Верный ход

Верный ход

В пятницу забрала Валю из школы вместе с подружкой. Подружку гулять с нами не отпустили. Родители забирали ее и куда-то уезжали. Валя начала навязываться им, потом переключилась на меня и заканючила: «А куда мы с тобой собираемся идти? Может, я туда не захочу?»

Я резко ее оборвала:

– Во-первых, тебя с Катей никто ехать не приглашал. Они уезжают по делам. Во-вторых, если ты со мной не хочешь идти, я тебя очень быстро отправлю домой, к Симе. Будешь смотреть свой телевизор, как всегда! Можно подумать, что ты – суперзвезда: захочу – не захочу. Не захочешь – не надо! Я для тебя использую свое рабочее время, а ты еще носом крутишь! Если ты думаешь, что мне кроме тебя заняться нечем, – весьма напрасно. У меня большое количество дел поважнее прогулки с тобой!

Валя вмиг сдулась. Выдавила две слезинки. Мне их не демонстрировала – справилась. Тон вмиг изменился: «Мамочка, куда мы пойдем?»

Это иллюстрация того, что когда мы боимся потерять, то теряем больше.

Сегодня на занятиях группы говорили о том, что своим беспокойством мы провоцируем близких к сценарным действиям. Я подумала про Валю.

Основное мое беспокойство о ней, что из-за Богданова давления она вырастет тютей . Как выросла тютя из моей мамы под давлением бабушки (так и хочется приписать – «ненавистной»), как с трудом удалось выбраться (и до конца ли?) из сценария тюти мне. Тютя – это жалкий, несчастный, зависимый и неприспособленный к жизни человек, не умеющий ничего делать сам, не имеющий собственного мнения и озирающийся на всех вокруг.

Пишу – в горле комок. И разреветься толком не получается.

Да, я БОЮСЬ этого! Сильно. И наверное, из-за этого нахожу даже в мелочах подтверждение своим страхам.

Валя переполнена этой самой базальной тревогой. Ей семь с половиной лет. У нее нет почти никаких интересов. Она обсуждает только свои наряды, просмотренные фильмы и то, кто что сказал из одноклассников. Все это я наблюдала в течение трех дней, что мы вместе были на отдыхе. Она не может переносить ни тишину, ни одиночество. Она подвержена сильным страхам темноты, грозы, грома, змей, пауков и т. д. Очень часто переспрашивает и уточняет, есть ли в доме или машине громоотвод и т. д. Заинтересовать ее надолго тем же бадминтоном мне не удается. Лучше посмотреть в 101-й раз мультфильм про «Гринга». Когда мы на машине застряли в грозу и она разревелась от страха остаться без крыши и еды, мне не удалось надолго отвлечь ее сократическими вопросами. Когда она в третий раз пошла по кругу, а я ей постаралась показать это, она отреагировала рационализацией: «Больше никуда не поеду, так как соскучилась по папе». Я отступила.

От моих вопросов, как она думает жить дальше, если папа не сможет содержать ее так, как сейчас, она уходит, предпочитая роль «спящей красавицы» – опять телевизор и бестолковые разговоры о сериалах. Я просто прихожу в ужас от этого, дорисовывая себе преувеличенные картинки о ее будущем. Когда же она была эти дни со мной, мне огромного усилия воли стоило не делать ей замечания на каждом шагу. Удавалось не всегда. По-видимому, она чувствовала мое раздражение, поскольку начинала объясняться мне в любви. При этом мне становилось совсем тошно, я начинала казнить себя, что в свое время ей этой любви не додала, и она теперь будет искать ее у всех подряд, в том числе и там, где не стоит, и там, где ее нет.

Скорее всего, у меня работают собственные механизмы проекции. А в другой терминологии у меня, наверное, еще есть слияние с ней.

Видимо, я еще не до конца разобралась со своим детством и родственниками. К бабушке – ненависть, а к маме – острая жалость, смешанная с презрением. И этот вечный страх – а вдруг я где-то и как-то своим поведением буду похожа на маму, такую глупую, неприспособленную и рабскую везде и всегда. Я даже болезненно воспринимала, когда мне говорили, что я внешне на нее похожа. Своим же поведением сама себе всегда пыталась доказать: «Ну уж я-то не такая!» – и со страхом искала в себе симптомы похожести. И только недавно начала замечать, что в общении с ней почти каждым словом пытаюсь ей продемонстрировать, что она – дура. Только недавно!

Боже мой! Сколько же мне надо еще заниматься, чтобы эти вещи мною осознавались! Ведь я, не желая того, унижаю всех людей, чей ход мысли как-то напоминает мамин. Я демонстрирую их убогость и свое превосходство! Зато когда мне кажется, что я выгляжу недостаточно компетентной и сообразительной перед кем-то значимым, – я сама себя не то что сужу этим же судом, но у этого внутреннего судьи не бывает ко мне вообще никакого снисхождения.

Пишу – и опять мысль: ВДРУГ моя дочь будет такой же неудачницей, как моя мама?

Богдана я уже и стрелять не хочу. А в Валю я же сама начальную сценарную ленту заложила! Ведь это я похожа на мою бестолковую маму, а Валя – на меня! Боже мой! Как же мне принять в себе это качество? Как же мне перестать желать быть.

Всегда:

компетентной

сообразительной

сильной и умной и т. д.

И никогда:

неумной

несообразительной

несильной

немудрой и т. д.

НО зато я точно понимаю, что:

родители детям не нужны, а нужны лишь блага;

когда у меня хорошее и продуктивное внутреннее состояние, когда я уверена в себе – этот позитив передается и Вале;

мои переживания о ней делают ей только хуже;

воспитывают не слова, а действия.

Вечером общалась с Валей. Ее способ зарабатывания заменили на более квалифицированный. Вместо мытья посуды я ей подсунула перепечатывать статью Литвака про воспитание детей. Когда она подсчитала, сколько сможет заработать, у нее округлились глаза, и она ужинала рядом с клавиатурой, нажимая на клавиши. Конечно, она не вникала в смысл статьи, и вместо одной страницы ей удалось напечатать пять с половиной строчек за полтора часа непрерывной работы. Честно говоря, я была удивлена ее упорству. Потом она призналась, что устала, и мы с ней сражались в морской бой, где я, не поддаваясь нисколько, в первый раз даже проиграла. Оказалось, что она неплохо подсчитывает деньги в уме и вычисляет мои корабли, когда ей интересно. Я ей заплатила заработанные 7,5 рубля, и по дороге домой она строила на них планы.