Основа этоэстетики

Основа этоэстетики

Диотима: Неужели ты не понимаешь, что лишь созерцая прекрасное тем, чем его и надлежит созерцать, он сумеет родить не призраки добродетели, а добродетель истинную, потому что постигает он истину, а не призрак? А кто родил и вскормил истинную добродетель, тому достается в удел любовь богов, и если кто-либо из людей бывает бессмертен, то именно он.

Платон

Почему ощущение «красивого», «прекрасного» исключительно человеческое свойство? Ответ на этот вопрос, по всей видимости, следует искать в гносеологическом устройстве человека, которое необходимо признать столь же величественным, сколь и нелепым. Подобно вечному Риму, гносеологическая конструкция, составляющая нас, сама себя строит и тут же разрушает. Причем, если строительство всегда начинается от некой опоры, то разрушение может произойти до самого основания, что делает человека единственным животным, способным осмысленно и целенаправленно свести счеты с жизнью. Это вечное движение обусловлено парадоксальной способностью человека – сомневаться в собственном восприятии, в собственной мысли и собственных словах.

Этот знаменитый спор между Дж. Э. Муром и Л. Витгенштейном неслучайно превращен в самую настоящую легенду о битве Титанов. Дж. Э. Мур заявлял, что есть множество вещей, которые любому человеку доподлинно известны, что, например, у него есть рука, что существует внешний мир, что люди существовали и до его рождения. Эти утверждения, полагал Дж. Э. Мур, обладают для человека такой достоверностью, что бесполезно с этим спорить. Но Л. Витгенштейн все-таки спорил. Впоследствии, разъясняя эту коллизию, Н. Малкольм напишет: «Парадоксальное философское высказывание не может не быть ложным (имеются в виду доводы Л. Витгенштейна, – А.К., А.А.). Это объясняется тем, что они (эмпирические высказывания, с одной стороны, и философские, с другой, – А.К., А.А.) парадоксальные совсем в разных смыслах. Философское же высказывание парадоксально оттого, что утверждает ошибочность обыденной формы речи. Но ошибочная речь не может быть ошибочной»¹⁰⁷. Это удивительно тонкое замечание разводит действительно принципиально разные вещи: мысль, буквально сотканную из сомнений, и речь, которая самим фактом своего существования утверждает, что сомнению нет места в мире (она, по сути, остается утвердительной, даже когда высказывает сомнение, поскольку таким образом утверждает наличие сомнения; кроме того, она просто безапелляционна по своей форме – в речи есть только то, что в ней есть, вне зависимости от того, что есть в этот момент в мысли).

Человек, уже будучи в мире, причем, в совершенно реальном мире, создает новый, дополнительный, второй мир – мир идей, мир, по сути своей, эфемерный, но для человека более чем значительный. Вот почему человек способен пожертвовать первым ради второго. Смерть «за идею» – это феноменальное «достижение» человечества, отличающее его столь разительно от всего живого, достижение, могущее стать абсолютным критерием человеческого существования.

И все это кажется странным, даже нелепым, но ведь именно разрушая, мы способны достигать совершенства. Все, что создает наш мозг, наше мышление – это стены и башни, которые могут быть замечательны сами по себе, но они искусственны, они отделяет нас от существа. Но все же наше существо слишком хорошо само по себе, чтобы мы могли позволить ему существовать отдельно от нас. Это было бы просто верхом расточительности! Парадокс «золотой клетки» – она красива, но лишает нас красоты. Вместе с тем, не создав, и не разрушишь, не зная несвободы, не сможешь оценить свободу. Вот почему, именно наша способность к саморазрушению научила нас истинному чувству красоты. Недаром мы, без всякой предварительной метафизической подготовки, с таким почтением относимся к понятию «духовного кризиса».

Такой кризис есть разрушение стен, того огромного, почти неприступного замка, который мы выстроили на благодатной, ко всему способной почве. И в этом построении себя, для возможности еще большего, еще более значительного разрушения, и состоит основное противоречие человека, противоречие, благодаря которому он и есть человек, «человек, свидетельствующий прекрасное». Человеку дано величайшее страдание – страдание собственного разрушения, ощущение собственного конца. Но именно такова цена истинной красоты, и тем ценнее этоэстетическая работа. «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» [Иоанн XII, 24]. Эти слова Христа транскультурны и трансрелигиозны – чтобы возродить мир, его нужно уничтожить, говорит нам Ветхий Завет историей Потопа, о том, что лишь отчаяние, доведенное до предела, открывает нам истину Божественного, писали Кьеркегор и Ницше, и даже в народном фольклоре, чтобы преобразиться, герой должен прежде погибнуть, прыгнув в кипящие котлы.

И, видимо, таков механизм. Когда человек достигает собственной сущности, он доходит до центра себя, и этот центр – суть, абсолютное ничто, которое определяет индивидуальность всех будущих отношений человека, то есть фактически подлинно личное, индивидуальное существование самого человека. Но вместе с тем, этот центр так и остается этим Ничто, при этом, Сущее, как показывает онтология психософии, есть такое же Ничто – безграничная возможность мира. Ничто равно Ничто, и то, и другое – и Ничто человека, и Ничто Сущего – это неограниченная возможность. Отличны лишь их сущности, центры, которые определяют индивидуальность будущих отношений и делают человека человеком, а Сущее – Сущим. Коли так, то нельзя допустить, что их возможности различны, поскольку они неограниченны. Таким образом, приходя к своему Ничто, мы, тем самым, приходим к Ничто Сущего. Наша чистая сущность, как в зеркале, свидетельствует Сущее. Они отличны (из-за потенциальной индивидуальности будущих своих отношений, иными словами – из-за своих тенденций, но тенденции рождаются там, где есть к чему их применить, но их нельзя применить к ничто, поэтому здесь это отличие не играет роли), и они тождественны (поскольку представляют собой неограниченную полипотентную возможность, которая просто не может быть отличной из-за своей неограниченности).

В своей знаменитой статье «Что такое метафизика?» М. Хайдеггер пишет: «В Ничто человеческого присутствия сущее в целом впервые только и приходит к самому себе сообразно своей наиболее собственной возможности, то есть конечным образом». И добавляет в примечании: «В опыте ничто рушится все в человеке, кроме его чистого существа»¹⁰⁸. Именно в собственной ничтойности мы оказываемся тождественны Сущему, и поэтому красота в нас, это красота во всем – и не за счет проекции (наплывания, поглощения, обезличивания, всепринятия), а за счет тождественности. Но ведь именно наш первичный центр и порождает отношения (до поры до времени, это прерогатива именно нашего сущностного центра, но в процессе формирования личности он теряет ее, а впоследствии, в процессе развития личности, эта способность может вернуться к нему), и поэтому именно эти отношения красивы.

Впрочем, они не слишком деятельны (в привычном для нас понимании этого слова), о них, скорее, можно говорить как о направленности, о побуждении, нежели о деятельности. Но в этом направлении-побуждении и заключена основа живой этики. Живая этика – это не место, которое мы уступили пожилому человеку в транспорте, это наше желание, внутренняя потребность его уступить, оказать помощь. Подлинная этика не может и не должна определяться «цифрами»: сколько бабушек человек перевел через дорогу и сколько поклонов он отбил своему идолу – это не вопрос этики, это вопрос игры в «правильное-неправильное». Живая этика – это внутреннее состояние, это побуждения, идущие от нашего сущностного центра, и они красивы, потому что в этом их сущность. В центре каждого из нас наличествует красота, а не мораль, поскольку мы не рождаемся социальными, мы становимся ими. Красота в нас спасет наш мир.

В философском дискурсе есть разные, более или менее оптимистичные трактовки этой позиции. Так Блез Паскаль, например, менее оптимистичен: «Уясним же, что мы такое: нечто, но не всё; будучи бытием, мы не способны понять начало начал, возникающее из небытия; будучи бытием кратковременным, не способным охватить бесконечность»¹⁰⁹. Впрочем, для философа, существовавшего в логике абсолютного времени и пространства, такой вывод вполне естественен. Достаточно представить себя в огромной комнате без начала и конца, где действует только уничтожающее жизнь время, чтобы понять эту логику. Вот почему Н.О. Лосский отвечает Б. Паскалю необходимостью отказаться от понимания сущности человека в пространственно-временном континууме. Человек – существо сверхпространственное и сверхвременное, утверждает Н.О. Лосский, и «необходимо выработать ясное представление о том, что значит быть существом сверхпространственным и, следовательно, не имеющим в себе той раздробленности, которая свойственна пространственным вещам. Еще труднее, но и важнее научиться понимать, что значит быть существом сверхвременным и, следовательно, не имеющим той раздробленности и той “непрерывной исчезаемости”, которая свойственна событиям и процессам»¹¹⁰.

Эта полемика сама по себе интересна, но она не изменяет главного – психологического опыта, который известен каждому. «Слушай свое сердце», «душу трогает», «поступай как знаешь» – все эти устойчивые выражения отражают переживания живой этики. Впрочем, надо еще научиться чувствовать то, что мы чувствуем, и жить в соответствии с этим «голосом сердца». А это возможно лишь в реальности индивидуальных отношений, которые и открывают нашу сущность для нас самих. Таковы задачи института Учительства, духовного наставничества в восточной традиции, таковы они были в античном мире. Платон говорит: «Вот каким путем нужно идти в любви – самому или под чьим-либо руководством: начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам, подниматься ради самог`о прекрасного вверх – от одного прекрасного тела к двум, от двух – ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что же это – прекрасное (курсив наш, – А.К., А.А.)»¹¹¹.

Что же такое это «самое прекрасное»? Это, пожалуй, самое важное ощущение-переживание, которое испытывает человек в результате всех кризисов личностного роста. Впрочем, это путь не слишком совпадает с тем, который описан Платоном, но в этом и нет ничего странного, ведь психотерапевтическое сопровождение процесса развития личности мы осуществляем в отношении современного человека, а не древнего грека, чье бытие насквозь мифологично. Что же мы видим у современного человека? Анализируя результаты работы по психотерапевтическому сопровождению процесса развития личности, мы отмечаем, что пределы красивого раздвигаются, в первую очередь, за счет естественной красоты человека и живой природы. Неслучайно в работе «Первый шаг к положительной эстетике» Вл. Соловьев пишет: «Только на основании этих истин (объективность красоты и недостаточность искусства), а никак не через возвращение к артистическому дилетантизму возможна будет дальнейшая плодотворная работа в области эстетики, которая должна связать художественное творчество с высшими целями человеческой жизни»¹¹².

Причем, человек не всегда осознает это свое переживание как переживание «красоты», «прекрасного», поскольку эти категории слишком формализованы в нашем «индустриальном обществе». Часто он говорит проще: «мне хорошо», «мне очень приятно», «я чувствую себя свободным», «я рад», «это настоящее». Слово «красота» появляется чуть позже, когда пределы восприятия красивого уже столь велики, что «безобразное» перестает восприниматься таким образом. По-настоящему безобразным для человека становится всякое насилие, в остальном же оценочная шкала устраняется. Ощущение радости жизни – это подлинное ощущение красоты мира. Платон пишет: «Прекрасное это предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или знания, не в чем-то другом, будь то животное, Земля, небо или еще что-нибудь, а само по себе, всегда в самом себе единообразное; всё же другие разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его не становится ни больше, ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает»¹¹³.

И теперь мы можем вернуться к проблематичному вопросу «добра» и «зла». «Строго говоря, – пишет С. Кьеркегор, – всюду, где только идет речь о выборе, там выдвигаются и этические вопросы, и единственный абсолютный выбор – это выбор между добром и злом, благодаря которому человек разом вступает в область этики»¹¹⁴. «Нет “я”, нет души, – говорит О. Вейнингер, – высшей, совершенной реальностью обладает только добро, которое заключает в себя всякое единичное содержание…зло одинаково во всех людях…Дьявол – это есть человек, у которого есть всё и который всё же не добр; между тем обладание всем должно проистекать только из доброты и существует только благодаря доброте»¹¹⁵. Это требования выбора между «добром» и «злом» – кажется абсолютно естественным для самой природы человека. Однако же, чтобы утвердиться в истинном существовании «добра» и «зла» как неких абсолютных самоценных Начал, нам придется признать существование Бога и Дьявола. Жизнь действительно награждает нас неприятностями, но они не есть «зло», как проявление некой «злой воли».

«Зло» – лишь рационалистический конструкт, воздвигнутый на иррациональных аффектах. Его, как показал в своих работах К. Лоренц, нет даже в мире живой природы, где, как кажется, царствует перманентное насилие. Неслучайно, К. Лоренц называет «агрессию» животного лишь «так называемым злом» и добавляет: «В символе Древа Познания заключена глубокая истина. Знание, выросшее из абстрактного мышления, изгнало человека из рая, в котором он, бездумно следуя своим инстинктам, мог сделать все, чего ему хотелось»¹¹⁶. Абстракция изгнала человека из рая, не «зло», а наши представления о «зле».

«Зло» – это наша оценка для разного рода неприятностей, боли, чувств горя или безысходности. Но все это не делает саму жизнь ни хорошей, ни плохой. Она просто такая, какая она есть. Другое дело, что многие наши несчастья – нашего собственного производства, как индивидуального, так и группового. Но это не означает ничего другого, как только то, что перед нами стоит задача искать способы решения возникших проблем и механизмы предотвращения возможных будущих напастей такого рода. Осознание же того, что в этом мире нет «зла», устраняет идею противостояния «злу», то есть лишает нас необходимости идти на войну. И в этом, возможно, главный смысл этоэстетического посыла – «зло» перестает быть «злом», когда мы отказываемся видеть в нем «зло».

Истинная красота рождается в непосредственном отношении и потому существует только «здесь и сейчас». Поступок, действие, решение так же имеют смысл только «здесь и сейчас». Красив сам по себе поступок также только «здесь и сейчас», если же мы позже будем оценивать его таковым, то сам этот акт оценивания является нашим поступком, и именно ему и предназначается та оценка, которую мы придаем «здесь и сейчас» тому или иному историческому факту.

Отношения, которые регламентируются «моралью для всех», на деле – отношения между двумя. Тут парадокс: то, что в отношении между двумя ощущается как прекрасное, может формальной моралью определяться как безнравственное. М. Хайдеггер красиво говорит о со-бытии, и в этом отражается глубина красоты отношения: «Ни одно изменение не приходит без опережающего указывающего путеводительства. Но как сможет достичь нас какое-то путеводительство, если не высветится Событие, которое, призывая, требуя человека, озарит его существо, даст ему сбыться и в этом о-существлении выведет смертных на путь мыслящего, поэтического обитания на земле?»¹¹⁷

К отношению мы никогда не приходим совершенно чистыми, мы несем в себе некий прежний груз, мы уже не-событие, мы со-реальность (если понимать Бытие и Реальность так, как их понимает психософия). «В каждом человеке, – говорит С. Кьеркегор, – есть нечто мешающее ему видеть свою душу насквозь; иногда это нечто разрастается до такой степени и в совокупности с различными лежащими вне воли человека житейскими условиями так запутывает его, что он почти не в состоянии открыть своей души другим; тот же, кто не может открыться перед другим, не может любить и, следовательно, несчастнейший человек в мире»¹¹⁸.

И только способность достичь своего сущностного «я» дает возможность осуществить «со-бытие». «Мысль всякой души, – пишет Платон, – которая стремится воспринять надлежащее, узрев [подлинное] бытие, хотя бы и ненадолго, ценит его, питаясь созерцанием истины и блаженствует, пока небесный свод не перенесет ее по кругу опыт на то же место. При этом кругообороте она созерцает самое справедливость, созерцает рассудительность, созерцает знание – не то знание, которому присуще возникновение и которое как иное находится в ином, называемое нами сейчас существующим, но подлинное знание, содержащееся в подлинном бытии. […] Красота сияла среди всего, что там было. […] Когда кто-нибудь смотрит на здешнюю красоту, припоминая при этом красоту истинную, он окрыляется»¹¹⁹.

Поэтому между двумя нет ограничений, если оба ощущают красоту происходящего, и Платон добавляет, говоря о душе: «Презрев все обычаи и приличия, соблюдением которых щеголяла прежде, она готова рабски служить своему желанному и валяться где попало, лишь бы поближе к нему – ведь, помимо благоговения перед обладателем красоты, она обрела в нем единственного исцелителя величайших страданий»¹²⁰. В диалоге «Пир» Платон показывает, как подлинно красивое делается истинно этическим: «Сократ: Но скажи еще вот что. Не кажется ли тебе, что доброе прекрасно? Агафон: Кажется. Сократ: Но если Эрот нуждается в прекрасном, а доброе прекрасно, то, значит, он нуждается и в добре. Агафон: Я не в силах спорить с тобой, Сократ. Пусть будет по-твоему. Сократ: Нет, милый мой Агафон, ты не в силах спорить с истиной, а спорить с Сократом дело нехитрое»¹²¹.

В «здесь и сейчас» возникает со-бытие Двух, это само переживание жизни как таковой, и в этом то главное, о чем говорит этоэстетика. Только это позволяет нам разрушить преграды индивидуальной реальности и даже собственно реальности, только это позволит нам освободиться от груза внешних наслоений, только это уничтожает одиночество и делает человека счастливым.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.