрывается на тоническом фундаменте. Тоника опережает физические реакции, поддерживает их, участвует в переключении с одной физической реакции на другую. Основываясь на физиологических данных о тонике, в частности на работах Ч. Шерринггона, Фримен формулирует представление об установке на языке физиологии: «Установка представляет собой центральное выражение ограничивающего влияния проприоцептивной тонической активности на экстероцептивную фазическую активность» (Freeman, 1939, с.30). Сходную мысль о функциях тонуса мы находим и в работах замечательного советского психофизиолога Н. А. Бернштейна: «Тонус есть текучее состояние подготовленности нервномышечной периферии к избирательному принятию эффекторного процесса и его реализации» (Бернштейн, 1947, с.54–55). Чувствительность тоники к прогнозу будущего и ее участие в реализации эффекторного процесса — неоспоримый факт. Но все дело в том, что поведение для Фримена исчерпывается моторными процессами. Теория установки Фримена теряет главное — субъекта поведения.
Избирательность и управление — функции не тонуса, а субъекта, которые, в частности, проявляются в тонусе. Верно увидев в тонусе проявление установки, Фримен отождествил ее с тонусом. Причина и следствие поменялись местами. Отсюда и легенды о периферической природе установки, о моторной установке, получившие решительную поддержку Дашеля и Фримена. Хотелось бы привести одну, только на первый взгляд тривиальную мысль И. М. Сеченова: «…В теле замечается непрерывный ряд движений… одни из них появляются как-то бесцельно, машинально, а между тем стоят в очевидной связи с душевными движениями» (Сеченов, 1947, с.253). В концепциях представителей моторных теорий установки подобная связь просто отсутствует, а раз ее нет, то и объяснение, с нашей точки зрения, обычно сводится к пониманию установки как позы, тонической настройки организма.
На этом можно было бы и закончить наш краткий обзор представлений об установке в американской психологии довоенного периода, но тогда бы остался без ответа отнюдь не праздный вопрос: почему Дж. Гибсон не обнаружил общего ядра установки? Обратим еще раз внимание на характер неразрешимых, по мнению Гибсона, дилемм, о которые разбиваются попытки психологов отыскать общее ядро понятия «установка». Ожидание или намерение? Сенсорная установка или моторная? Центральная или периферическая природа установки? Сторонники «растворения» установки в научении задают своим оппонентам (гештальтистам) «неразрешимый» вопрос: «Если установка не врожденна, то чем же она может быть, как не результатом научения? А если установка возникает в процессе научения, то как научение может зависеть от установки?» В свое время Л. С. Выготский писал, что метафизическая постановка вопроса «или… или» должна быть заменена диалектической «и… и» (Выготский, 1956). Споры необихевиористов как нельзя лучше иллюстрирует актуальность идеи Выготского. Основная причина разочарования Гибсона, по-видимому, не только в том, что он не увидел за различными проявлениями установки направленности поведения, как справедливо отмечает А. С. Прангишвили (Пратишвили, 1967). Гибсон не смог преодолеть «фиксированной установки» бихевиористского мышления, расчленяющего категории «образа» и «действия» и замыкающегося в плоскости одного только действия. Если вы примете категорию действия за единственную категорию, в которой должно быть дано описание поведения, то есть все основания полагать, что вы придете к пониманию «установки» в стиле необихевиоризма. Из-за гипертрофии категории «действия» и вырастают дилеммы, выделенные Гибсоном.
Расчленение моторных и сенсорных установок — мнимая дилемма. Нам кажется, что в зависимости от характера задач, стоящих перед субъектом, акцент смещается либо на моторную, либо на сенсорную сферу. Так, в экспериментах В. А. Иванникова на время реакции (см. Фейгенберг, 1972) при изменении задачи наблюдалось смещение акцента преднастройки с моторной на сенсорную сферу. Нет веских оснований, на наш взгляд, противопоставлять «центральные» теории установки периферическим, так как ключ к пониманию взаимоотношений между сенсорной и моторной установками следует искать в задаче, стоящей перед субъектом, в процесс решения которой вовлекаются различные физиологические уровни.
После 1940 годов все реже раздаются голоса психологов, отстаивающих моторные, физиологически ориентированные теории установки. Если радикальные бихевиористы изгнали образы из объективной психологии, то психологи 1950 годов, признав неадекватность реактологического подхода к поведению, все больше внимания уделяют исследованию активности субъекта. Начинается новый период развития проблемы установки.
Период, который переживала американская психология в послевоенные годы, ассоциируется с периодом Возрождения. Напомним еще раз, что бихевиористская революция привела к коренному пересмотру языка психологии. Дж. Уотсон провозгласил, что «необходимо изучать человека аналогично тому, как химик изучает органические соединения. Психологически человек все еще является комком непроанализированной протоплазмы» (Уотсон, 1926, с.6). С точки зрения Уотсона, при таком прдходе психология сумела бы изжить затянувшийся период знахарства, через который в своем развитии проходят все естественные науки, и ответить на любое «почему», касающееся человеческого поведения.
Большинство американских психологов стали под знамена бихевиоризма, предложившего для объяснения поведения лаконичную схему S — R, и начали крестовый поход против «менталистской» психологии, безжалостно выбросив на свалку истории такие «мистические» категории, как «образ», «внимание» и «сознание». Подобно средневековым рыцарям, уотсоновцы предали огню и мечу внешние атрибуты старой религии, не разрушив при этом основания храма. В роли такого основания выступал постулат «непосредственности», молчаливо признаваемый психологами разных школ, который был позаимствован у классической физики. Смысл постулата «непосредственности» заключается в том, что внешние воздействия полностью определяют ответные реакции субъекта поведения. Радикальный бихевиоризм не преодолел этого постулата, а, предложив схему S — R, возвел его в принцип, которому должно подчиняться объяснение поведения.
Интересно, что в то время, когда бихевиористы старательно приспосабливали принцип механистического детерминизма к описанию поведения человека, зоопсихологи отвоевывали у представителей этого принципа поведение простейших. Русский зоопсихолог В. Вагнер, анализируя спор между Лёбом и Дженкинсом, писал, что внешний раздражитель связан с реакцией «Не так непосредственно, как это полагает Лёб. Более того <…> на первом плане стоят не столько внешние, сколько внутренние факторы, и так как эти последние бывают различными, в зависимости от различных "физиологических состояний", то <…> и реакции их на один и тот же раздражитель могут быть различными» (Вагнер, 1915, с.225).
Первые факты, заставившие бихевиористов усомниться в непогрешимости схемы S — R, были получены в экспериментах В. Хантера (1915), обнаружившего, что животные способны реагировать на раздражитель спустя некоторое время после его предъявления. Такая реакция была названа «отсроченной» реакцией. Под напором фактов, не умещавшихся в прокрустово ложе схемы S — R, в 1930 годах в США начинается период реставрации: на свет извлекаются старые категории в новой одежде. Э. Толмен, положивший начало этому периоду, «счел нужным обратить специальное внимание на те "промежуточные переменные", которые лежат между стимулом и реакцией и которые играют решающую роль в организации поведения» (см. Леонтьев А. Н., Лурия, 1965, с.6).
Представители позднего необихевиоризма, воодушевленные идеями Толмена и ряда других психологов, вновь обратились к категориям «значение», «образ» и…«установка». О том, что исследователи восприятия внезапно обнаружили исчезновение из их поля зрения субъекта, свидетельствуют резко прозвучавшие в те годы вопросы: где воспринимающий? Почему мы видим мир вещей, а не мир краев и контрастов? Как мир буквального восприятия трансформируется в мир значимого «предполагаемого восприятия»? Восприятие перестало считаться умозрительной сферой психической реальности. «Образы» постепенно начали «возвращаться из изгнания». Психологи вспомнили, что человек живет не только в мире физических объектов, айв мире вещей, обладающих значениями. «Незначимый мир подобен миру, который Твидлду описал Алисе, странствующей в Зазеркалье. Он объяснил Алисе, что ее существование просто одна из фантазий Красного Короля. "Если Король проснется — порыв ветра — и ты угаснешь как свеча". Все люди мотивированы отыскивать значение, хотя лишь немногие, как Алиса, отваживаются пройти через Зазеркалье» (Solley, Murphy, 1960). В положении Алисы оказался и отряд психологов, полагавших, что скудных сенсорных данных недостаточно для формирования образа и необходимо еще что-то, а именно «бессознательные допущения», «гипотезы» и «установки», «вероятностные ожидания», связывающие прошлый опыт с поступающей сенсорной информацией и выступающие в роли фактора, лежащего в основе избирательности и организованности поведения. В каком же направлении шли поиски этой группы психологов и какое место отводилось в их концепциях проблеме установки?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.