1. Значение снов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Значение снов

С помощью языка человек пытается обозначить вещи таким образом, чтобы его слова передавали смысл сообщаемого. Но иногда он использует термины или образы, которые в строгом смысле описательными не являются и могут быть поняты лишь при определенных условиях. Возьмем, к примеру, множество аббревиатур, которыми наводнены наши газеты, таких, например, как ООН, ЮНЕСКО, НАТО, или торговые марки, названия лекарств, нашивки, эмблемы, знаки различия. Сами по себе бессмысленные, они становятся узнаваемыми в результате общего употребления или преднамеренным образом. Это не символы. Это знаки, и они лишь обозначают объекты, к которым относятся. То, что мы называем символами, – это термин, имя или изображение, которые могут быть известны в повседневной жизни, но обладают специфическим добавочным значением к своему обычному смыслу. Предполагается, что они содержат нечто смутное, неизвестное или скрытое от нас. Например, многие критские памятники отмечены знаком двойной секиры. Это предмет, который нам известен, но мы не знаем его символического смысла. Или представьте себе индуса, который, вернувшись из Англии, рассказывает друзьям, что англичане поклоняются животным, поскольку в старых английских церквах он обнаружил изображения орлов, львов, быков. Он не знал (как и многие христиане), что эти животные – символы евангелистов, восходящие к видению пророка, а видение, в свою очередь, имеет предшествующую аналогию с египетским богом солнца Гором и его четырьмя сыновьями. Такие предметы, как колесо и крест, тоже известны повсеместно, но при определенных условиях и они имеют символическое значение. То, что они символизируют, все еще является предметом противоречивых суждений.

Таким образом, слово и изображение символичны, если они подразумевают нечто большее, чем их очевидное и непосредственное значение. Они имеют более широкий «бессознательный» аспект, который всякий раз точно не определен или не может быть объяснен. И надеяться определить или объяснить его нельзя. Когда мы исследуем символ, он ведет нас в области, лежащие за пределами здравого смысла. Колесо может привести нас к концепции «божественного солнца», но здесь мы вынуждены признать свою некомпетентность: человек не способен определить «божественное» бытие. Когда со всей нашей интеллектуальной ограниченностью мы называем что-либо «божественным», мы всего лишь даем ему имя, которое основывается на вере, но никак не на фактическом свидетельстве.

Так как существует бесчисленное множество вещей, находящихся за пределами человеческого понимания, то мы постоянно пользуемся символической терминологией, чтобы представить понятия, которые не можем определить или полностью понять. Это одна из причин, по которой все религии пользуются символическим языком или образами. Но подобное сознательное использование символов – лишь один аспект психологического факта большого значения: человек также продуцирует символы спонтанно и бессознательно в форме снов.

Это не так легко понять, хотя и необходимо, если мы хотим узнать больше о том, как работает человеческое сознание. Если задуматься, человек никогда ничего полностью не воспринимает и никогда ничего полностью не понимает. Он может видеть, слышать, осязать, воспринимать вкус, но, насколько далеко он видит, как хорошо он слышит, что говорят ему осязание и вкус, зависит от количества и качества его ощущений. Они ограничивают восприятие им окружающего мира. Пользуясь различными приборами, человек может частично компенсировать недостатки своих органов чувств. Например, он может увеличить пределы зрения с помощью бинокля, а чувствительность слуха – с помощью электронного усиления. Но большинство разработанных приборов могут только приблизить отдаленные и маленькие объекты к его глазам или сделать слабые звуки более слышимыми, и не более. Неважно, какими инструментами он пользуется, в некоторой точке все равно наступает предел уверенности, за который осознанное знание переступить не может.

Более того, существуют бессознательные аспекты нашего восприятия реальности. Когда наши органы чувств реагируют на реальные явления, скажем, на изображения или звуки, они переводят их из области реального в область разума, – это очевидный факт. Здесь они становятся психическими явлениями, конечная природа которых непознаваема (психика не может познать свою собственную психическую сущность). Поэтому любой опыт содержит бесконечное множество неизвестных факторов, не говоря уже о том, что каждый конкретный объект всегда неизвестен в определенных отношениях, поскольку мы не можем знать конечной природы самой материи. Кроме того, существуют некоторые события, которые мы не отмечаем в сознании, они остаются, так сказать, за его порогом. Эти события имели место, но были восприняты подпорогово, без участия нашего сознания. Мы можем узнать о таких событиях только интуитивно или в процессе глубокого размышления, который ведет к последующему сознанию того, что они должны были произойти; и, хотя первоначально мы игнорировали их эмоциональное и жизненное значение, оно все же проступило из бессознательного в виде послемысли. Подобные события могут проявиться, например, в форме снов. Как правило, бессознательный аспект любого явления открывается нам в снах, в которых он возникает не как рациональная мысль, а в виде символического образа. Исторически именно изучение снов подвигло психологов на изучение бессознательного аспекта сознательных психических явлений.

Прежде чем прийти к более или менее рациональному и научному пониманию функциональной роли сновидений, человечеству пришлось пройти долгий путь. Первым, кто попытался практически исследовать бессознательный фон сознания, был Зигмунд Фрейд. Общим положением в его работе было то, что сны не являются делом случая, они связаны с сознательными проблемами и мыслями. Такое предположение никоим образом не было сделано произвольно. Оно основывалось на выводах известных неврологов (например, Пьера Жане), что невротические симптомы связаны с определенным сознательным опытом. Эти симптомы оказываются даже некими отщепленными областями сознательного разума, областями, которые в другое время и при других обстоятельствах были бы сознательными. В конце прошлого века Фрейд и Иосиф Брейер выяснили, что невротические симптомы – истерия, некоторые виды боли и не соответствующее принятым нормам поведение – несут в себе символическое значение. Это один из путей, по которым бессознательная психика проявляет себя, так же как и в снах, и оба пути оказываются одинаково символичными. У пациента, который, к примеру, столкнулся с непереносимой ситуацией, может развиться спазм при глотании: «он не может это проглотить». В сходных условиях психологического стресса другой пациент получает приступ астмы: он «не может дышать атмосферой дома». Третий страдает от паралича ног: «он не может ходить», т. е. «не может больше идти». Четвертый, которого рвет во время еды, «не может переварить» какой-то неприятный факт. Можно привести много примеров подобного рода, но такие физические реакции – лишь одна из форм, в которой выражаются проблемы, бессознательно волнующие нас. Чаще же они находят воплощение в снах.

Любой психолог, которому довелось выслушивать людей, описывающих свои сны, знает, что символика сна намного разнообразнее, чем физические симптомы неврозов. Она часто состоит из детально разработанных и живописных фантазий. Но, если аналитик при работе с материалом этих снов будет использовать разработанную Фрейдом технику «свободных ассоциаций», он в конце концов обнаружит, что сны могут быть сведены к нескольким основным типам. Эта техника сыграла важную роль в развитии психоанализа, так как она позволила Фрейду использовать сны как исходную точку для исследования бессознательных проблем пациента. Фрейд сделал простое, но глубокое наблюдение: если поощрить видевшего сон продолжать рассказывать о своем сновидении и мыслях, на которые оно наводит, то пациент пойдет достаточно далеко и откроет бессознательный фон своего недуга: как тем, что он скажет сам, так и тем, о чем он бессознательно умолчит. Идеи сновидца могут казаться иррациональными и несущественными, но через некоторое время можно легко обнаружить, чего он старается избежать, какие неприятные мысли или переживания он в себе подавляет. Неважно, каким путем он стремится замаскировать это; все, что он говорит, указывает на суть его проблемы.

Таким образом, если врач обладает достаточным терпением, то он может услышать многое из того, что направлено как бы на сокрытие тайны от сознания пациента. Врач вообще-то достаточно часто сталкивается с темными сторонами жизни людей, что позволяет ему редко ошибаться при интерпретации намеков, которые пациент выдает за знаки встревоженной совести. То, что открывается в конце концов, к сожалению, обычно подтверждает его предположения. В этой области трудно что-либо возразить против фрейдовской теории вытеснения и осуществления желаний как очевидной причины символизма снов.

[Фрейд придавал особое значение снам как отправной точке процесса «свободных ассоциаций».][73] Но спустя время я стал чувствовать, что использование богатых фантазий, которые бессознательное продуцировало во время сна, бывает неадекватным и порой вводит в заблуждение. Я начал сомневаться в этом, когда однажды коллега рассказал мне о своих переживаниях во время долгого железнодорожного путешествия по России. Хотя он не знал языка и не мог даже разобрать написание кириллического алфавита, по дороге он размышлял над странными буквами, которыми были выполнены железнодорожные надписи, и фантазировал, придумывая для них разные значения. Одна мысль порождала другую, и в неспешном расслабленном состоянии он обнаружил, что «свободные ассоциации» всколыхнули много старых воспоминаний. Среди них досадно обнаружились некоторые давно утраченные и неприятные темы, которые он не хотел держать в памяти и сознательно забыл. Фактически этот человек оказался перед тем, что психологи назвали бы его «комплексами», т. е. подавленным эмоциональным содержанием, которое могло вызывать постоянное психологическое раздражение или в некоторых случаях даже симптом невроза.

Этот эпизод навел меня на мысль, что, если хочешь определить комплексы пациента, нет необходимости рассматривать сны как исходную точку процесса «свободных ассоциаций». Описанный случай показал, что можно достичь центра непосредственно с любой точки окружности. Можно начать с букв кириллицы, [с медитации перед хрустальным шаром, с молитвенного колеса] или современной живописной картины, или даже со случайного разговора по поводу пустякового события. В этом отношении любое другое отправное событие столь же эффективно, как и сон. [И тем не менее сны имеют особое значение даже тогда, когда они возникают в результате эмоционального расстройства, в которое вовлечены присущие тому или иному лицу комплексы. («Привычные» комплексы – это наиболее чувствительные зоны психики, приоритетно реагирующие на внешние беспокоящие стимулы). Вот почему свободные ассоциации могут привести от любого сна к потаенным кризисным мыслям. Здесь, однако, я понял (если до того я был прав), что сами сны выполняют свою собственную, отдельную, имеющую смысл функцию.] Очень часто сны имеют определенную целеполагающую структуру, указывающую на подспудную идею или намерение, хотя, как правило, последние поначалу как таковые могут и не восприниматься. [Поэтому я стал размышлять, нужно ли уделять больше внимания актуальной форме и содержанию сна или же позволить «свободной ассоциации» вести по цепи мыслей к комплексам, которые могут быть легко обнаружены и другими способами.]

[Изменение моего отношения к снам повлекло изменение и самого метода; в новом методе принималось во внимание все разнообразие области сновидений. История, рассказанная сознательным разумом, имеет свое начало, развитие и конец, но во сне все обстоит иначе. Координаты времени и пространства здесь совершенно другие, и, чтобы это понять, необходимо исследовать сон со всех сторон, точно так же, как можно взять в руки неизвестный предмет и поворачивать его до тех пор, пока не выявятся все особенности его формы.] Возможно, я уже достаточно полно показал, как постепенно пришел к разногласию со «свободной ассоциацией» Фрейда; я стремился держаться как можно ближе к самому сну и исключать все малозначительные идеи и ассоциации, которые он вызвал. И хотя они на самом деле могли привести к комплексам у пациента, у меня имелась другая, более далеко идущая цель, чем выявление комплексов, вызывающих невротические расстройства. Существует много иных способов, посредством которых их можно обнаружить, например, психолог может получить все нужные указания с помощью тестов словесных ассоциаций (спросив пациента, с чем он связывает данный набор слов, и изучив его ответы). Но, чтобы узнать и понять психическую жизнь целостной отдельной личности, важно осознать, что сны человека и их символические образы играют более значительную роль. Почти каждый, например, знает, что существует бесчисленное множество образов, которые могут символизировать половой акт (или, можно сказать, представленных в форме аллегории). Любой из этих образов путем ассоциации может привести к идее полового акта и к специфическим комплексам, которые проявляются у индивида в отношении собственных сексуальных установок. Но точно так же можно выявить эти комплексы путем фантазирования над незнакомыми русскими буквами. Отсюда я пришел к предположению о том, что сон может нести в себе и иное послание, чем сексуальная аллегория, и что это происходит по определенным причинам. Попробую это проиллюстрировать. Человеку может присниться, что он вставляет ключ в замок, машет тяжелой палкой или пробивает дверь таранящим предметом. Все эти действия можно рассматривать как сексуальную аллегорию. Но фактически само бессознательное выбирает один из этих специфических образов: это может быть и ключ, и палка или таран, – и это обстоятельство само по себе также значимо. Всякий раз задача заключается в том, чтобы понять, почему ключ был предпочтен палке или тарану. И иногда в результате оказывается, что содержание сна вовсе не сексуальный акт, а имеет другую психологическую интерпретацию. Рассуждая таким образом, я пришел к выводу, что в интерпретации сна должен принимать участие лишь тот материал, который составляет его ясную и видимую часть. Сон имеет свои собственные границы, и его специфическая форма говорит нам, что к нему относится, а что уводит от него.] Вышеупомянутая идея о сновидениях, с их латентной целеполагающей структурой, была для меня новой и оказалась поворотной на пути развития моего подхода в психологии. Не упуская полностью из виду идею «ассоциации», я предпочел сконцентрировать больше внимания на самом сне, то есть на его непосредственной форме и содержательных элементах. Например, моему пациенту приснилась пьяная, растрепанная вульгарная женщина. Ему казалось, что эта женщина – его «жена», хотя на самом деле его жена была совсем иной. Внешне сон представляется абсолютной бессмыслицей, и пациент отвергает его, считая полной ерундой. Если бы я, как врач, позволил ему начать процесс ассоциаций, он неизбежно попытался бы уйти как можно дальше от неприятного намека своего сна. В этом случае он пришел бы к одному из своих ведущих комплексов – комплексу, который, возможно, не имел ничего общего с женой, и тогда мы ничего не узнали бы о значении этого сна. Что же в таком случае пыталось передать его бессознательное с помощью своего ложного заявления?

Неопытный в толковании сновидений человек может подумать, что сны представляют собой бессмысленное, хаотическое нагромождение происшествий. Но если представить, что это нормальные события, какими они на самом деле являются, то приходится признать, что они либо каузальны, то есть основаны на реальных событиях, либо служат для определенной цели, либо и то, и другое вместе; иными словами, они имеют смысл.

Ясно, что вышеупомянутый сон как-то пытался выражать идею опустившейся женщины, тесно связанной с жизнью пациента. Но так как проекция этого образа на его жену была неоправданной и фактически неверной, то за объяснением смысла этого отталкивающего образа следовало обратиться к чему-нибудь другому. К чему же?

Еще в средние века, задолго до того, как физиологи выяснили, что в каждом человеке есть мужские и женские гормональные элементы, говорилось, что «каждый мужчина несет в себе женщину». Этот женский элемент в каждом мужчине я назвал «Анима». Женский аспект представляет определенный подчиненный уровень связи с окружающим миром и, в частности, с женщинами, уровень, который тщательно скрывается от других и от себя. Другими словами, хотя видимая личность человека может казаться совершенно нормальной, он может скрывать от других и даже от самого себя плохое положение «женщины внутри». Именно так и обстояло дело с моим пациентом: его женская составляющая находилась в плачевном состоянии. Его сон фактически говорил ему: «Ты в известном смысле ведешь себя, как падшая женщина», и тем самым повергал его в шок. (Этот пример, конечно, не должен быть понят как доказательство того, что бессознательное озабочено «моральными» нарушениями. Сон не говорил пациенту: «Веди себя лучше», а просто пытался уравновесить перекошенную природу его сознательного разума, который поддерживал фикцию, что пациент – совершенный джентльмен).

Приобретенный опыт научил меня не доверять свободным ассоциациям. Я более не следовал за ними, если они уводили меня от картины сна. Я концентрировался на ней как на предмете, который бессознательное имело в виду, и начинал обхождение в «зоне» самого сна, не упуская его из поля зрения; мои действия напоминали действия человека, который берет в руки неизвестный предмет и поворачивает его до тех пор, пока не выявятся все его детали.

Однако следует ли вообще обращать внимание на сны, на эти легкие, смутные, ненадежные, изменчивые и неопределенные фантазии? Заслуживают ли они нашего внимания? Наше рациональное мышление, несомненно, ответило бы на этот вопрос отрицательно, а история толкования сновидений до Фрейда не заслуживает добрых слов; оно осуществлялось совершенно недостоверно и абсолютно «ненаучно». И все же сны являются самым обычным и наиболее доступным источником, позволяющим исследовать способности человека к формированию символов, помимо содержаний психозов, неврозов, мифов и произведений искусства. Однако последние из вышеперечисленных явлений отличаются большей сложностью; их еще труднее понять, поскольку когда речь идет об их индивидуальной природе, невозможно решиться на интерпретацию таких продуктов бессознательного без помощи автора. Сны являются наиболее доступным источником всех наших сведений о способности человека к символизации.

«Изобрести» символы невозможно; они не создаются в качестве плода сознательных усилий, поскольку в таком случае они представляли бы собой всего лишь знаки, выражение осознанных мыслей. Символы приходят к нам спонтанно, как это случается в снах, они не изобретаются, а являются нам. Они не всегда могут быть сразу поняты и требуют тщательного анализа посредством ассоциаций, однако, как я уже говорил ранее, не «свободных ассоциаций», которые, как нам известно, всегда уводят в сторону эмоций или комплексов, неосознанно владеющих нашим разумом. Чтобы попасть в их владения, мы не нуждаемся в снах. Хотя на раннем этапе развития медицинской психологии считалось, что анализ сновидений осуществляется с целью выявления комплексов, однако, как мной давно было показано, для этого достаточно провести тест на свободные ассоциации, который даст все требуемые подсказки. Но можно даже обойтись без этого теста; необходимый результат будет получен, если позволить людям достаточно долго говорить.

Несомненно, что часто сны вызываются эмоциональными расстройствами, в которые вовлечены привычные комплексы. Привычные комплексы являются чувствительными точками психики, наиболее быстро реагирующими на тревожные внешние ситуации. Однако у меня возникло подозрение, что сны могут выполнять и другую, более сложную функцию. Тот факт, что они со временем уводят обратно к комплексам, не является их особой заслугой. Если мы хотим узнать смысл сновидения, понять, каковы его специфические функции, нам не следует обращать внимание на неизбежно сопутствующий ему комплекс. Мы должны наложить ограничения на «свободные» ассоциации, предел которым кладет само сновидение. Путем свободных ассоциаций мы удаляемся от индивидуального сна и теряем его из виду. Напротив, следует сохранять близость со сном и с его индивидуальной формой. Сон сам накладывает необходимые ограничения. Он самостоятельно определяет критерии того, что к нему относится, а что уводит от него. Материал, выпадающий из рамок сна или выходящий за пределы, устанавливаемые его индивидуальной формой, вводит в заблуждение и создает только комплексы, которые, возможно, и не относятся к сну, поскольку они могут иметь самые разнообразные источники. Существует, например, бесконечное разнообразие образов, которые могут «символизировать» сексуальный акт или представлять его в аллегорической форме. Однако сон с очевидностью отдает предпочтение тому или иному способу выражения, невзирая на то обстоятельство, что сопутствующие ассоциации будут наталкивать на идею сексуального акта. Все сказанное не ново, но реальная задача заключается в том, чтобы понять, по какой причине сон выбрал свой индивидуальный способ выражения.

Для интерпретации сна должен использоваться только материал, совершенно ясно и очевидно относящийся к нему, о чем свидетельствуют присутствующие в нем образы. В то время как свободная ассоциация уводит от материала по некой зигзагообразной линии, метод, разработанный мной, больше похож на кружение, центром которого является картина сна. Я все время вращаюсь вокруг картины сна и отвергаю часто случающиеся попытки видевшего сон уйти от него. Эта постоянно присутствующая «невротическая» тенденция содержит много аспектов, однако, в сущности, она заключается в постоянном сопротивлении сознательного разума всему бессознательному и неизвестному. Мы знаем, что такое порой яростное сопротивление типично для психологии первобытного общества, которая, как правило, консервативна и демонстрирует то, что антропологи называют мизонеизмом – глубоким и суеверным страхом перед новым. Примитивные люди проявляют совершенно животные реакции на непредвиденные события. Но и «цивилизованный человек» реагирует на новые идеи зачастую так же – воздвигая психологические барьеры, дабы защитить себя от шока встречи с новым. Новым идеям не доверяют, их опасаются, с ними сражаются всеми доступными способами. Многие пионеры в философии, науке и даже в литературе были жертвами врожденного консерватизма своих современников. Психология – весьма молодая наука, и, поскольку она пытается иметь дело с бессознательным, она неизбежно встречает мизонеизм в его крайнем проявлении. А имея дело с собственными снами, легко заметить свои негативные реакции в случае необходимости признать неприятные мысли. Именно страх перед неожиданным и неизвестным заставляет людей прибегать к свободным ассоциациям как к средству, позволяющему спастись бегством. Снова и снова в своей профессиональной работе я вынужден повторять: «Вернемся к вашему сну. Что этот сон говорит?»

При желании понять сон к нему следует отнестись со всей серьезностью; необходимо также исходить из допущения, что он означает именно то, что говорит, поскольку нет видимых причин, позволяющих думать иначе. Однако кажущаяся легковесность сновидений так велика, что не только видящий сон, но и его толкователь нередко соглашаются «просто» объяснять увиденный сон; если же при этом приходится сталкиваться с трудностями, если сон «упрямится», они порой поддаются соблазну и отказываются от его интерпретации.

В обычной жизни понимание снов рассматривается как ненужное занятие. Это можно проиллюстрировать моими исследованиями первобытного племени в Восточной Африке. К моему удивлению, в результате терпеливых, настойчивых бесед с ними я убедился, что они так же, как и все, видят сны, но уверены, что их сны никакого смысла не имеют. «Сны обычного человека ничего не значат», – говорили они. Они считали, что только сны вождей и знахарей могут что-то означать; от этих людей зависит благосостояние племени, соответственно и их сны получали определенный статус. Правда, и здесь возникла трудность: вождь и знахарь заявляли, что в настоящее время у них осмысленных снов нет. Дату их утраты они относили ко времени, когда англичане пришли в их страну. Теперь миссию «великих снов» взял на себя окружной комиссар, ведающий их делами, – его «сны и направляют» поведение племени.

Этот случай показывает, что даже в первобытном обществе существует различное отношение к снам. Так же обстоит дело и в нашем обществе, где большинство людей не придает им значения, тогда как меньшинство считает их очень важными. Так, например, церковь издавна считает, что существуют ‘somnia a Deo missa’ (сны, содержащие послание Бога), а в наши дни мы наблюдаем, как развивается ветвь науки, занимающаяся исследованием обширной области бессознательных процессов. Тем не менее средний обыватель мало интересуется снами; даже образованные люди отличаются невежеством в этом вопросе, недооценивая все, что хотя бы отдаленно связано с «бессознательным».

Огромное число ученых и философов отрицают само существование бессознательной психики. Они наивно полагают, что подобное предположение ведет к допущению существования двух «субъектов», или (говоря обычным языком) двух личностей внутри одного индивида. В действительности же так оно и есть. И одно из проклятий современного человека заключается в том, что он страдает от расщепления собственной личности. Это ни в коем случае не патологический симптом, а нормальное явление, которое можно наблюдать везде и в любое время. Не только у невротиков правая рука не ведает, что творит левая. Это неприятное положение является симптомом общей бессознательности, бесспорного общего наследия всего человечества.

Человек развивал свое сознание медленно и трудно. Потребовались бессчетные века, чтобы достичь современного цивилизованного состояния (которое произвольно датируется со времени изобретения письменности около 4000 лет до н. э.) Эта эволюция и сейчас далека от завершения, поскольку значительные области человеческого разума погружены в темноту. То, что мы называем «психическим», «душой», ни в коей мере не идентично нашему сознанию и его содержанию. Тот, кто отрицает существование бессознательного, предполагает, что наше нынешнее знание психики фактически является полным. Но эта вера с очевидностью ложна, так же как ложно и предположение, что мы знаем все, что можно знать о вселенной. Наша психика – лишь часть природы, и тайна ее безгранична, поэтому мы не можем дать полное определение ни психическому, ни природе. Мы можем лишь заявлять, что верим в их существование и описываем, как умеем, – лучшее из того, что мы можем, – каким образом они действуют. Помимо свидетельств, собранных в медицинских исследованиях, существуют сильные логические основания, чтобы отвергнуть заявления типа «бессознательное не существует». Утверждающие это лишь выражают древний «мизонеизм» – страх перед новым и неизвестным.

Разумеется, есть исторические основания для противостояния идее существования неведомой области в человеческой психике. Сознание – относительно недавнее приобретение природы, и оно все еще пребывает в стадии «эксперимента». Оно хрупко, подвержено опасностям и легкоранимо. Как заметили антропологи, одним из наиболее общих проявлений умственного расстройства, встречающегося у первобытных племен, оказывается то, что последние сами называют «потерей души». Это означает, как указывает название, заметное разрушение (точнее, диссоциацию) сознания. Среди людей, чье сознание находится на уровне развития, отличающемся от нашего, «душа» (психика) не ощущается как нечто единое. Многие первобытные племена считают, что человек имеет, помимо собственной, еще и «лесную душу» и что эта лесная душа воплощена в диком животном или в дереве (друиды), с которыми тот или иной человек имеет некоторую психическую идентичность. Именно это известный французский этнолог Леви-Брюль назвал «мистическим участием». Правда, позже под давлением критики он отказался от этого термина, но я полагаю, что его оппоненты были неправы. Хорошо известно психологическое состояние, когда человек может находиться в состоянии психической идентичности с другим человеком или предметом. Подобная идентичность среди первобытных племен принимает самые разнообразные формы. Если лесная душа принадлежит животному, само животное считается человеку как бы братом. Предполагается, что человек, чей брат крокодил, находится в безопасности, когда плавает в реке, кишащей крокодилами. Если его душа – дерево, то считается, что дерево имеет по отношению к нему нечто вроде родительской власти. В обоих случаях тот или иной ущерб, нанесенный лесной душе, истолковывается как повреждение, нанесенное самому человеку. В ряде племен полагают, что человек имеет сразу несколько душ; такая вера отражает некоторые первобытные представления о том, что каждый человек состоит из нескольких связанных между собой, но различающихся отдельностей. Это означает, что человеческая психика далека от полного синтеза, напротив, она слишком легко готова распасться под напором неконтролируемых эмоций.

Хотя описываемая ситуация известна нам по работам антропологов, ею не следует пренебрегать и в нашей развитой цивилизации. Мы тоже можем оказаться диссоциированными и утратить собственную идентичность. На нас влияют различные настроения, мы можем становиться неразумными, порой мы не можем вспомнить самые важные факты о самих себе или других, так что люди даже удивляются: «Что за черт в тебя вселился?» Мы говорим о способности «контролировать» себя, но самоконтроль – весьма редкое и замечательное качество. Мы можем думать, что полностью контролируем себя; однако друг может без труда рассказать нам о нас такое, о чем мы не имеем ни малейшего представления.

Вне всякого сомнения, даже на так называемом высоком уровне цивилизации человеческое сознание еще не достигло приемлемой степени целостности. Оно все так же уязвимо и подвержено фрагментации. Сама способность изолировать часть сознания – безусловно, ценная характеристика. Она позволяет нам сконцентрироваться на чем-то одном, исключив все остальное, что может отвлечь наше внимание. Но существует огромная разница между сознательным решением отделить и временно подавить часть психики и ситуацией, когда это происходит спонтанно, без знания или согласия на это и даже вопреки собственному намерению. Первое – достижение цивилизации, второе – примитивная (первобытная) «потеря души» или патологический случай невроза.

Между примитивным мышлением и надежным сознанием лежит долгий путь. Даже в наши дни единство сознания – дело все еще сомнительное, слишком легко оно может быть разрушено самым незначительным аффектом. Способность же контролировать эмоции, весьма желательная с одной стороны, с другой оказывается сомнительным достижением, так как лишает человеческие отношения разнообразия, тепла и эмоциональной окраски.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.