Эпилог ПСИХОЗЫ XX ВЕКА

Эпилог

ПСИХОЗЫ XX ВЕКА

Мы изменили бы принципу, руководившему нами при составлении этого труда, если бы решились предсказывать, какой вид примут душевные болезни двадцатого столетия, предполагая, что в каждом веке они отливаются в свою особую форму.

Разве мы не указывали постоянно на социальные условия, поддерживавшие эти умственные эпидемии, и не обращали внимания читателя на то, что этими условиями были внешние обстоятельства и окружающая нравственная среда?

Кто поручится, что в начале следующего столетия не наступят такие обстоятельства, которые сделают несостоятельными все наши теперешние предположения на этот счет?

Но ввиду того, что современный читатель от всякого исследования ожидает какого-нибудь практического результата, который в данном случае является освещением будущего на основании изучения прошлого, возьмем подзорную трубу и посмотрим, не дают ли известные нам о предыдущих эпохах факты возможность предвидеть то, что произойдет в следующем веке.

К тому же нас отделяют от него всего лишь 10 лет, и условия, в которых он настанет, нам приблизительно известны.

Чтобы не нарушать требований логики, мы должны бросить беглый взгляд на положение личности, семьи, государства и общества в современную нам эпоху. Просим, однако, читателя не заподазривать нас в желании призвать на суд наше время или подвергнуть его строгой критике. Если в дальнейшем изложении мы будем говорить о нем только дурное и обходить молчанием его хорошие стороны, то это следует приписать тому, что наша задача, как патологов, состоит в изыскании причин возможного и вероятного недуга. Открыть его мы можем лишь в дурных зачатках, которые, однажды проникнув в современное общество, могут исчезнуть или развиться.

Господствующий недостаток людей конца XIX века (я подразумеваю среднего человека), — это эгоизм. Мы уже не живем в эпоху, когда для успешной борьбы с природой людям нужно было тесно сплачиваться друг с другом. Мы уже далеки от того времени, когда вторжения одних племен во владения других принуждали людей к слиянию интересов ради общей защиты. В настоящее время все так хорошо устроено, что обеспечивается полная личная безопасность. Никто не думает об угрожающей ему опасности, а если какое-нибудь крупное преступление или ужасная катастрофа напомнят, что опасность, в сущности, не вполне миновала, то все с удивлением и некоторым скептицизмом относятся к этому факту и предаются ликованию по поводу того, что не попали в число жертв.

Таким образом, сам избыток цивилизации влечет за собой нравственную диссоциацию человечества и потенциальное разобщение его элементов. Даже благотворительность стремится исчезнуть, но не та громкая и официальная филантропия, собирающая миллионы для больниц, и даже не светская филантропия, увеличивающая число благотворительных базаров, балов и концертов, но истинная благотворительность, которая приходит на смену искреннему чувству, чувству сострадания, и сопровождается, в свою очередь, такими сладостными сердечными движениями.

Эта чудесная добродетель специализировалась и приняла несколько сектантский характер. Вот почему вы нередко встретите людей, которые, видя страдания, болезни или нищету, прежде чем открыть свой кошелек, желают удостовериться — во всем ли убеждения субъекта, которому они намерены помочь, сходятся с их собственными убеждениями. В настоящее время существует благотворительность двоякого рода: одна — религиозная, другая — мирская. Борьба перенесена даже на эту почву.

Вот почему я был бы крайне изумлен, если бы душевный недуг XX века пришлось приписать чрезмерному развитию альтруизма. Не там следует искать его источники.

Я также не думаю, что эпидемический бред XX века будет носить религиозный характер. Нельзя также сказать, что мы живем в эпоху, когда умирают за идею. В наши дни Маккавеи стали бы есть свинину из страха перед палачом, а Регул, вернувшись к домашнему очагу, начал бы издеваться над наивностью Карфагенян.

Это объясняется ослаблением морального сознания у большинства людей. В предыдущих главах нам уже не раз приходилось указывать на то, что это явление обусловливается обострением борьбы за существование.

Я помню, как один преступник, начитавшийся Дарвина и давший его учению истолкование, которого, наверно, великий и честный английский ученый никак не предвидел, сказал при мне, обращаясь к председателю суда присяжных: "Я убил, убейте и вы меня. Я имел право совершить убийство, и вы также имеете его, я — побежденный, а вы — победители, не существует ни нравственности, ни социальных принципов. На свете есть только борьба за существование, причем успех всегда на стороне более сильного". Этот фанатик только преувеличил обычную точку зрения многих людей, не считающих ее ни постыдной, ни бесчестной.

Вот почему самой характерной чертой общественного духа конца нашего столетия является жажда приобретения, и если в каких-нибудь закоулках существуют еще одинокие поэты и бескорыстные любители искусства и науки, то любопытно видеть, с каким милым пренебрежением свет издевается над их наивностью и бедностью.

Почитайте газеты, прислушайтесь к разговорам в гостиных: тот художник велик, который получает большие деньги за свои картины; тот ученый гениален, для эксплуатации изобретения которого образуются акционерные компании; тот романист талантлив, книга которого выдерживает 50 изданий, даже если все ее содержание исчерпывается описанием клоак и отхожих мест.

На этой-то почве, как на навозной куче, зарождается самая изумительная литература. Разве мы не были еще недавно свидетелями появления книги, имевшей громкий успех, героем которой был десятилетний мальчуган, уже развращенный до глубины души. Этому предмету посвящено не менее 300 страниц. В другом романе того же пошиба изображена двадцатилетняя истеричная девушка, но не из тех, которых сажают в лечебницу, а салонная психопатка, удивляющая своего мужа своими познаниями в известной области, совсем, однако, не похожего на новичка по части эротического культа. Дай Бог, чтобы только Peut Bob и Paulette не стали героями романов XX века! Я все-таки предпочитаю им Купо с вечной семьей Ругон-Макаров.

Вот в какой среде проходит семейная жизнь. Какие материалы дает она нам для догадок о болезни, угрожающей нашим потомкам?

Основа семьи есть брак. Но разве существует в настоящее время другое социальное учреждение, которому бы угрожало столько опасностей? Если взглянуть на явления, происходящие в низших классах, то придется констатировать, что брак почти исчез в этой среде, по крайней мере в городах. Соответственно этому разрешается и вопрос о детях: социологи относят к числу обязанностей государства заботу о воспитании подрастающего поколения, т. е. возвращаются к древним законам Греции. Но и без этого вывода нетрудно заметить, что число незаконнорожденных детей постоянно возрастает. Впрочем, и это явление не может еще служить мерилом зла, так как большинство нелегальных сожитий не дает потомства. В буржуазном (среднем) классе свободных союзов не существует. Здесь брак еще сохраняет свою силу. Но в какой форме он практикуется? Взаимное влечение двух любящих и уважающих друг друга существ, желающих физически и нравственно слиться воедино, превратилось в такое редкое и исключительное явление, что многие даже отказываются ему верить. Приданое, надежды на наследство или карьеру — вот сок того лимона, кожа которого называется современным браком. Муж занимается лошадьми, а жена нарядами. Такие браки не длятся и двух лет, после чего наступает одна из двух развязок: или адюльтер, или развод.

Развод носит скандальный характер и неблаговиден, между тем как адюльтер есть ничто иное, как возврат к свободному сожитию низших городских классов. Его, как правило, хранят в тайне, и он остается или неизвестным, или безмолвно терпимым. Встречаясь очень часто, адюльтер превратился в модный вопрос. Отыщите французский роман или театральную пьесу, в которой речь не шла бы об адюльтере. Увы, поиски ваши окажутся бесплодными: авторы позаботились снабдить этой пикантной приправой все свои произведения.

В дворянской среде дела обстоят не лучше. Возможно, брачные союзы в этом кругу реже стремятся соединить два состояния, но здесь примешивается вопрос об имени и происхождении, которые тоже затемняют цель брака. И как часто появляется необходимость позолотить герб, померкший благодаря тунеядству ее носителя! При этом известно, какое презрение питает «аристократ» к своим новым союзникам. И не мудрено. Он инстинктивно чувствует, что путем таких необходимых для него, но, во всяком случае, позорно коммерческих союзов мало-помалу тонет в праздности, отупляется и вырождается могучее племя, образовавшееся благодаря целым векам подбора и пробуждавшееся из апатии в моменты великих бед, требовавших готовности к самопожертвованию, на которое буржуазный дух, вышедший из лавки, никогда не будет способен.

Вот этиологические элементы, из которых могла бы возникнуть социальная болезнь будущего. По нашему мнению, они лишь косвенно будут способствовать ее образованию. Прямые же и более серьезные патологические признаки следует искать в другом месте. Социальные неравенства, часто несправедливые, с каждым днем все более и более побуждают людей искать средства для уничтожения нищеты одних и непомерной роскоши других. Забыв, что равенство, которое не встречается ни в области физической, ни в области нравственной, еще менее может быть присуще общественному положению граждан, эти теоретики тщетно ищут средства для осуществления его в экономических условиях.

Так как вновь возникающие перед ними затруднения обостряются, то некоторые из этих теоретиков сочли более удобным упразднить идею реформ и заменить ее идеей всеобщего и внезапного разрушения современного социального строя, с тем, чтобы создать нечто иное на почве, очищенной от его развалин.

Подобные результаты могут быть достигнуты лишь при помощи огня и меча. Поэтому я сильно опасаюсь, что наиболее характерной умственной эпидемией XX века может стать бред фанатического насилия, крови и разрушения.