114-я сессия

114-я сессия

Не хотела приходить. Я как-то очень устала. Слишком много приходится сопротивляться, чтобы не сломаться совсем. Полное истощение. Плохо сплю. С трудом встаю. Ни о чем не хочется думать. Жизнь идет как какое-то чередование событий, при котором я присутствую. Нет никакого ожидания будущего. Меня как будто выжали. Нет сил…

Могу чем-то помочь?

За этим и прихожу. Надеюсь…

…Мне нравится говорить людям приятное. Они не всегда понимают. Мужчинами это часто воспринимается как заигрывание, как попытка затащить в постель. В бизнесе много таких тупоголовых. Я ему хочу помочь, а он в ответ: «Пойдем выпьем, посидим…». А мне не нужны эти мимолетные связи. Я потом себя чувствую проституткой. Мне не хватает человеческого тепла, я ищу его с жадностью. Неважно — мужчины или женщины… Не секса с ними. Просто тепла.

Хотя мне проще общаться с мужчинами. То ли они понимают лучше, или соображают лучше. И симпатичнее. С мужчинами я могу говорить на любую тему, а с женщинами нет. Мужчины — другие. Они не все могут понять, но — другие.

Сегодня пришла пораньше и гуляла возле вас. Зашла в магазин игрушек (молчит).

Что-то приглянулось?

Просто хотелось отстраниться от всего, что происходит. Я в каком-то подвешенном состоянии. Не знаю, что будет дальше. Я могла бы уехать навсегда, но пока не решила. И не хочу оставаться и все время чувствовать себя униженной. А уйти — значит, признать себя слабой. Но те, кто знает, говорят «уходи, так будет лучше».

Отец говорит: не волнуйся, я все улажу, все будет нормально… Я ему не верю. У меня нет вины в их разрыве… Но ничего он не наладит. Сейчас, скорее, я его поддерживаю. Не знаю, правильно это или нет? Я даже не знаю — переживаю ли я? (молчит).

Я знаю…

Так сказали бы…

Вы сами все говорите.

Хочется выйти из этого с наименьшими потерями. Чтобы меня это не разрывало…

Люблю смотреть на людей из окна. Интересно, какие у них проблемы? Я давно в бизнесе, там не до этого, но я уже знаю, что нет ничего важнее чувств. Если люди любят друг друга, они должны быть вместе. Но если это невозможно, я была бы счастлива, если бы тому, кого я люблю, было хорошо. Я не понимаю, если люди в добрых отношениях — почему им должно быть что-то запрещено?

Не совсем понял эту идею?

Если человек женат, почему я не могу любить его, если он также ко мне тянется.

А я к нему. Этот человек существует только для меня, а наши отношения— только для нас. И до этого никому нет дела. И отказываться от этого только потому, что он занят — это искусственно (молчит).

Это об отце?

Если эти отношения не дали ничего хорошего, то все, что сейчас происходит, не имеет смысла (снова молчит).

«Не имеет смысла». Это о наших встречах?

Нет, не цепляйтесь! (Ответ звучит предельно эмоционально). Я о совпадении человека и ситуации. Мне нужен был даже не отец! Он никогда не выполнял эту функцию! Он просто любил меня за то, что я есть! И восхищался тем, что я есть. Физический план вообще не важен! Для Лики я — женщина, с которой он ей изменил. Но я не воспринимаю себя как его женщину! (замолкает).

А как кого?

Не знаю. Дочь. Но дочь, с которой перейдена какая-то грань… И его я как мужчину не воспринимаю.

А кто он?

Наверное, отец. Я знаю, что он любит меня. А может, он просто человек. Или брат. Нет, он не был братом. С братом не бывает секса. Но и любовником он не стал. Он — просто человек.

Что значит — «просто человек»?

Посторонний. Мужчина или женщина. Просто че-ло-век. Люди общаются иногда годами, но между ними нет никакой близости. Духовной… Я боялась его потерять, хотела удержать любой ценой… Я, если бы знала, как это «аукнется», я бы не сделала… Но я «повелась» на свои чувства, и сделала то, что хотела. И от этого мне очень плохо.

Остановимся на этом.

* * *

Я не собирался предлагать читателю каких-то интерпретаций, но все-таки сделаю некоторые примечания, исходя из того, что текст будут читать не только специалисты. Наше общение продолжалось еще около года, и, как мне кажется, мы смогли проработать ее проблему и завершить терапию к нашему обоюдному удовлетворению. Свою главную задачу я видел не только в психологической поддержке и терапии депрессивных проявлений, которые в начальный период были в полном смысле зашкаливающими. Самым главным было, как и во многих других случаях, доращивание пациентки и восстановление тех нравственных ориентиров, которые не были сформированы в связи с отсутствием реальной семьи. Как следствие, ею не была прожита реальная эдипальная ситуации, адекватное разрешение которой, как уже неоднократно отмечалась, как раз и создает предпосылки для формирования морального Я личности (Сверх-Я).

И отец, и мать пациентки на протяжении длительного периода ее жизни были некими виртуальными и отчасти фантазийными образами. Тем не менее с матерью пациентка общалась чаще и явно конкурировала с ней за отца («Мама не разрешала мне с ним общаться, а сама общалась»). Девочка не знала двух последующих жен своего отца, но с Ликой она была хорошо знакома, и с ней тоже была такая же конкуренция. Но это была конкуренция уже физически зрелой женщины, страдающей от фиксации на психологических проблемах эдипального возраста. Я не буду анализировать ее отца и его семью — я никогда не знал их, но, естественно, у меня сформировались определенные представления, которые мне не хочется и неприятно высказывать.

Мы также не увидели в этом случае достаточно хорошей матери. Она не занималась воспитанием дочери и, по сути, упоминалась пациенткой всего несколько раз. И хотя пациентка не выражала особых негативных чувств к ней, напомню — с чем были связаны ее воспоминания: «Мама называла меня «тряпкой»». «Она про мои дни рождения забывала. Это было обидно». «Со мной вообще не хотела общаться». А когда в повторном браке у матери родился еще один ребенок, пациентка вспоминает: «Представляете, сказала мне: «Я еще и второго хочу родить!». То есть я — вообще не в счет».

Весьма показательна психодинамика воспоминаний об отношениях с отцом. Приведу их в виде последовательного списка:

«Когда умер дед, я поняла, что папы у меня нет».

«…Физически его, собственно, и не было. Жил отдельно…».

«Он осязаемо появился только прошлым летом».

«…Я влюбилась».

«Я знаю, что он любит меня».

«…Любовником он не стал».

«Он — просто человек. Посторонний». Здесь явно прослеживается желание оправдать и себя, и отца, и постепенное осознание, что, при всем многообразии представлений о развитии ситуации и чувств, окончательный вывод пациентки хотя и носит оттенок прощения («он— просто человек»), но звучит уничижительно («посторонний»).

Подсознательно обвиняется не только отец, но и вся семья, которая должна понести наказание за то, что с ней случилось. Пациентка не вербализует эту идею, но ее сновидение более чем красноречиво: «…Мне снится, что умерли все члены моей семьи. Какая-то автокатастрофа. И я — с ними. У меня очень ограниченное понятие семьи — это бабушка, дедушка, мама и я». Обратим внимание, что главный виновник ее страданий вообще вне семьи. Не менее информативна и одновременно трагична ее другая фраза: «Мне не хватает человеческого тепла, я ищу его с жадностью. Неважно— мужчины или женщины… Не секса с ними. Просто тепла».

А она мечтала о хорошей семье: «…Мне всегда хотелось большой дружной семьи, где все за одним столом — и мой муж, и мои дети тоже… Может быть, так и будет… Нет, уже не будет никогда». Никто в семье не интересовался, о чем она думает или чего хочет. Понимание трагизма ее отношений с семьей еще больше усиливается, когда она идентифицирует себя с Джульеттой, а родительские семьи — с Монтекки и Капулетти.

Там не хватало только Ромео. И он должен был появиться, и появился — к сожалению, совсем не в том обличье. Эта тема звучала в процессе сессий неоднократно. Все знают, как закончилась история Джульетты, и у меня было много тревоги по поводу возможного выбора моей пациентки.

В конце средней части терапии включились защитные механизмы, и она начала отрицать переживания, иногда — как бы аннулируя их («Я даже не знаю — переживаю ли я?»). И буквально через одну фразу добавляет: «Хочется выйти из этого с наименьшими потерями. Чтобы меня это не разрывало…». На некоторых предыдущих сессиях психологические защиты (примитивного уровня) были даже более яркими: «Я иногда думаю — а было ли это на самом деле?». К этому же варианту можно было бы отнести некоторые поведенческие феномены: «Сегодня пришла пораньше и гуляла возле вас. Зашла в магазин игрушек… хотелось отстраниться от всего, что происходит», — что можно было бы интерпретировать как желание вернуться в ранее детство или хотя бы в тот период, когда этой ситуации еще не было.

На одну из последних сессий она пришла и сообщила — сегодня утром услышала по радио одну старую песню, и она ко мне привязалась. Весь день в голове. Помните, была такая «Пропала собака…». Я спросил: «Мне нужно это интерпретировать?»— и обрадовался, когда услышал: «Уже научилась сама…». Это была уже не та 15-летняя девочка, с которой мы встретились 3 года назад.

Все завершилось как в ее сновидении, которое она рассказала на одной из сессий: «…Горе уходит, проходит много времени, и я вдруг начинаю жить какой-то своей жизнью. У меня муж, дети».

Читатель, скорее всего, спросит: «А, может быть, все и так бы постепенно прошло и забылось?». — Возможно, но вероятность такого варианта ничтожно мала. К счастью для этой пациентки, она обратилась к терапии в «остром» периоде — на пике ее интрапсихического и межличностного конфликта. В двух других подобных случаях, с которыми мне приходилось сталкиваться, когда первая встреча с терапевтом состоялась только через 15–20 лет после психической травмы, ситуация была намного печальнее. Длительные и безуспешные попытки самостоятельного преодоления ее последствий сопровождались целой чередой межличностных конфликтов, сексуальных дисгармоний и психосоматических расстройств и в конечном итоге потребовали обращения к помощи психиатров и онкологов.