АНЖЕЛА И СЕМЬ КАШТАНОВ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

АНЖЕЛА И СЕМЬ КАШТАНОВ

Анжела — законное дитя двадцатилетних супругов-иностранцев. Она родилась в предместье Парижа. Когда поступила в ясли, ей было тринадцать месяцев.

Как можно понять, мать Анжелы — при выходе из роддома — оказалась в полном одиночестве, без мужа и даже без документов. Ее приютила подруга, проживавшая в самовольно занятой квартире.

Через девять месяцев после рождения Анжелы эта так называемая подруга сама приходит в социальную службу и передает Анжелу под ее опеку, утверждая, что мать Анжелы выслали из Франции, когда девочке было два месяца. Уезжая, она поручила ребенка подруге. После этого «подруга» ни разу не явилась на назначенные ей встречи — словом, бесследно исчезла.

Три месяца спустя (Анжеле уже год) в социальную службу заявляется еще одна «подруга» и уверяет, что первая подруга поручила ей заниматься Анжелой. Она говорит также, что знает отца Анжелы, который живет где-то под Парижем.

Социальная служба обращается в суд по делам несовершеннолетних. И через месяц судья официально предписывает поместить Анжелу временно в ясли: ее родители не объявляются, а «подруга» выселена из квартиры, которую она самовольна занимала.

И вот в возрасте тринадцати месяцев Анжела поступает в ясли. Своего отца она никогда не видела, а с матерью рассталась, когда ей было всего два месяца. Можно сказать, что физически она здорова. Но при этом она не способна передвигаться, не умеет держать бутылочку с питанием, брать предметы в руки, совсем не умеет играть.

Через две недели после поступления в ясли физическое состояние девочки резко ухудшается (диарея, рвота, потеря веса). Это продолжается три недели, после чего девочка постепенно восстанавливает утраченное здоровье и вес, но совершенно не понимает, что с ней происходит.

«Подруга» приходит навестить девочку, но не может с ней повидаться. Случилось так, что в это же время к маленькой соседке Анжелы пришла мама, и вот какую реакцию это вызвало у Анжелы: она наделала под себя, вся «закрылась», начала рыдать — и будет плакать затем несколько дней.

Юридическая машина той порой запущена. Полиции поручено разыскать родителей Анжелы. Только через восемь месяцев социальной службе сообщили, что не нашли никаких официальных подтверждений того, что мать Анжелы была выслана из Франции. Что касается ее отца, то у него были проблемы с французским правосудием, но поскольку он попал под амнистию, полиция потеряла его следы..

Ни отец, ни мать не проявляли ни малейшего интереса к своему ребенку. По закону их дочь должна быть официально объявлена «покинутой» — чтобы получить право быть удочеренной приемными родителями. Но социальная служба добивается зачем-то учреждения государственной опеки над Анжелой, а в этом случае она не может немедленно обрести приемную семью и снова должна чего-то ждать. Но чего?..

Анжеле исполнилось уже два года и два месяца, когда Супрефектура сообщила социальной службе, что ее мать не высылалась из Франции, а сама добровольно отбыла на родину. Начались новые поиски матери, которые опять оказались безуспешными.

Бесконечное ожидание, в котором жила Анжела, длилось еще больше двух лет. И когда, наконец — после многочисленных отсрочек — было принято решение, по которому Анжела признавалась покинутым ребенком и получала право обрести приемных родителей, ей было уже четыре с половиной года!

В ясли Анжела поступила в возрасте тринадцати месяцев. К тому времени уже одиннадцать месяцев она жила брошенной родителями. И понадобилось еще три года, чтобы принять, наконец, решение, определившее судьбу этой девочки.

Впервые я увидела Анжелу, когда ей было три года. Меня попросили заняться ею, поскольку в свои три года она знала всего несколько слов и совсем не умела строить предложения.

Когда я с ней встретилась, ходатайство о признании ее «покинутой» уже находилось на рассмотрении, поэтому я сказала Анжеле, что скорее всего она никогда больше не увидит своих биологических родителей. И родители у нее будут — приемные. Я объяснила ей разницу между временной приемной семьей, в которой она проводит каникулы (Анжеле очень хотелось, чтобы эта семья ее и удочерила — она потом мне об этом скажет) и будущей приемной семьей, с которой она познакомится, как только семейный совет подыщет ей такую семью.

Два месяца спустя — после летних каникул, которые Анжела провела в своей временной приемной семье, она разговаривала уже гораздо лучше: выражала свои мысли с помощью коротких фраз, охотно повторяла услышанные от взрослых выражения и подражала нянечкам, ухаживающим за младенцами.

Придя ко мне после каникул, она первым делом разрезала ножницами соску от бутылочки и начала заполнять ее заранее заготовленными кусочками пластилина. На меня она не обращала никакого внимания.

Как раз в эту пору одна из подружек Анжелы по яслям обрела приемных родителей, которые дали ей новое имя. С этого дня Анжела стала называть всех маленьких девочек только по имени, которое дали родители ее подружке.

Нужно признать, что Анжела по сути самостоятельно вела свой собственный психоанализ. Разговорилась она только к концу курса.

Уже на втором занятии я попросила ее приносить мне камушек — как символическую плату за сеансы. И «камень» был одним из первых слов, которые она научилась произносить.

Она никогда не забывала принести свой камушек. Но понадобилось несколько сеансов, чтобы убедить ее расстаться с ним. Так важно было для нее открытие, что ей может что-то принадлежать. Но раз уж приходилось расставаться с этим камушком, она сама укладывала его в мой ящик, а потом без конца проверяла, лежит ли он на месте.

Анжела по собственному усмотрению направляла свои сеансы. А я лишь изредка вмешивалась, чтобы сообщить ей, как я ее понимаю. Она соглашалась с моими пояснениями.

Мне казалось, что она оживляет свое прошлое и еще доясельную жизнь. В этом ее прошлом на тесном, замкнутом пространстве мелькало много разных людей и было очень много расставаний. Она сама демонстрировала передо мной эволюцию своего физического развития, вплоть до проснувшегося в ней сейчас любопытства к особенностям своего пола.

Сеанс за сеансом, из отдельных эпизодов, я восстанавливала историю ее семьи, объясняла ей ее юридический статус. Я старалась быть предельно понятной, опиралась только на факты и не допустила ни малейшей критики ни в адрес ее родителей, ни «подруг» ее матери, ни самой социальной службы, наконец.

Она осознала цвет своей кожи и поначалу сочла себя «некрасивой»: она пыталась понять, почему — вопреки всем ее надеждам — ее так и не удочерила семья, в которой она проводила каникулы. Убедившись, что эта семья не станет для нее приемной, она порвала альбом с фотографиями этих людей.

Затем Анжела решила, что она «красивая». Она вообразила, что где-то живут ее чернокожий папа и белокурая мама. Но они не знают, как она их заждалась.

Когда для нее нашли, наконец, приемную семью, она стала очень словоохотливой и делилась со мной своими тревогами: должна ли она, придя в свою новую семью, снова стать грудным «младенцем» или может оставаться такой, какая она есть; должна ли она полностью забыть свое прошлое или нет.

Она попросила сделать ей очень короткую стрижку. И во время следующего сеанса нарисовала сначала «безымянного человечка», а потом папу, который «дает ему имя».

Все долгие месяцы ожидания Анжела пыталась рисовать «маму». Что-то у нее не получалось, и она рисовала «маму» снова и снова. А еще она рисовала какие-то незаконченные домики. И странные человеческие фигурки — не успев нарисовать, она разрезала их пополам.

За несколько минут до первой встречи с приемными родителями (ей было тогда уже четыре с половиной года) Анжела «не выдержала» и зарыдала от волнения. Но встреча все-таки состоялась и прошла вполне благополучно.

Придя на прощальный сеанс, Анжела принесла мне привычный уже камушек и еще семь каштанов. Она сама их старательно пересчитала и сказала: «девять». Я спросила ее: «У твоих приемных родителей кожа каштанового цвета?» И она ответила «да», хотя позже я узнала, что ее удочерила белокожая семья.

Мой вопрос был, конечно, не очень уместным. Но я долго старалась понять, что означают эти ее семь красивых каштанов, увенчанных белыми шапочками.

Быть может, это был просто ее прощальный подарок. А может, укладывая в мой ящик камушек с каштанами и прощаясь со мной, Анжела прощалась и со своим прошлым, которое анализировала вместе со мной? Прощалась она и с многочисленными временными матерями, коричневыми и белокожими, которые помогли ей восстановить свою личность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.