Лекция 11

Лекция 11

На предыдущей лекции мы дошли в нашей истории до того эпизода, в котором фон Шпат неожиданно просыпается. Его магическое воздействие закончилось, потому что он на минуту заснул или заигрался, не проявив достаточной бдительности, поэтому мальчишки подстерегли его и одержали над ним победу. Вы помните, что за созданным им ужином фон Шпат появился с семью девушками, а иногда сам повторялся семикратно, чтобы оказаться возлюбленным всех семи девушек. Он превращался в семь мужчин рядом с семью девушками, а потом опять становился одной фигурой. В момент, когда он проснулся, его вывело из транса появление Фо. Семь девушек и магический ужин исчезли. Как вы интерпретируете присутствие одного мага и семи девушек?

Замечание: Вместе с ним их восемь.

Да, но когда было так, чтобы он оказался один вместе с семью девушками? Вам следует помнить, что автор интересовался алхимией, поэтому описывает в романе алхимическое псевдочудо, поместив Трумпельстега и госпожу Кукс в бутылку и создав тем самым карикатурное изображение алхимического mysterium coniunctionis.

В алхимии, особенно в поздних алхимических текстах, которые, возможно, были известны автору, часто встречается изображение семи женщин, находящихся в земной пещере. Они представляют собой семь планет и семь металлов. Идея заключалась в том, чтобы каждой планете соответствовал свой металл: Солнцу — золото, Луне — серебро, Венере — медь, Сатурну — свинец, Марсу — железо, Юпитеру — олово, Меркурию — ртуть. Восьмая фигура среди семи женщин может означать их хозяина — бога-Солнце, либо Сатурн (Сатурн в древности выполнял функцию Солнца). Из имени персонажа («опоздавший») можно также заключить, что, возможно, фон Шпат воплощает прежнего бога-Солнце в окружении семи планет. Согласно нашей интерпретации, фон Шпат служит воплощением христианского начала, так как он похож на благородного, но уставшего бога. Теперь он становится воплощением прежнего солнечного демиурга, который означает не столько само христианство (что такое христианство на самом деле, не знает никто), сколько старое, избитое христианское мировоззрение, которое однажды было осознанно, а потому стало привычным, но нежизнеспособным мышлением, превратившись в некую фундаментальную основу наших социальных и религиозных институтов. В сказках такое мировоззрение воплощается в образе престарелого короля, потерявшего эликсир жизни (живую воду) и испытывающего необходимость в обновлении (иначе он будет смещен или передаст трон своему последователю). Другими словами, мировоззрение, однажды устарев, превращается в дряхлого бесплодного правителя, нуждающегося в возрождении.

Далее в романе происходит небольшой эпизод, о котором идет речь в конце прочитанной мною главы. Мельхиор спрашивает у фон Шпата, кто такие мальчики. Фон Шпат отвечает:

«Никто не знает, кто они, никто не знает их настоящей формы. Они являются вам в облике бродячих мальчишек, озорных девчонок или животных. Они искушают, желая погрузить вас в хаос и мрак. У них есть свое царство, вход в которое я никак не могу найти, но там они не живут. Они всегда здесь. Может быть, они одновременно находятся и здесь, и там. Они увлекают всех в экстатический танец. Я должен найти дорогу к ним. Я должен разрушить это царство. Эти свободные люди должны быть в моей власти, особенно Фо, самый сильный и смелый. Их дикая любовь должна умереть. Необходимо лишить их источника сна. Больше никто не будет спать!»

В этот момент фон Шпат встал и как будто стал прозрачным. Он поднял голову, и потолок сразу раскрылся; вдруг появился его зеркальный образ, его двойник, который смотрел сверху вниз точно так, как смотрел фон Шпат. Мельхиор закричал: «Кто ты?» Но фон Шпат исчез в каком-то холодном мареве тумана, а затем с огромной высоты до Мельхиора донесся его голос: ««Выбирай, Мельхиор! Если ты хочешь присоединиться к мальчикам, тебе нужно только их позвать, и они забудут все: кто ты был, и кто ты есть. Если захочешь прийти к нам, просто постучи в стену этой комнаты, и дорога к владению светом откроется тебе. Обдумай это. Твой путь опасен, он лежит через все ужасы мира. Но пока ты свободен в своем выборе. Сделай выбор и прими решение. Возвращение назад будет означать гибель. Мы не сможем тебя защитить».

После этого очертания фон Шпата исчезли, и Мельхиор увидел горящую лампу и опустевший диван. Он остался один в кабинете.

Как вы интерпретируете это раздвоение фон Шпата? Его последние слова становятся более понятными после того, что мы узнали о нем. Но как вы интерпретируете его раздвоение, а затем исчезновение, растворение на небесах подобно туману?

Ответ: Может, он перестал быть человеком? Сначала он жил человеческой жизнью, а теперь вознесся и превратился в бога.

Да, можно сказать, что фон Шпат на земле явился воплощением божественного начала, и теперь оно снова приняло свою непреходящую форму. Что это может значить для Мельхиора с практической точки зрения, если бы он смог сделать вывод из того, что пережил? Что значит, если бессознательный образ раздваивается во сне?

Ответ: Что-то находится на пороге сознания.

Да. Обязательным условием сознательного понимания является осознание внутренне заложенного [в понятии] противоположного значения: это значит именно это, а не иное. Например, это стол, а значит, это не стул и ничто другое. Вы не в состоянии сделать какое-либо сознательное суждение, не исключив другие возможные аспекты. Вот почему раздвоение образа во сне означает, что он стремится к осознанию — соприкасаясь с порогом сознания, образ обнаруживает свою двойственную природу. Мы интерпретировали образ фон Шпата как воплощение христианского мировоззрения. И что же означает его раздвоение?

Замечание: Что вместе с тем констеллируется темная сторона Бога.

Не обязательно. В данном случае дело не в этом, хотя констелляция произойдет позже. Сейчас же двойник светлый, как и фон Шпат. Он представляет собой что-то вроде мага-призрака.

Вопрос: Может быть, он — языческий бог?

Да, это ближе. Осознаем ли мы, считающие себя приверженцами христианской традиции, подлинную глубину ее смысла? Какой архетип стоит за христианской традицией? Можем ли мы сказать, что точно знаем, что имеем в виду, утверждая, что верим в триединого Бога и в Иисуса Христа? На это не претендовали даже великие теологи. Например, католические богословы говорили о тайне, скрытой в каждом догмате церкви. Что-то из религиозного таинства может быть выражено в словах, но ядро христианства остается нам совершенно неизвестно. Мы можем сказать, что за ним стоит архетипическое содержание или архетип, значение которого нам определенно не известно.

Таким образом, возможно, фон Шпат воплощает ту часть христианского мировоззрения, которая проникла в человеческое сознание, кажется нам понятной, придавая странное ощущение того, что мы знаем и понимаем его. Но есть и другая половина, которая нам совершенно неизвестна; она воплощается во второй части образа мага. Вероятно, только после осознания языческого полюса, противоположного христианству — полюса возможного мира Фо и языческой богини-матери — мы могли бы осознать двойственную природу христианства, его сознательный и бессознательный аспекты. Но мы не сможем осознать этого до тех пор, пока находимся внутри религии, поскольку как бы погружены в нее, и нам, как Архимеду, требуется точка опоры, находящаяся вне этого мировоззрения. С ее помощью мы сможем осознать специфическую сущность своей цивилизации.

[В нашем понимании] язычество связано с Востоком, поэтому в имени мальчика (Фо) намеренно подчеркивается связь с Буддой. Это означает, что мы способны посмотреть на свою культурную и религиозную основу только соприкоснувшись с другими цивилизациями и соответствующими им религиями. Если вы спокойно сможете принять факт, что в религиях другого народа тоже содержится истина, то вы способны непредвзято осознать особый характер собственной цивилизации.

Конечно, такое отстраненное осознание [своей культуры] есть продукт современного развития и сегодня принимает столь существенные масштабы потому, что мы уже не можем оставаться в рамках средневекового предрассудка, определяющего нашу религию единственно верной. Теперь, когда мир сократился в своих размерах, и мы столкнулись с великим множеством других цивилизаций, нам стоит задать вопрос, в чем особенности и отличия установок нашей цивилизации от установок других культур. Этот вопрос предполагает некую относительность (relativity), которая заставит нас понять, насколько образ фон Шпата в романе воплощает известный нашему сознанию [аспект религии] (то, что мы пытаемся донести до других, например, посредством миссионерской деятельности). Нам с вами необходимо выяснить, в какой степени фигура фон Шпата заключает неизвестную нам архетипическую основу [христианства], заключенную в мотиве бессмертия мага — некоего божества, скрывающегося за конкретной физической формой.

Развитие [отстраненного сознания] в какой-то мере нашло отражение в работах А.Тойнби⁸². Применяя особый экстравертированный подход, ученый попытался доказать, что в современном мире нам необходимо вступить в более тесный контакт с Востоком и другими культурами, приняв особую, синкретическую форму религии. Он предложил новый текст молитвы, которая должна бы начинаться так: «О Ты, Будда, Христос, Дионис…». Тойнби считает, что в молитве нам следует обращаться к обобщенной фигуре спасителя, называемой всеми перечисленными именами. Создав таким образом смесь из множества религий и слегка размыв не слишком важные, по мнению ученого, границы, мы сможем создать некую обобщенную мировую религию, к которой смогли бы присоединиться и буддисты, и южноафриканцы, и все остальные, и каждый найдет то, что ему нравится в ее содержании.

Подобные шаги (но в меньшем масштабе) предпринимались на поздней стадии существования Римской Империи, которая в период заката объединяла множество небольших народов со своими верованиями, фольклором, религиозными учениями: кельтов, сирийцев, иудеев и т. д. Собрав локальные культы под эгидой Римской Империи, римляне попытались сделать то, что предлагал Тойнби: было объявлено, что все молитвы должны возноситься верховному Богу Юпитеру-Зевсу-Аману, богом подземного царства был провозглашен Гадес-Осирис — получилась смесь различных религий, где даже божественные атрибуты были перемешаны! [Эффект такой же], как если бы мы сейчас создали новые изображения Христа, представив его сидящим в позе Будды с терновым венцом на голове, руки сложены в мудру сострадания, а крест находится где-то на заднем плане в качестве декоративного элемента. И все это возможно: человеческая наивность не знает границ!

Попытка привнести относительность [в вопросы веры] — характерный для фон Шпата результат развития, поздний этап эволюции угасающей цивилизации, обветшалого и распадающегося мировоззрения. Все это не имеет никаких шансов на успех, поскольку сама суть религиозного переживания такова, что оно является абсолютным. Нельзя сказать, что у меня может быть переживание, но в той же мере его может и не быть. Нельзя утверждать, что я верю в то-то и то-то, но при этом могу хорошо понять, что вера другого человека чем-то отличается от моей — это лишь доказывает, что мое религиозное переживание не истинно, поскольку сущность религиозного опыта заключена в моей абсолютной убежденности. Последнее даже можно считать основным критерием религиозного переживания.

Допустим, кто-то утверждает, что однажды пережитый им религиозный опыт изменил всю его жизнь, наполнив ее другим содержанием. Если этот опыт действительно распространился на все сферы жизни человека, имеет отношение к любому виду его деятельности, то можете быть уверены: чем бы это не казалось на самом деле, вы имеете дело с истинным религиозным переживанием. Во всех других случаях это будет всего лишь интеллектуальная деятельность или особый эмоциональный настрой, которые пройдут со временем: их же можно по воскресеньям доставать из ящика, а потом класть обратно.

Итак, мы оказались в очень противоречивой ситуации: чтобы пережить религиозный опыт, нам необходимо определенное абсолютное обязательство. Однако оно не совместимо с вполне очевидным фактом существования многих религий и различных религиозных переживаний, а также с нетерпимостью — [пережитком] варварским и устаревшим. Возможное решение может заключаться в том, чтобы каждый человек следовал своему собственному религиозному переживанию и считал его абсолютным, признавая, что другие также могут переживать собственный, отличающийся опыт. Таким образом, я отношу абсолют переживания только к себе — для меня это и есть абсолют (исключая всякую относительность и любую другую возможность), но при этом я не перемещаю свои границы в психологическое пространство другого человека. Вот это мы и должны пытаться осуществлять.

Однако мы стараемся дать возможность людям пережить религиозный опыт, не превращая его в коллективное переживание, и при этом движемся в ложном направлении, настаивая, что этот шаг должен быть одинаков для всех. Переживание должно быть для меня абсолютно достоверным, но было бы ошибкой считать, что тот же критерий может быть применим и к остальным. Мы увидим, что это обстоятельство становится ключевым аспектом обсуждаемого нами романа. Но здесь мы сталкиваемся с тем, что прорыв, совершенный с помощью нового религиозного переживания, воплощенного в образе Фо, позволяет понять два слоя (или уровня) «запоздалого» мировоззрения фон Шпата, который говорит: «Если захочешь прийти к нам (т. е. к нему), просто постучи в стену этой комнаты, и тебе откроется дверь».

Следующая глава книги называется «Открытая дверь», поэтому мы приходим к заключению (и вскоре увидим, что так оно и есть), что в данный момент Мельхиор (или автор романа) выбирает указанный фон Шпатом путь, собираясь расстаться с Фо.

Итак, Мельхиор погрузился в размышления над тем, что произошло. Вдруг он почувствовал необычайное волнение, словно услышал у себя внутри звон колокольчика. Сказав: «Мне обязательно нужна определенность», он ударил кулаком в стену. Тут же послышалась прекрасная музыка, и Мельхиор увидел, как появились две колонны и большие ворота. Ворота отворились, и перед героем показались тихо плещущиеся морские волны. Большая белая птица, распростерши крылья, направилась прямо к нему, и он заметил приближающуюся к берегу яхту. Вдруг все вокруг замерло и сделалось неподвижным. Мельхиор, вздрогнув, сам застыл на месте, но к своему удивлению, почувствовал наслаждение от состояния неподвижности, овладевшего им.

Спустя какое-то время у него в комнате раздался бой часов, и его оцепенение исчезло. На глаза навернулись слезы. Он раскинул руки, прошел в ворота и вошел в ночь. Сделав несколько шагов, он услышал голоса, которые принял за голоса своей жены, Трумпельштега и профессора Кукса. Со всех сторон стали появляться темные фигуры. Кто-то приглушенно и печально взывал: «Держите его, держите его!». На Мельхиора напали сзади, накинули на голову черный колпак, и он потерял сознание.

Когда Мельхиор пришел в себя, он обнаружил, что лежит на палубе маленького корабля, рядом с ним неподвижно сидит какой-то человек. Начался шторм; волны бросали корабль из стороны в сторону. Шло время, но никто не проронил ни слова. Затем зажгли факел, и огромный мужчина, стоя на носу корабля, стал подавать сигналы, размахивая факелом над головой. Спустя какое-то время стали заметны ответные сигналы, подаваемые с противоположного берега, и Мельхиор ощутил облегчение, узнав о приближении земли. Перед тем, как корабль пришвартовался, ему снова накрыли голову черным колпаком и связали руки. Он попытался закричать, но не смог и вновь потерял сознание.

Потом он сошел на берег и в полной темноте шел вперед, ведомый какими-то людьми, сопровождавшими его. Какое-то время они шли по бесконечным коридорам, и порой Мельхиор слышал, как открывались и закрывались какие-то двери. Он изумлялся, ощущая под ногами землю, ибо его не покидало чувство, что он парил в воздухе.

Кто-то ударил в гонг, и везде стало темно и тихо, как раньше. В этот момент к Мельхиору вернулись жизненные силы. Он попытался освободиться от колпака и веревок, но оказалось, что его усилия были направлены в пустоту. Он оказался совершенно один. Вдруг мрак исчез, и в глаза ударил поток света. Он очутился в большом зале, богато украшенном красным бархатом, в центре которого за столом сидели три человека в красном облачении, их лица были скрыты под покрывалами. Вдоль стен сидели все, кого он когда-то знал в своей жизни. Они строго смотрели на него и перешептывались между собой.

Следующая глава называется «Суд».

Мельхиор спросил, кто его связал и привел сюда, но ему никто не ответил. «Я хочу получить ответ!» — крикнул он и ударил кулаком по столу, но суровый голос произнес: «Вы стоите перед судьями, Мельхиор!» Кто-то потребовал, чтобы вышли обвинители, и в зале началось движение и перешептывание. Оглядев зал, Мельхиор узнал друзей и врагов, родственников и соседей, товарищей и даже домработниц, когда-то служивших у него. Серые лица присутствующих были покрытые слоем пыли; черные рты были широкого раскрыты, губы посинели. Вероятно, они все были давно мертвы, но поднялись из могил [чтобы участвовать в действе]. Он поискал взглядом свою жену и увидел, что она стоит в первом ряду, и глаза ее смотрели по-сумасшедши требовательно. Мельхиор увидел рыжебородого профессора Кукса, Трумпельштега и других своих гостей. Прекрасные ноги госпожи Кукс выглядели сейчас как палки.

Софи сказала: «Ты никогда не надевал подаренные мной шлепанцы, а ведь я целый год их вышивала, чтобы тебе угодить. Ты никогда меня не любил». Профессор Кукс произнес: «Вас никогда не интересовали результаты моих научных работ по химии, зато Вы всегда очень внимательно относились к собственным достижениям». Трумпельштег сказал: «Всегда, когда у меня появлялась идея, Вы ее подбирали и использовали как свою, оставляя меня ни с чем». А госпожа Кукс сказала: «Вы никогда не восхищались моими прекрасными ногами, и теперь они стали похожи на палки. Вы проявляли бессердечие ко мне».

Так, один за другим, все стали произносить обвинения в адрес Мельхиора. Призраки окружили его, и он увидел страдающее лицо своей матери и своего отца. Откуда-то возникла его двоюродная бабушка: «Ты всегда смеялся, когда я хотела почитать тебе стихи из своего альбома. Я не показывала их никому, кроме тебя, но ты насмехался над ними. Поэтому все, что я любила, умерло вместе со мной». Подошли школьные друзья, и среди них Мельхиор увидел Отто фон Лобе (юношу, который в начале романа совершил самоубийство), Генриха Вундерлиха (превратившегося впоследствии в разочарованного циника) и Генриетту Карлсен. Ему захотелось подойти к ней и спросить: «Как, ты тоже здесь?» Но между ними оказались другие люди-призраки.

Затем появилась торговка яблоками: «Вы всегда уходили. Я сидела на станции. Я это видела! Я знаю, я знаю!» Затем все стали шептаться между собой, бросая на Мельхиора враждебные взгляды, а судья сказал: «Вы услышали обвинения. Вы считаете себя виновным?» Мельхиор ответил: «Да, я виновен. Каждый мой шаг был неправильным. Пока мы живем, мы убиваем, но кто судит нас?»

Наступило молчание, и голос судьи произнес: «Вы заслуживаете смертного приговора. Вам придется умереть». Три безмолвных мумии поднялись со своих высоких стульев. Но Мельхиор спокойно сказал, что никто не имеет права его судить. Поднявшись с колен, он заявил, что не признает суд. Он спросил: кто все эти люди, что обвиняют его, и сам же ответил, что все они — сумасшедшие тени. Присутствующие пришли в ярость и объявили, что Мельхиор должен умереть.

Позвали двух деревянных истуканов, стоявших у входа, и те схватили его за руки. Мельхиор пережил адский кошмар: [его охватывало] пламя, он не мог открыть двери, а те, которые открывались, падали на него — все происходило как в страшном сне. В конце концов, Мельхиора прибили гвоздями к черному покрывалу, и он чувствовал невыносимую боль, когда гвозди проходили через его тело. Затем его повели на рыночную площадь маленького городка, где все дома были точь-в-точь как тот, в котором он прожил всю свою жизнь, а люди, собравшиеся вокруг, были те, которых он знал или встречал за всю свою жизнь. Его заставили подняться на помост и к всеобщему восторгу, положить голову на плаху. Однако в тот момент, когда ему должны были отрубить голову, он поднял взгляд вверх и увидел приближающуюся к нему белую птицу. Это вселило в него мужество, он выхватил меч из рук палача и убил его. Люди громко закричали, но в это мгновение на площадь обрушилась огромная морская волна, впереди которой неслась лошадь. Лошадь оказалась прямо перед Мельхиором, и ему едва хватило времени, чтобы вскочить на нее и ускакать прежде, чем море поглотило город. За спиной Мельхиор еще долго слышал крики тонущих людей.

Следующая глава называется «Зов».

В ушах все еще раздавались крики тонущих людей. Мельхиор поднялся на гору и набрел на источник. Напившись прохладной воды, он почувствовал себя спокойнее, словно освободился от ночного кошмара. Лошадь исчезла, снова появилась белая птица, и Мельхиор последовал за ней. Он по-прежнему ощущал, словно за ним по пятам следует хаос, но никогда его не настигает. Ночь была холодной. Вдруг он услышал вой волка.

Как психологически интерпретировать ситуацию суда? Очень хорошо видно, причем совершенно буквально, что это суд после смерти. Возникает мысль, что все, о чем мы думаем, произойдет после смерти. Люди-призраки, присутствовавшие на суде, на самом деле были еще живы (его жена, например, или госпожа Кукс — мы полагаем, что они живы). Но вместе с тем в сцене суда присутствовали и те, кто уже умер. Выходит, что живые и мертвые оказались вместе, и все они были похожи на полуистлевшие трупы. Что это может значить? К чему мы таким образом подходим? В чем заключается обвинение? Это ключевая поворотная точка нашей истории, поэтому очень важно ее осознать.

Ответ: Это значит, что он больше ни с кем не связан.

Именно так. Теперь герой стал добычей бессознательного, и главное обвинение, предъявляемое ему, — отсутствие отношений с каждым из участников суда. Он не надевал шлепанцы, которые вышивала жена, не обращал внимания на работу своего коллеги. Это абсолютный, холодный нарциссизм, который с самого начала был болезнью Мельхиора, выражался в полном невнимании к другим. Мы говорили ранее, что поскольку нет дифференцированной Анимы, нет связи с феминным началом, постольку нет и Эроса, и нет отношений. Суть этого общего упрека — отсутствие у него связи с людьми, но почему они все мертвы?

Ответ: Для него они не являются живыми.

Именно так. Именно отношения с людьми дарят ощущение жизни. Если я не поддерживаю связей с каким-либо человеком, мне совершенно безразлично, жив он или умер. Человек, с которым я не связан, для меня настолько же близок, как мертвый человек — нет никакой разницы. Все люди в окружении Мельхиора мертвы. Это целый сонм мертвецов, и можно сказать, что они символизируют его непрожитую жизнь, поскольку, спасаясь от реальности прочной интеллектуальной защитой, он не испытал жизненных страданий. Он не прожил нормальную человеческую жизнь, поэтому оказался в плену своей непрожитой жизни. Открытая дверь стала для него как бы выходом в бессознательное, и первое, что приходит к нему потом, — это осознание жизни, непрожитой по причине отсутствия чувств. Как можно интерпретировать то, что он избавился от своего палача?

Ответ: Это момент осознания и решимости начать действовать.

Вы считаете этот момент позитивным?

Ответ: Он ведь убивает палача, разве нет?

Да, и вы считаете этот аспект позитивным. Что значит казнь через обезглавливание?

Ответ: Что он больше не будет думать.

Да, это означает отделение интеллекта. Вы считаете, это хорошо, что он избежал казни?

Ответ: Это дает ему еще один шанс.

Ответ: (другого человека): Нет, он должен через это пройти!

Да, он должен через это пройти. А следовательно, что символизирует белая птица?

Ответ: Духовность.

Да, духовную установку. Типичная уловка интеллектуала, на которого наваливается вся непрожитая жизнь, вызывая у него тягостное чувство вины. Тогда он совершает tour de pass?-passe⁸³, давая этому интеллектуальное или духовное объяснение — и снова оказывается неуловим. Например, он может сказать, что чувства, которые он переживает — это лишь чувства вины или собственной неполноценности, с которыми он должен справиться. По существу, именно такое объяснение дает фон Шпат. Он говорит: «Слава богу, ты не пал жертвой этого судейства! Слава богу, ты освободился от ложного чувства вины!», и вот уже Мельхиор попадает в его когти. Слова фон Шпата — позиция интеллекта. Мы знаем, что иногда чувство вины бывает патологическим или болезненным, и человек должен от него избавиться. Болезненные проявления вины похожи на своего рода ложное чувство совести (wrong conscience), которое способно довести до смерти: у женщин, как правило, такие чувства провоцирует Анимус, у мужчин — материнская Анима. Таким образом, в романе проблема весьма запутана, так как здесь присутствует образ торговки яблоками, и поэтому чувство вины будет определенным образом отравлено ядом материнской Анимы.

Что это может значить? Как такое состояние находит свое отражение в реальной жизни? Что значит, если человек вдруг осознает недостаток близкого общения и вину, вызванную отсутствием этой близости, которую он взваливает на себя? Что происходит, когда появляется образ торговки яблоками, и события развиваются столь драматично?

Ответ: Анима не хочет никакого дальнейшего развития осознания. Она хочет удержать его [Мельхиора] на месте.

Да, и она делает это, вызывая возбужденное эмоциональное состояние, которое «окунает» героя с головой в чувство вины. Об этом свидетельствует и драпировка из красного бархата, и по-детски наивная театральность суда, признающего героя виновным бог знает в чем. Это ложное представление о mia culpa (моей вине), смешанное с истинной виной, создающее тем самым смесь подлинного и истерического, преувеличенного осознания вины. Последнее есть еще одна разновидность инфляции зла (inflation of evil): «Я — величайший грешник. Никто не пал так низко, как я. Я ошибался всю свою жизнь» — и т. д. Это инфляция, вознесение [себя] к противоположности. В эпизоде есть замечательный намек на инфляцию вины (inflation of guilt) или инфляцию тьмы (inflation of blackness). В каком мотиве? В мотиве плаща или мантии, к которой Мельхиора прибивают гвоздями. Что вам напоминает этот эпизод?

Ответ: Распятие.

Да. Перед казнью Христа облачили в царские одежды красного цвета, поскольку его обвиняли в том, что он провозгласил себя царем Иудейским. Надев на него алую мантию и водрузив на голову терновый венец, его палачи насмехались над ним. В романе проведена параллель с [библейскими событиями]. Только в данном случае мантия оказывается черной, а казнью — обезглавливание, что символично, ведь Мельхиора должны были «лишить интеллекта». Одеяние черного цвета свидетельствует не о символе царской власти, а о его темной сущности. Это некое подобие «распятия наоборот». Но деструктивным и даже отравляющим моментом всей истории является преувеличение идеи о негативном образе Христа: «Я величайший грешник в мире и страдаю за свои грехи». Царское облачение греха! Это инфляция. А что можно сказать о гвоздях пронзающих тело Мельхиора? Ими прибивают к его телу мантию, тем самым вызывая мучительные страдания.

Ответ: Похоже на то, что его словно прибивают к кресту.

Да, это намек на распятие Христа, но с той разницей, что в данном случае речь идет о ложной идентификации. Я могу привести интересную параллель из сновидения женщины, с которой случались поразительные видения. Ее дар прорицательницы отстранил ее от реального мира. У нее возникало сильное желание рассказать все внутренние переживания, таким образом экстериоризировав их, однако впоследствии у нее возникло чувство опустошенности, эмоционального спада, часто появляющееся у тех, кто делиться своими внутренним опытом (я только что рассказал все, что пережил, но чувствую себя абсолютно опустошенным). Это происходит потому, что рассказав о таком переживании, я лишаюсь своей идентификации, а внутри меня маленький несчастный человечек спрашивает: «Ну да, а дальше что?» Пока внутренние переживания остаются сокровенной тайной, они наполняют человека.

Итак, судя по сновидению женщины, верным шагом для нее, позволяющим отделить себя от видений, был бы рассказ [кому-то другому] о своем опыте. Но затем ей приснилась, что ей показали статую обнаженного мужчины, пронзенного огромным гвоздем. Гвоздь входил ему в плечо и выходил из бедра, и какой-то голос произнес: «Лазарь был мертв, и Лазарь ожил». Она спросила меня о том, что значил этот гвоздь, и я так и не смогла понять [смысл образа]. Я смутно что-то припоминала о шипе в теле Святого Павла, но я не настолько хорошо знала Библию, чтобы сразу дать ответ. Поэтому я сказала, что в посланиях Святого Павла что-то говорится о шипе в теле. Этот мотив мне показался довольно странным, и я заглянула в Библию. Во Втором Послании к Коринфянам Апостол Павел говорит (перескажу его слова привычным нам языком): «Поскольку на меня находили откровения, мне дан был шип в тело мое. И чтобы я не возносился, Господь поместил в тело мое шип, а впереди меня стоял ангел Сатаны и пытался сломить меня».⁸⁴

Как видите, шип в теле символизирует переживание, обратное инфляции. Если у меня случаются видения, если на меня нисходят откровения, и я идентифицирую себя с ними, то получаю жало в плоть, которое должно мне постоянно напоминать о моей малости, моем ничтожестве и моем человеческом несовершенстве. Вот о чем говорит Святой Павел. То же самое происходило с женщиной, о которой я рассказывала. Вследствие своего внутреннего опыта она оказалась в состоянии сильной инфляции, и последний сон стремился показать ей, что мощное внутреннее переживание вместе с тем является травматическим опытом, вызывающим мучительные страдания, заставляющим чувствовать себя уязвимой и несовершенной. Можно даже сказать, что сами эти откровения стали жалом в ее теле.

То, как вы назовете людей такого типа — набожными мистиками или шизофрениками — вопрос выбора понятий, поскольку оба определения близки. Здесь мы сталкиваемся с одним и тем же мотивом, указывающим на присутствие невероятной инфляции чувства вины. Известно, что, оказавшись на грани безумия, одни называют себя Иисусом Христом, другие считают, что явились причиной Первой мировой войны. Между обоими типами не слишком большая разница! В том и другом случае это проявление мании величия. Иногда возникает своего рода переключение: только что человек утверждал, что развязал Первую мировую войну, а две минуты спустя он уже называет себя спасителем мира. Как только определенный порог [сознания] преодолен, оба вида инфляции превращаются в одну, и только в самом крайнем случае можно обнаружить, что человек совершил какой-то незначительный грех. Такие люди либо относятся [к проступку] с чрезвычайным пренебрежением, силой интеллекта разнося все в пух и прах, либо по-детски эмоционально купаются в своем грехе, только чтобы не чувствовать своей вины — они истерически наслаждаются своими грехами и чувствами столь невыносимыми, что каждый встречный обязан их утешать! Эта патологическая реакция направлена как раз на избежание осознания реальной вины.

Другим аспектом слабости функции чувствования у автора (или у Мельхиора) является характерная для интеллектуала реакция на удары, наносимые по его подчиненной функции (функции чувствования). Эти удары столь болезненны и нетерпимы, что внезапно появляется белая птица и, как духовное озарение, чудесным образом уносит его от самого себя.

Замечание: На мой взгляд, весьма удивительно, что фон Шпат советовал Мельхиору стучать в стену. Мельхиор, естественно, ожидал попасть к нему, но вместо этого…

Он попадает к фон Шпату. Позже вы увидите, что Мельхиор вращается между двумя мирами: духовным миром фон Шпата и духовным миром Фо (миром мальчиков и матери). В данном случае возникает форма не мандалы, а скорее эллипса, так как отсутствует Анима, образующая круг. Воплощением матери могла бы быть фигура женщины возраста фон Шпата, а Анима могла бы найти воплощение в более молодом образе, таком как Фо, и эти два образа сформировали бы полный круг. Но в данном случае этих двух полюсов не существует. Фигура торговки яблоками периодически возникает то на одном маскулинном полюсе, то на другом, однако Анима вообще отсутствует. Это говорит об отсутствии не только каких-либо отношений, но и женского начала как такового.

Фон Шпат говорит: «Постучи в стену!» Его образ всегда связан с идеей звезд, небосвода, музыки, духовности, власти и порядка.

Таким образом, к полюсу фон Шпата относятся: звезды, небо, музыка, одухотворенность, призраки, власть и порядок. А к полюсу Фо — мать, деревья, животные и сами мальчики.

Мельхиор постучал в дверь и оказался на полюсе фон Шпата. Тут на него напали, но с помощью белой птицы он спасается, прорывается вперед. Затем он попадает к фон Шпату, и тот говорит: «Ты поступил очень хорошо, ты преодолел чувство вины». Как видите, белая птица является посланницей фон Шпата, и, быть может, благодаря этому магическому трюку Мельхиору удалось избавиться от чувства вины, получив ощущение мнимой духовности. Следует только выполнить несколько упражнений в духе йоги или ребефинга⁸⁵, или еще что-нибудь подобное, как вы становитесь свободными. В таких трюках проявляется весь фон Шпат, он восхищается тем, как Мельхиору удается избежать чувства вины.

Замечание: Я не понимаю, при чем здесь шлепанцы. Может быть, речь идет о том, что он был у своей жены под каблуком?

Будьте уверены, они имеют роковой смысл. С другой стороны, Софи говорит: «Я целый год их вышивала», что подразумевает наличие большой доли либидо. Вы только представьте себе: целый год вышивать! Для этого нужно делать один маленький стежок, потом другой маленький стежок — сколько любви она вложила в эту работу! Я не могу сказать, что Мельхиор был у своей жены под каблуком; он просто выкинул эти шлепанцы. Все, над чем другой человек трудился целый год, перестало для него что-либо значить. Если бы он обратил внимание на эти шлепанцы, то сказал бы себе, что он должен как-то ответить на такое чувство, но не захотеть оказаться под каблуком! Это могло привести к конфликту, поскольку подобным образом поступают все женщины: они дарят мужчине настоящую любовь, устраивая ему маленькую западню из собственного стремления к власти. Именно в этом и заключается проблема феминности для мужчин: как правило, в женщине есть и искренняя любовь, и преданность, но когда-нибудь женщина обязательно воспользуется не совсем честным способом, хитрой уловкой, чтобы получить власть над мужчиной.

Ошибка Мельхиора в том, что он отвергает все целиком; именно так и поступает мужчина-пуэр. Так как в женской любви всегда существует стремление к власти, он считает вполне оправданным отвергнуть всю любовь целиком: женщины — существа испорченные, их чувство — не что иное, как желание заставить мужчину оказаться под каблуком, посадить его в клетку зависимости.

Банальные, поверхностные суждения, подобные приведенному выше, избавляют мужчину от сложной проблемы, связанной с тем, чтобы ежедневно каждую минуту задавать себе вопрос: «Что это: хитрость или любовь?» Такие утверждения показывают, что мужчина не готов решать с женщинами эту проблему. Если он не осознает свою Аниму и свой собственный Эрос, он всегда будет попадать в такие ловушки и становиться жертвой женских хитростей. Например, муж хочет пойти в гости, а жена думает, что он там может встретить госпожу N.. которая вызывает у него интерес, поэтому она делает вид, что у нее болит голова и говорит: «Давай останемся дома. У меня болит голова». Но если бы у него была развитая функция чувствования, он бы понял, что сегодня это не головная боль, а хитрость, потому сказал бы, что он пойдет в гости, а она может оставаться дома, если у нее болит голова. На следующий день у нее действительно болит голова, и будет очень некстати, если он скажет: «Черт с тобой, я пойду один!» Только если мужчина обладает дифференцированным развитием Эроса, он может понять, является ли это женской уловкой или реальным фактом, но мужчины как раз не любят развивать свой Эрос. Вместо этого они предпочитают формулировки типа: «Я никогда этим не занимался» или «Я всегда [поступаю] так-то и так-то».

Если мужчина принимает проблему, связанную с чувствами, всерьез, он должен быть в контакте с тем, что каждую минуту делает женщина, а главное, ему следует всегда осознавать, что проявляется в данном случае: стремление к власти или реальное чувство, которые у женщины с неразвитым сознанием очень близки друг к другу.

Если вы — аналитик, проблема остается той же самой: пациентка может излить вам целую гамму чувств, но, как сказал Вергилий, «в траве всегда ползет змея», что значит: вы никогда не сможете быть полностью уверены в том, какое чувство ей больше всего близко (жажда любви или жажда власти). Но если вы из-за этого отвергаете в целом весь перенос, то наносите вред эмоциональной сфере пациентки. Не сумев принять реальное чувство при переносе, вы тем самым наносите пациентке вред. С другой стороны, если вы подвергаетесь воздействию переноса, она сможет прекрасно посадить вас в клетку своих чувств и обмануть вас. Таким образом, в какой бы момент мужчина не столкнулся с проблемой контакта с женщиной, он должен уметь видеть различия между «змеей в траве» и настоящей любовью, и он не сможет увидеть эту разницу, не имея дифференцированной чувственной сферы. Если такая сфера у него есть, он сразу почувствует подвох, и уже по голосу женщины и по ее взгляду определит, к чему она склонна и что она имеет в виду, и распознает то чувство, на которое он должен ответить. Но мужчина может это узнать, только дифференцируя свою Аниму на протяжении долгого времени, разбираясь с ней и с проблемами межличностных отношений. Если же он предпочитает использовать принцип «да» или «нет», то он никогда не сможет установить эмоционально близкие отношения с женщиной, а также стать аналитиком.

В данном случае речь идет об установке или-или. Мельхиор отвергает женщин вместе с их шлепанцами. Совершенно ясно, что он не относится к тому типу мужчин, которые попадают к женщине под каблук. Он против этого боролся. Помните хитрость, которая устроила ему жена, не растопив камин в его кабинете, чтобы заставить его присоединиться к вечеринке? Это типичная женская уловка, но Мельхиор на нее не попался. Он видит эти уловки насквозь, но не видит того, что Софи его любит; он не понимает, что у женщины одно не исключает другое. Для женщины любовь и власть сосуществуют вместе: она может любить мужчину и пользоваться хитростью — задача мужчины заключается в том, чтобы каждую минуту безошибочно определять, где присутствует одно, а где другое.

Вы помните, что в последней обсуждаемой нами главе Мельхиор с помощью белой птицы спасается от огромной волны, в которой утонули все его обвинители и палачи. Затем он поднимается на высокую гору и оказывается выше деревьев.

Пришла ночь, и он услышал вой волка. При свете звезд он увидел тени и вскоре оказался в кольце окружившей его волчьей стаи. Он в ужасе остановился. Как только он начинал двигаться, раздавался волчий вой, но когда он стоял на месте, волки на него не нападали. Поэтому он оставался сидеть, не двигаясь. Он не знал, сколько времени он так просидел: несколько часов или несколько минут. Он посмотрел на горизонт, на котором медленно поднималось солнце: на глаза навернулись слезы. Мельхиор увидел свет и распростер ему свои объятия. Волки исчезли, как исчезают облака.

К полудню опустился туман, и Мельхиор почувствовал запах плесени и гнили. Он подошел к какой-то деревянной изгороди, которую не мог хорошо рассмотреть, открыл калитку и вошел во дворик, где буйно разрослась трава. Посередине двора стояла обветшалая хижина, она оказалась полна странных маленьких людей с крючковатыми носами, похожими на птичьи клювы, и пронзительным взглядом. Карлики продавали большие желтые грибы с зелеными пятнами. На грибы падали лучи солнца, и от этого грибы источали желтый туман и странный запах. Карлики говорили: «Покупайте грибы. Эти — последние. Земля растворяется в тумане, солнце распадается. Покупайте грибы, пока они еще остались. Леса умирают, и мир взрывается. Покупайте! Это совсем недорого!» Мельхиор почувствовал, что теряет сознание, в тумане он чувствовал себя все хуже. Все еще ощущая боль от ран пригвожденной к нему черной мантии, которая по-прежнему висела у него на плечах, он ходил между странными людьми. Ему казалось, что вся земля покрыта грязью и плесенью. Он услышал женский смех, обернулся и увидел торговку яблоками. Совершенно нагая, она танцевала, показывала ему непристойные жесты и выкрикивала: «Покупайте грибы! Покупайте грибы! Эти — последние! Покупайте, пока их много! Земля покрывается плесенью, а солнце распадается! Леса умирают! Мир взрывается! Прекрасные цены! Хорошая покупка!» Затем к ней присоединилась привлекательная молодая женщина, тоже обнаженная, которая также показывала непристойности. Две танцующие женщины теснили Мельхиора, приближаясь к нему все ближе. Он испугался, достал нож и попытался их убить. Но кровь на их телах превратилась в красный туман, раны затянулись, и они снова ожили. Захохотав зловеще, они схватили его. Мельхиор закрыл глаза и увидел внутри себя синий туман, как если бы у него внутри было холодное небо, где светили звезды, и на этом холодном небосводе виднелись очертания огромного тела. Он вырвался из объятий женщин и попытался запеть. Он пел, пока звучала музыка, и его песня отражалась тысячекратным эхом. Музыка смолкла, огни погасли, и снова наступил день. Он стоял перед ледником и на некотором расстоянии от себя увидел нечто наподобие ледяного дома; напротив него стоял фон Шпат. Весь этот дьявольский сон с грибами прекратился.

Фон Шпат произнес: «Ты нашел путь сюда. Теперь ты один из нас. Ты спасся от суда людей. Ты победил жадность животных, изгнал мстительность погибающей земли. Теперь ты служишь звездам и обладаешь властью над людьми, над животными и над землей. Идем с нами, мы коронуем тебя как одного из наших братьев».

Вместо удовольствия Мельхиор почувствовал, как его сковал леденящий холод, но фон Шпат взял его за руку и повел за собой. «Ночь и хаос остались позади, — сказал фон Шпат, — сон больше не имеет власти. Теперь все время будет продолжаться день, за исключением того времени, когда ты спустишься на землю, чтобы явиться спящим людям в качестве призрака». Затем Мельхиор вошел в хрустальный дворец с круглой крышей, построенный в форме мандалы, однако он был холодным и внушал ужас. Фон Шпат сказал, что Мельхиору следует подождать, пока его не позовут, а все, что ему понадобится, он найдет на столе, стоявшем рядом. (То, что лежало на столе, представляло собой некое подобие волшебной палочки, инкрустированной жемчужинами в форме каких-то букв). Мельхиор прислонился к колонне и понял, что она ледяная. Комната была пустой. Он взял палочку в руку, и вся одежда, которая на нем была, упала на пол. Раны у него на плечах затянулись и исцелились. Он больше не замечал холода. Дверь медленно открылась, и он вышел на открытое место, где находилось множество ярких человеческих фигур: их тела были прозрачны, как стекло, а глаза походили на голубые камни. На высоком пьедестале лежала корона. Зазвонили колокола, и все пространство наполнилось музыкальной гармонией.

На одной стороне он увидел группу неподвижно стоящих мальчиков с поникшими головами. Один из стеклянных людей приказал двоим из них выйти вперед, и тогда они скованно подошли к пьедесталу, взяли корону и подняли ее к свету. Мельхиор подошел к ним. Колокольный звон прекратился. На какой-то момент он почувствовал себя потерянным и одиноким. Затем он встретился взглядом с одним из мальчиков и испытал ужасное потрясение: это были глаза Фо. Затем он понял, что все эти мальчики были из ватаги Фо. Они оказались в плену у своего врага, Ульриха фон Шпата, и застыли в неподвижности. Мельхиор подумал: «Я стану таким же окоченевшим, как они! Что я наделал? Я предал тех, кто считал меня своим, по кому тосковал и кого ждал всю свою жизнь. Они пришли ко мне, чтобы принять меня в свою компанию, а я их предал и отдал в руки злейшего врага. Я (и это важное предложение) разбил свою жизнь. Я полностью разбил свою жизнь». С ужасом Мельхиор осмотрелся вокруг. К нему приблизились два мальчика, собиравшиеся надеть на него корону. Он ощутил ужасную дрожь по всему телу, но она прошла, когда мальчики протянули ему корону, и он услышал тихий шепот: «Вы хотите отсюда уйти? Вы хотите убежать отсюда прочь?» Это был голос Фо. При этих словах Мельхиор словно ожил и подумал: «Он здесь! Фо здесь!» Какой-то момент он пребывал в нерешительности, так как фон Шпат смотрел на него с угрозой. Но затем он распростер руки и сказал: «Я хочу отсюда уйти, я хочу отсюда уйти». И сразу почувствовал, как его схватили руки мальчиков, кто-то поцеловал его в губы, и все исчезло. Подул теплый ветер. Мельхиор ощутил себя так, словно тонет в теплом воздухе. Он открыл глаза и очнулся на лугу. На небе сияла луна, а воздухе было полно светлячков, кружащихся в летнем воздухе. Он увидел около себя лицо Фо и, улыбаясь, погрузился в глубокий сон.