3.3. Душа Мидаса

3.3. Душа Мидаса

Природа всегда тяготеет к полноте вариантов и насыщенности. Лесные животные кормятся и спариваются, но не устраивают оргий и не предаются обжорству, их аппетиты быстро удовлетворяются. Сам лес быстро достигает состояния равновесия, где все на своем месте. Деревья не растут слишком тесно или до бесконечности. Их ветви прикрывают подлесок, который, в свою очередь, дает место травам, а они – мху, и так далее; пока все пространство не будет заполнено, но не переполнено, согласно принципу разнообразия и взаимодополнения. И только современный человек изобрел монокультуры – эти растительные метастазы, где естественное разнообразие максимально ограничено; где важно количество, но только одного вида; где растения задыхаются и заражаются друг от друга. Он также изобрел города, эти монокультуры вида «человек», где его представители скапливаются вместе, чтобы жаловаться: как нам тесно! как ужасно видеть вокруг только цемент!

Некогда богатство означало красоту, в том числе и благодаря разнообразию. Античные сокровища не случайно представляют собой украшения: радость, праздник для глаз, уникальное зрелище. Сегодня богатство – это банковский счет, все более длинные и одинаковые колонки цифр; или ряд похожих друг на друга офисов, стоимость которых исчисляется миллионами за квадратный метр.

Психика (душа) – это та наиболее сложная часть человека, для объяснения которой недостаточно естественных законов; у нее нет желудка, который можно наполнить, и ее голод не знает конца. Психика, или душа, должна, вероятно, быть новым, метазоологическим, измерением человека. В этом измерении обитают знания, искусство, религия – все то, что ставит нас выше животных. Когда душа предается забвению в качестве отдельного топоса, внутренняя активность бессознательно проецируется и проявляется вовне как потребность в утверждении посредством неограниченного богатства и в то же время как потребность в утверждении нашего превосходства над животными, господства нашей души над их телом. Животное – то есть живое существо, animale, которое во многих языках называется подобным образом, потому что первоначально оно также воспринималось как наделенное душой (anima), – теперь становится просто вещью, которой мы можем обладать, или даже счетной единицей нашего богатства. Сегодня в итальянском языке выражение valore pecuniario означает «стоимость, выраженная в денежной форме, в счетных единицах». В оригинале же слово «pecuniario» обозначало «выраженное в pecus», в головах скота. Та же этимология и у слова «капитал»: оно означало количество голов скота. Это что касается романских языков. Английское fee происходит, в свою очередь, от франкского febu (скот). Тот же первоначальный смысл имеет немецкое Schatz (сокровище), идущее от германского корня skatta (скот). Греческий обол обязан своим происхождением слову obel?s – часть животного, приносимая в жертву.

Таких слов достаточно, чтобы напомнить нам, что первоначально богатство было живым, то есть выражалось в количестве животных, живых душ. Изначально богатство и душа не только не противоречат друг другу, напротив, между душой и богатством существует континуум.

Психика сумела постепенно дифференцироваться от нашей животной части, с изобретением новых форм бытия, таких, как смех и плач, вещи не столь противоположные, сколь взаимодополняющие, которые нужно ставить рядом, поскольку и между ними существует свой континуум. Величайшее творческое самовыражение античного мира – театральная драма – выводила на сцену в одной постановке комедию и трагедию. Драматическое представление не разделяло, в противоположность современной школе, важность мудрости и тайны, знания и незнания, обучения и молчания. В целом оно передавало противоположности в их единстве. Мистерии были одновременно грустью и радостью, передачей знания, но с абсолютным запретом на дальнейшее его распространение. Ничто не стремилось быть абсолютным благом: благом признавались относительность ценностей и единство дополняющих друг друга противоположностей. От этого бесконечно далеко наше стремление представлять вещи решительно односторонние как happy end для немногих счастливчиков.

Состояние абсолютного счастья было непостижимым и даже подозрительным, вплоть до желания его избежать. Накопление богатства давало тот же эффект, потому что представляло собой одностороннюю жизнь. Речь шла не о презрении к драгоценной вещи – золоту. Но ценилось и его отсутствие. Люди инстинктивно понимали и отражали в мифах то, что экономическая наука сформулировала только спустя века, в более скучных и убогих словах, по сути, гораздо менее убедительных: если богатство состоит из однородных и слишком распространенных элементов, оно обесценивается и через инфляцию ведет к той самой бедности, которой надеялись избежать. В общем, если благо встречается слишком часто, оно превращается во зло.

Сегодня, по-видимому, мы разделились на имморалистов, продающих душу за деньги, и моралистов, которые видят в деньгах гильотину для души. Однако зло состоит не в вещах самих по себе, столь изменчивых в зависимости от их применения, а в усечении и односторонности. Богатство и деньги изначально являют собой не непримиримую противоположность душе, а ее дополнение, ее защиту во внешнем мире. В древности людям, известным своим героизмом или мудростью, приносили дары золотом, потому что его ценность и устойчивость к разрушительному воздействию времени символизировала и выражала вовне внутренние качества этих личностей.

Поликрат (тот, кто может много, у кого много силы), правитель Самоса, в описании Геродота вполне заслуживает божественной милости. Но Поликрату слишком везет, он слишком успешен в своем обогащении. Амасис, царь Египта, искренне по-дружески к нему привязанный, выражает по этому поводу беспокойство: «Хорошее богатство – это украшение, а слишком большое – это высокомерие, оно не может исходить от богов, наоборот, вызывает их зависть. Избавься от того, что тебе всего дороже, и вернешься на правильный путь»⁷⁰. Тогда Поликрат бросил в море свое самое драгоценное кольцо. Вскоре один рыбак принес ему в подарок большую рыбу, в желудке у которой было кольцо. Судьба не желала, чтобы правитель был богат в моральном и полном смысле: пусть он знает и избыток, и нужду. Поликрат позволил соблазнить себя новыми сокровищами, которые должны были сделать его господином морей Греции: он попал в ловушку и был распят. Будучи рабом своих богатств, он умер от пытки, недостойной свободных людей и применявшейся только к рабам⁷¹.

Повторим для ясности: изначально богатство – не враг души, а ее внешнее выражение. В монотеизме человек близок к Богу, а в политеизме – к первоначальной мудрости: эта близость делает материальные блага продолжением метафизических. Еще не существует светской идеи богатства.

В земном раю человек не знает избыточных желаний, как и в мифическом золотом веке, описанном Гесиодом. Однако уже в истории с яблоком с древа познания человек открывает в себе голод, которого нет у животных. И так, задолго до того, как мы начали говорить о психопатологии, человек изобрел булимию. За многие века до возникновения экономики он изобрел инфляцию, потому что завладел ненужными ему излишками, которые вредят тому, кто их приобретает. Прежде чем стать технической ошибкой экономики, инфляция была моральной ошибкой.

Все это открывается нам в классических мифах даже полнее, чем в библейских рассказах. Мы все знаем историю царя Мидаса, в основном в версии Овидия (Метаморфозы, книга XI). Если мы примем его богатство за символ, оно может рассказать нам много больше, чем простое предупреждение о надвигающейся инфляции.

Вакх (Дионис) бродил по земле. Вспомним, насколько эта фигура важна для обсуждаемой нами темы. Больше, чем все прочие античные боги, он предрасположен к сочетанию противоположных качеств, не смешивающихся в однородную массу; он представляет универсальное начало, противопоставляемое односторонним свойствам. В отличие от других греческих божеств, его почитают практически повсюду, его культ не привязан к определенной местности. Женские или мужские качества остальных богов явно выражены, ему же присуща сексуальная двойственность. Другие олимпийцы обладают вполне определенными чертами, его же образ отмечен теми качествами, которые, с нашей точки зрения, несовместимы, а для греческой ментальности дополняют друг друга: пьянством и мудростью. Наконец, его культ, включающий в себя мистерии, – это одновременно и признанная в обществе профессия, и самый потаенный секрет.

Бога сопровождала обычная свита сатиров. Здесь раздается голос современника, вопрошающий: как мог Дионис представлять равновесие, нечто универсальное в противоположность частному, если он окружен сатирами, которые символизируют ненасытную сексуальность? Этот вопрос, однако, исходит из неверных предпосылок, путая современную порнографию – несомненно, одностороннюю – с полнотой классического эроса. В действительности мы не так-то много знаем о сатирах именно потому, что они связаны с мистериальными обрядами. Единственное, что нам доподлинно известно, – это то, что их название имеет общий корень со словом «saturo» (насыщенный: прямая противоположность безудержному аппетиту); итак, фаллос в состоянии постоянной эрекции, ненасытное сексуальное вожделение сопровождается своей противоположностью и выступает не как одностороннее качество, а как две крайности в равновесии.

В свите недостает важного персонажа: Силена. Шатаясь под грузом лет и выпитого вина, он потерялся, но его нашел Мидас.

Античность знает силенов как группу, и они не слишком отличаются от сатиров; но знает и одного Силена: сподвижника Диониса. Их трудно отделить друг от друга. Силену присуща необузданность и ненасытность юности вместе с опытом старости: он легкомыслен и осторожен. Силен учит и учится в постоянных странствиях. Силен обладает мудростью и находится в состоянии постоянного опьянения. Он увенчан гирляндами, в которые вплетены прекраснейшие дары природы, но та же самая природа неблагосклонна к нему и наделила его толстым и смешным животом: так что он прекрасен и безобразен. Внешне противоречивая сложность Диониса в его учителе Силене предстает утрированной, доведенной до предела. Соответственно античность доводит до предельной глубины его знание. Лучшим комплиментом для Сократа было сравнение его с Силеном (Пир)⁷². Силен был похищен, по Аристотелю, чтобы выманить у него секрет этого несравненного дара. Вынужденный против воли говорить, он открывает Мидасу, что для человека лучше бы не родиться; а рожденному лучше умереть как можно скорее (см. также отрывок Пиндара 157, Шредер). Узнавать новое хорошо. Но нужно избегать глубин мудрости, потому что они ужасны. Я считаю не случайным тесное родство между словами Silenus и silentium (Силен и безмолвие).

Вернемся к рассказу Овидия. Потерявшийся Силен пробирается по крестьянским полям, которые приводят его к царю Мидасу. Он радуется встрече со стариком, товарищем по волнующим и секретным обрядам. Мидас, по легенде, был посвящен в мистериальные культы самим Орфеем.

После того как отпразднована встреча, Мидас провожает Силена к его юному ученику, богу Дионису. Тот, в свою очередь, радостно обнимает мудрого учителя и обещает Мидасу исполнить любое его желание. И вот злополучная просьба: «Пусть все, до чего я дотронусь, превратится в золото».

Само по себе желание золота не нарушает метафизический порядок мира, в котором оно высказано. Мир Мидаса – это не мир банков, и золото – это не только единица измерения одностороннего накопления. Но подозрительно и предвещает несчастье это слово «всё»: как можно получать всегда и только лишь золото? В этом слишком много односторонности. Слишком много желания удачи. Это плохо кончится, хотя и не обязательно так, как с Поликратом. И вот итог бесполезного накопления: никакой еды, потому что она превращается в золото прямо во рту; никакой воды по тем же причинам; когда от усталости Мидас хочет прилечь, ложе становится твердым, как металл, и так далее. Пока царь, взмолившись, не попросил бога избавить его от «роскошной бедности».

Дионис его избавляет. Мидас должен будет окунуться в реку Пактол и подняться до ее истока; после этого он освободится от проклятого металла. Золото, главная ценность, принятая в нашей культуре, отказало царю в удовлетворении самых простых потребностей: есть, пить, спать. Но без этих животных функций сама цивилизация и ее богатства умирают. Для их спасения необходимо противостоять мощному потоку человеческих изобретений и стремлению человека удаляться от истока. Нужна сила для того, чтобы пойти против течения, вернувшись туда, где этот поток изобретений – всего лишь пробивающийся из земли родник, то есть простое продолжение природы.

Мидас облегченно вздыхает, потому что он вернулся к обычному человеческому чередованию приобретений и потерь. С точки зрения современной экономики он открыл разницу между меновой и потребительской стоимостью. Но с точки зрения психологии он научился чему-то большему. Мидас действительно обменял Силена на золото. Он подменил сложность тайных ценностей под покровом мрака ценностью драгоценного металла – слишком явной, светлой и сияющей. Он отказался от глубины тайной и трагической мудрости в пользу того умеренного практицизма, до которого столь жадны легкомысленные толпы. Он символизирует не только психологическую бедность тех, кто хочет быть только богатым, но и, более обобщенно, упорство тех, кто в богатстве ищет только стоимость, забывая, что, согласно мифу, они погибнут, если не погрузятся в многообразие и не обретут опору в собственной противоположности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.