«То, что ты делаешь с этими мальчишками, это ужасно!»

«То, что ты делаешь с этими мальчишками, это ужасно!»

Последний поход в туалет в четверг начался в 22.00. Кристина, молчаливо присутствовавшая на заседании комиссии по условно-досрочному освобождению и дисциплинарного совета, работала в библиотеке. Потом она спустилась в тюрьму и зашла за мной. Мы собирались отправиться в городской торговый центр, расположенный рядом с кампусом, и поужинать в ресторане Stickney’s. Я сидел в своем кабинете суперинтенданта и составлял график интервью на следующий день. Я видел, как она болтает с одним из охранников; когда разговор закончился, я позвал ее в свой кабинет, и она села рядом с моим столом. Позже она описала свой необычный разговор с охранником:

«В августе 1971 г. я только что защитила диссертацию в Стэнфордском университете, где работала вместе с Крейгом Хейни, и готовилась приступить к новой работе в качестве доцента факультета психологии в Университете Беркли в Калифорнии. Нужно заметить, что незадолго до этого у меня возникли романтические отношения с Филом Зимбардо и мы уже собирались пожениться. От Фила и его коллег я слышала о тюремном эксперименте, но не принимала участия ни в его предварительной подготовке, ни в начале самого эксперимента. Обычно я проявляю больше интереса к полевым исследованиям и, наверное, я охотно приняла бы участие в эксперименте, если бы не мой переезд и заботы, связанные с подготовкой к моей первой преподавательской работе. Но когда Фил попросил меня, в качестве личной услуги, помочь провести интервью с участниками исследования, я согласилась…

Я спустилась вниз в тюремный подвал… Потом я прошла в другой конец коридора, откуда во двор входили охранники; там была комната, где охранники отдыхали и расслаблялись в свободное время или переодевались в начале или в конце смены. В этой комнате я разговорилась с одним из охранников, который ждал начала своей смены. Он был очень любезен, вежлив и дружелюбен, и любой посчитал бы его приятным парнем.

Позже один из участников исследования предложил мне посмотреть, что происходит во дворе, потому что пришла новая ночная смена охранников. Среди них был печально известный Джон Уэйн. Так прозвали самого грубого и жестокого охранника; я слышала несколько историй, подтверждающих эту репутацию. Конечно, я хотела посмотреть, какой он, что он делает, и чем же он так прославился. Когда я пришла в комнату наблюдения, то была абсолютно ошеломлена. Оказалось, что Джон Уэйн и был тем „приятным парнем“, с которым я только что разговаривала. Но сейчас он превратился в другого человека. Он не только двигался по-другому, но и говорил иначе — с южным акцентом… он орал и сыпал проклятиями, заставляя заключенных делать „перекличку“. Он изо всех сил старался быть грубым и агрессивным. Это было удивительное превращение. Он ничем не напоминал человека, с которым я только что говорила, и это превращение, которое произошло всего за несколько минут, как только он перешел из внешнего мира в этот тюремный двор, меня напугало. В военной форме, с дубинкой в руке, в темных зеркальных очках, скрывающих глаза… этот парень был настоящим, стопроцентным тюремным охранником»[134].

Именно в этот момент мимо открытой двери моего кабинета прошествовал отряд скованных цепью заключенных, которых последний раз в день вели в туалет. Как обычно, цепь на лодыжке одного была прикована к цепи другого; на головах были большие бумажные мешки, рука каждого заключенного лежала на плече впереди идущего. Процессию возглавлял самый высокий охранник, Джефф Лендри.

— Крис, смотри! — воскликнул я.

Кристина посмотрела и сразу же отвела глаза.

— Ты видишь? Что скажешь?

— Я уже все увидела, — она снова отвела взгляд.

Я был потрясен ее кажущимся безразличием.

— Что ты хочешь сказать? Ты что, не понимаешь? Это же лаборатория человеческого поведения, мы видим то, чего никто раньше не видел в подобной ситуации. Что с тобой? — Керт и Джаффе встали на мою сторону и тоже на нее набросились.

Ответить она не могла, потому что испытывала настоящий эмоциональный шок. По ее щекам бежали слезы. «Я ухожу. Я не поеду ужинать. Я еду домой».

Я побежал за ней, и мы начали спорить на крыльце Джордан-холла, пристанища факультета психологии. Я спросил, как же она может быть хорошим исследователем, если процедура эксперимента вызывает у нее такие бурные эмоции. Я сказал, что десятки людей спускались в эту тюрьму, и никто не реагировал так, как она. Она была в ярости. Даже если весь мир считает, что в моих действиях нет ничего плохого, ее это не волнует. Она считает, что я не прав. Эти мальчишки страдают. Как научный руководитель, я несу личную ответственность за их страдания. Это не заключенные, не испытуемые, а мальчишки, молодые люди, которых дегуманизируют и оскорбляют другие мальчишки, потерявшие моральные ориентиры.

Ее воспоминания об этом напряженном конфликте полны мудрости и сострадания, но в тот момент ее слова подействовали на меня как холодный душ. Они заставили меня проснуться от кошмарного сна, в котором я жил днем и ночью всю эту неделю.

Кристина вспоминает:

«Около 23.00 заключенных повели в туалет перед сном. Туалет находился за пределами тюремного двора, и это стало проблемой для исследователей — они хотели, чтобы заключенные оставались в „тюрьме“ 24 часа в сутки (как это происходит в реальной тюрьме). Они не хотели, чтобы заключенные встречались с посторонними людьми и посещали другие места. Это нарушило бы атмосферу, которую пытались создать исследователи. Поэтому перед тем, как отвести заключенных в туалет, им на головы надевали бумажные мешки, чтобы они ничего не видели, выстраивали в строй и приковывали друг к другу цепью. Потом их вели в холл, по коридору, через котельную и в туалет. Потом их точно так же вели назад. Поэтому заключенным казалось, что туалет находится далеко от двора, хотя на самом деле он был всего лишь в коридоре за углом».

Кристина продолжает вспоминать о конфликте в тот роковой вечер:

«Когда в четверг вечером заключенных повели в туалет, Фил возбужденно попросил меня отвлечься от отчета, который я читала: „Скорее, иди сюда, смотри, что происходит!“ Я увидела строй скованных цепью заключенных с мешками на головах; охранники выкрикивали приказы. Я тут же отвела глаза. Меня переполнило леденящее, ужасное чувство. „Видишь? Эй, посмотри, это же просто поразительно!“ Я не могла заставить себя посмотреть туда снова и сказала: „Я уже все увидела!“ В ответ Фил (а вместе с ним другие из его команды) выдали тираду о том, что со мной происходит что-то не то. Мы наблюдаем захватывающий пример человеческого поведения, а я, психолог, не могу даже на это посмотреть? Они не поняли моей реакции, они подумали, что мне просто неинтересно. Их нападки заставили меня почувствовать себя слабой и глупой — женщиной, которой не место в этом мужском мире. Впрочем, мне и без того стало дурно при виде этих бедных мальчишек, целиком и полностью дегуманизированных».

Она вспоминает нашу стычку и то, чем она закончилась:

«Скоро мы вышли из помещения тюрьмы, и Фил спросил меня, что я думаю обо всем исследовании. Я уверена, он ожидал чего-то вроде интеллектуальной дискуссии об эксперименте и о той сцене, которую мы только что наблюдали. Вместо этого он получил нечто совсем иное: у меня произошла очень сильная эмоциональная вспышка (обычно я веду себя сдержанно). Я злилась и была напугана. Я начала плакать. Я сказала что-то вроде: „То, что ты делаешь с этими мальчишками, — это ужасно!“

Последовала горячая перепалка. Меня это очень напугало, потому что Фил, казалось, был совсем не тем человеком, которого я знала, — он любил студентов и искренне заботился о них, так что стал чем-то вроде легенды в университете. Он был не тем человеком, которого я полюбила, мягким и отзывчивым к другим людям и, конечно, ко мне тоже. Раньше мы никогда так сильно не ругались. Вместо того, чтобы испытывать близость и чувствовать друг друга, мы оказались на противоположных сторонах какой-то большой пропасти. Эти неожиданные перемены у Фила (и у меня тоже) и угроза нашим отношениям потрясли меня.

Я не помню, сколько времени мы спорили, но для меня это было очень долго и очень травматично.

В конце концов Фил услышал меня, извинился за свое поведение и осознал, что происходит с ним и со всеми остальными участниками исследования: все они, незаметно для себя, интернализовали набор разрушительных тюремных ценностей, отделивших их от собственных гуманистических убеждений. Он честно признал свою ответственность за то, что создал эту ужасную тюрьму, и принял решение прервать эксперимент.

Но так как было уже далеко за полночь, он решил закончить его на следующее утро, а затем связаться со всеми ранее освобожденными заключенными, собрать всех вместе, провести встречу-дебрифинг с охранниками, затем с заключенными, а потом со всеми вместе. Он испытал большое облегчение, и это решение сняло тяжелый груз с меня и с наших личных отношений»[135].