Восстановление потерянного мальчика/ребенка

Восстановление потерянного мальчика/ребенка

Прошло уже около шести месяцев аналитической работы. У Майка начались проблемы со сном. Его одолевали чувства, с которыми ему было трудно справиться. Однажды он проснулся в 3 часа утра из-за смутного сновидения о жизни странного мальчика, о котором он не хотел вспоминать. Встав с постели, он спустился вниз, и его взгляд приковали к себе красные угли дровяной печи на кухне. Память вернула его к жизни в Индии, где в Варанаси он следовал за похоронной процессией вниз к Гангу. Там он видел, как на гатах, священном месте для кремирования, огонь поглощал женское тело. Он ворошил угли в печи и вспоминал, как тогда раскаленный череп как бы тоже смотрел на него. И он ощутил, каким потерянным был тогда – кожа да кости, один-одинешенек, космы до пояса. Он стал плакать, был переполнен какой-то безымянной печалью и забрел в комнату Вилли. Он медленно гладил волосы своего мальчика, полный любви и горя, отбиваясь от образов того сновидения. Сидя у огня, он кое-как по частям записал этот сон, рыдая в перерывах. Он был поглощающим, слишком мощным, чтобы его можно было выдержать.

«Этот сон привлекает и отталкивает меня», – сказал Майк на следующей сессии. Он о жизни этого мальчика.

Мы находимся в огромном отеле. Я – телохранитель этого ребенка, который кажется священным или каким-то особенным, почти как Младенец Христос. Он в соседней комнате. Почему-то ребенок не знает, кто он такой. Я чувствую присутствие некоего злого человека, который пришел за мальчиком, и он где-то совсем рядом. Я усилил бдительность… я начеку! Затем происходит взрыв, организованный «злодеем». Я бегу в комнату ребенка. Ему 5–7 лет. Взрыв произошел по соседству. Ребенок в шоке. Я узнал его и знаю, кто он… образы его жизни вспыхивают во мне (единственное, что помню – образ этого маленького светловолосого мальчика в школе, как он невинно крутит свой вихор). Я сажусь рядом с ним и знаю, что взрыв был, только чтобы попугать. Если они действительно хотели бы убить этого ребенка, они сделали бы это. Я также знаю, что в соседней комнате среди обломков они найдут изуродованное тело девочки, которая знала этого ребенка, и взрыв убил ее. Они мучили ее, пытаясь добраться до мальчика, но следы этого (они знали это) уничтожены в результате взрыва. Она стала мученицей, чтобы спасти мальчика.

Теперь я начинаю трясти мальчика. «Кто ты! – кричу я. – Ты знаешь, кто ты?» Его глаза смотрят в одну точку, затем он их закатывает. Мой гнев нарастает. Я швыряю его на землю, вижу слабую улыбку на его лице. Вероятно, я установил с ним контакт. Но он не взглянул на меня. Я сильно расстроился. Выхожу из комнаты, плача от бессилия.

Затем в финальной части я пытаюсь рассказать этот сон человеку в моей голове. Присутствующая женщина поручила мне рассказать ему всю историю, и я чувствую облегчение в преддверии этого, но я скован… будто после электрошока или амнезии… Не могу вспомнить историю его жизни. Думаю, возможно, я должен вернуться к его истории, но если я это сделаю, мне никогда не удастся избавиться от «злодея». Я чувствую, что вынужден проснуться.

Майк был потрясен этим сновидением, но при этом жаждал разгадать его смысл. У него было несколько ассоциаций с мальчиком, крутящим вихор; он вспомнил свою фотографию в возрасте трех лет, на которой он стоит на стуле рядом с раковиной, играя со своим локоном. Он почувствовал сочувствие, когда понял, каким «невинным» он тогда был. Он также почувствовал, что образ девочки, отказавшейся сотрудничать со злодеем, может иметь какое-то отношение к его отказу сотрудничать с родителями, пытавшимися сломить его волю. С аутичным ребенком он ассоциировал своего сделавшегося бесчувственным внутреннего ребенка – ту часть своего я, пребывающую в трансовом состоянии, которая не допускала привязанности к кому-либо. Но этот ребенок, как явно указывало сновидение, имел в себе что-то «божественное» – сохранял свой трансцендентный дух – и теперь Майк был в роли опекуна этого ребенка. Он считал, что взрыв, подстроенный злодеем, был похож на частые вспышки его гнева, скрывающие боль и защищающие от мучений его ранней жизни. Если взрыв был достаточно мощным, шрамы от мучений могли бы быть уничтожены. Здесь мы имеем дело с классическим примером архетипической биполярной внутренней структуры, описанной ранее как травматическая защита или система самосохранения, то есть злодей и аутичный (здесь «божественный») ребенок.

Когда мы с Майком анализировали это сновидение, то оба были поражены совершенством действий психики, направленных на самосохранение. Как будто одна его часть отдала свою жизнь ради другой части, чтобы защитить сущность этого аутичного «божественного» ребенка. Казалось, здесь произошло жертвоприношение девственной женственности, чтобы утихомирить дьявольских злодеев-убийц, замышлявших убить аутичного мальчика. Мы вместе с Майком задумались, почему эти злодеи-убийцы так активизировались в этот момент анализа. Майк считал, что это происходило из-за переживаемого им чувства уязвимости. Он также думал, что эти инфляцированные злые бомбисты были обеспокоены тем, что их контроль над его человеческой уязвимостью оказался под угрозой. Это звучало правдоподобно, и я задался вопросом, как можно было бы изменить внутреннюю ситуацию расщепления между архаичными «злодейскими» защитами и «божественным» ребенком, погруженным в состояние транса. На том этапе не было ничего, кроме ярости и страха; это своего рода паранойяльно-персекуторная структура, которая отражена в образах мифологических сюжетов, о которых говорилось в главе 2, например, реакция Ирода на рождение Иисуса или реакция Крона на рождение малыша Зевса.