От общего к частному

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

От общего к частному

–  Изменилось ли наполнение, переживание чувства одиночества в «советские», доперестроечные времена и сейчас? Чувствуете ли вы эти изменения в своих пациентах?

– Важное отличие, на мой взгляд, вот в чем. Когда мы писали книгу «Мифы большого города», я уже рассказывал вам, что вера запечатляется в психике человека по механизму импринтинга. То есть истинно, беззаветно и безотчетно уверовать можно лишь однажды, а дальше – один раз разуверишься, и уже начинаются всякие интеллектуальные спекуляции, то есть – умом понимаешь, а сердцем нет, принять до конца не можешь. То есть вроде бы и веришь, а вроде бы и не веришь.

Почему я сейчас об этом вспомнил? Дело в том, что мы – бывшие граждане СССР – пережили тяжелейшее разочарование в объекте веры. Мы верили в «светлое будущее» и величие своей страны, в величие коммунистической идеи. Мало кто понимал, правда, в чем именно эта идея состоит, но ведь для веры это не так и важно – просто верили во что-то хорошее под названием «советская власть», и все. А потом, под натиском фактов, разочаровались. По сути же, мы были внутри особой социальной пирамиды: наверху вечно живой Ленин, внизу – мы все остальные. И вдруг эта пирамида развалилась…

Теперь вы спрашиваете меня о чувстве одиночества тогда и сейчас. Разумеется, и тогда это чувство встречалось. Его всякий испытывает, кто от неразделенной любви страдает или кризис среднего возраста переживает. Ничего странного, необычного и сверхъестественного. Но в остальном – мы жили в коллективе и чувствовали его в своей жизни. Вот всю эту пирамиду. А теперь что случилось? Пирамида «советской власти» благополучно рассыпалась, и мы, привыкшие, понимаешь, к плечу товарища, вдруг оказались на пустыре, да еще в окружении этих обломков.

В социальной пирамиде удобно, комфортно. Это не хаос, где каждый бегает по какой-то своей хаотической траектории, энтропия такая в квадрате, нет. Это порядок: мы – пирамида! Когда ты встраиваешься в пирамиду, тебе там становится в целом очень хорошо, потому что вокруг тебя люди, которые не чужды тебе, а, напротив, родственны – ведь вы же все в пирамиде и, соответственно, разделяете общие ценности, и цель у вас одна, и приоритеты. Наверху Ленин стоит с красным знаменем, Великий Октябрь, и все прекрасно. Такая единая конфессия.

В рамках советской системы мы были, как бы это сказать… подогнаны друг к другу, а что такое эта «подогнанность», как не ощущение единства. В нашем обществе были решены все базовые вопросы – о добре и зле, о цели, о смысле. У нас могли возникнуть какие-то частные разночтения с «линией партии», какие-то нюансы вылезали, разумеется, что-то нас смущало (пусть мы и не всегда это осознавали), но мы понимали, что это отклонение какое-то, что это такие мимолетные мыслишки. А в целом было ощущение того, что есть нечто абсолютно правильное, верное. «Учение Маркса и Ленина всесильно, потому что оно верно» – и было нам хорошо от этого.

Точно так же и с религиозной моделью, когда мы воспитываемся в православном, например, католическом или протестантском обществе. Вокруг нас ценности, которые разделяют все вокруг, где нет такого, что кто-то неожиданно ворвется и скажет вдруг, что, мол, Бога нет. Обращение к Богу, молитва и святые таинства становятся неким «форматным элементом» жизни, способом «решения» каких-то наших внутренних трудностей и проблем. Я хорошо это помню, как в детстве у меня была книжка с портретом Ленина, и когда случались какие-то несчастья, я брал эту книжку и рассказывал Владимиру Ильичу обо всех своих невзгодах. Ну а как же?.. Он же самый умный, он все поймет. И Господь Бог по такой же модели – Он умный и добрый, Он все поймет.

Но это может случиться только один раз, в такой общественной пирамиде можно оказаться лишь один раз. После того как пирамида вдруг взрывается, дорога обратно невозможна. В России православная пирамида взорвалась на стыке XIX и XX веков, а советская – в конце ХХ. Моя прабабка, например, выросшая при царе-батюшке и бывшая женой унтер-офицера царской армии, всю жизнь верила в Господа Бога Иисуса Христа и тайно от моих бабушки и дедушки крестила внучек, праздники православные втихаря справляла. А вот мои бабушки и дедушки – ровесники революции – были уже совершенно из советского времени. Они могли скептически относиться к чему-то, но в целом они были «советские люди». В общем, прабабка моя советскую святыню не приняла внутренне, а мои бабушки и дедушки – современность, когда, в свою очередь, разрушилась советская пирамида. И я тоже уже не смогу во что-нибудь поверить так, как я в детстве верил во Владимира Ильича. Пленочка засвечена…

В общем, тяжелая у нас ситуация. Неоригинальная, конечно, но от этого не менее тяжелая. Мы успели взрасти в советской пирамиде, благополучно в ней и под нее выстроились, запечатлели, так сказать, в системе своей внутренней организации ее отпечаток, а потом – бах, и все рассыпалось. И во второй раз уже невозможно поверить, что есть что-то непререкаемое, вечное, чистое, светлое. И тут возникает такой феномен. Когда ты интегрирован в жестко структурированный социум, когда ты элемент своей пирамиды, твои «костюмы» (социальные роли) тебе не жмут. Тебя ведь самого сшили по этим лекалам – «заточили», можно сказать, так что тут полный порядок. Соответственно, и желания отказываться от этих ролей у тебя тоже не слишком-то много.

Но в переломные эпохи, хочешь ты этого или не хочешь, эти прежние социальные маски с тебя сдергивают, костюмы прямо на тебе рвут в клочья. То есть, ты вдруг становишься голый, и, разумеется, возникает желание найти что-то такое близкое и родное, спрятаться в нем. А с другой стороны, в тебе еще, ко всему прочему, сохранилась и привычка быть в группе, чувствовать себя ее частью, а не получается. Есть в тебе еще и желание приобщиться к чему-то великому, а приобщиться не к чему. И в результате человек еще сильнее испытывает чувство одиночества: его не поддерживает пирамида, в которой он находился прежде, и желание близости у него заострено до предела. И в сумме все это для него, конечно, драма.

А вот новое поколение, молодые люди, появившиеся на свет в постперестроечные времена, этого уже не чувствуют. Они вообще не знают, что такое пирамида, жесткий социальный порядок, «стая», иерархия, нет у них такого переживания в психологическом опыте. И они, соответственно, не очень этим тяготятся и не ищут постоянно, как мы, в какую бы пирамиду встать. Социальная потребность у них, конечно, тоже есть, поэтому как-то они тоже «общества» ищут, но так, достаточно угловато, на уровне «Давай-ка покурим-ка!» Но сказать, чтобы какое-то серьезное и осмысленное стремление сбиться в «стаю» у них было, – нельзя. Не знают они, что это такое и чем прекрасно…

А если знали бы – стремились?

– Конечно, стремились бы. Иерархический инстинкт в нас есть биологически – и не важно, в какую эпоху мы появились на свет. Нам комфортно, когда существует понятная иерархия – кто сверху, кто снизу, кто справа, кто слева. Некоторый дискомфорт, конечно, возникает, потому как кто-то на тебя «давит», но этот минус компенсируется наличием определенности, ощущением стабильности, надежности. Ты занял свое место в системе, и тебя элегантно со всех сторон подпирают. Да, в какие-то моменты, может, чуть давят, но зато не упадешь. Я сейчас говорю не о намеренном и агрессивном социальном давлении, а просто об ощущении плеча, локтя, ощущении порядка. Это в любом здоровом обществе есть. Есть общество, должна быть структура.

У человека, находящегося в такой социальной структуре, экзистенциальный кризис тоже может возникнуть, но в этом случае он возникнет в связи с его собственным личностным, внутренним ростом. Мне навязывают некие общие шаблоны, а я чувствую, что они не совсем мне подходят, не согласен я. И как результат, я начинаю это свое внутреннее «я» ощущать, свою индивидуальность, инаковость. И начинается рост. Таким образом, давление социальной системы (в умеренных дозировках, разумеется) не препятствует внутреннему росту человека, а напротив, ему способствует (если, конечно, сам человек к такому росту вообще способен). И в этом благо репрессивной, как кажется на первый взгляд, общественной системы, социального порядка. На меня давят – я сопротивляюсь и, как результат, – внутренне расту. Да, это болезненный зачастую процесс, но он идет, и это хорошо.

А сейчас, в условиях утраты структуры общества, социального давления нет (что, на первый взгляд, вроде бы и хорошо), но и ощущения плеча, ощущения некой команды – тоже нет. То есть я, с одной стороны, не расту внутренне, поскольку нет препятствия (социального давления), которое бы мне можно было преодолеть с пользой для своего личностного развития, а с другой стороны – экзистенциальный кризис переживаю – чувство одиночества, ощущение пустоты, бессмысленности своего существования и так далее. То есть и роста нет, и кризис присутствует. В общем, ерунда какая-то. Если кризис ради роста, то, хоть он и неприятный, его перетерпеть можно, оправданно. Но если кризис, то есть боль и страдание, вхолостую – кому оно надо?.. В таких условиях экзистенциальный кризис не выполняет роль некого горнила, в котором сгорает лишнее, наносное и кристаллизуется главное, нет. Он – лишенное смысла душевное страдание.

И тут еще есть одна «хитрость», о которой я не могу не сказать… Недавно у меня состоялся такой разговор: мой собеседник посетовал, что, мол, не надо было разваливать пионерскую организацию, комсомол; идеология, конечно, в этих организациях устарела и требованиям времени не соответствовала, но сами организации были хорошие и их следовало оставить. И хотя я с этим внутренне согласен, подобные «планы» и «прожекты», к сожалению, не могли быть исполнены.

Вне идеологии, вне «пирамиды» (и не важно, кто там наверху – Господь Бог, Ленин или конституция) человек не способен состояться в какой-либо организации. Впрочем, формально он состоять в ней, конечно, может, только вот толку от этого – никакого. Человек не способен почувствовать себя элементом социальной системы, если система лишена «смысла», а этот смысл ей придает идеология. И вот новые поколения в России, которые были лишены идеологии, в принципе не могли состояться как члены сообщества, они в лучшем случае являются теперь членами той или иной группы, но не со-общества.

Посмотрите на Китай. Мы все сетуем, что у нас, понимаешь, не случилось «китайской модели». Конечно, не случилось! И не могло случиться! Перестройка подвергла сомнению идеологию, а не систему организации общества. Мы реформировали идеи, а не себя и не способ взаимоотношений друг с другом. Китай же пошел по принципиально другому пути – идеологию (конечные цели и базовые смыслы) там никому и в голову не придет подвергать сомнению! Они стали менять организацию, общественную систему, логику взаимодействия членов общества, но не тронули при этом идеологию.

«Да, плановая экономика – неэффективный инструмент, – объявили советским гражданам Китая. – Пусть люди зарабатывают, становясь предпринимателями, бизнесменами. Дело же не в этом! Дело в том, что они своим трудом служат строительству коммунистического общества!» И все, заработало. Ход конем! Идеология осталась, пирамида, соответственно, тоже, а структура общественных отношений подверглась изменению – незаметно, исподволь, посредством магического экономического фактора. И вот вам «китайское чудо» – езжайте полюбуйтесь, а можете и не ехать никуда, просто зайдите на ближайший вещевой рынок, и все вам станет понятно.

Это, разумеется, я не к тому говорю, что мы должны следовать опыту КНР. Во-первых, уже поздно, во-вторых, могли бы – последовали бы и так. Я говорю это к тому, что нашей внутренней потребности в социальных контактах должна сопутствовать идея, маячащая на линии горизонта абстрактная цель. Абстрактная, но в которую мы верим. И если она есть, то мы все быстренько собираемся, выстраиваемся дружной колонной и, слегка наступая друг другу на пятки, благополучно ощущаем себя членами со-общества. Как там Мартин Лютер Кинг начал свою историческую речь?.. «У меня есть мечта!» – вот как он ее начал. И тут же возник остов пирамиды, который быстренько заполнился людьми. Потому как «пирамида» нам нужна, но без «мечты», как бы ни хулили «идеологию», она существовать не может.

В общем, возвращаясь к нашей основной теме, в кризисные эпохи, когда рушатся эти социальные «пирамиды» («структура организации общества»), лишенные своей «души» («идеологии»), мы ощущаем себя исторгнутыми из общества (на самом деле, правда, не мы исторгнуты, а само общество как система преставилось). Когда же мы ощущаем себя исторгнутыми из общества (а точнее говоря – не интегрированными в общество, за его отсутствием), наша потребность в другом человеке (в его «невидимке»), способном нас понять, принять, поддержать, усиливается необыкновенно. А поскольку все раненые и все ждут помощи, но не способны ее оказывать за неимением сил, возникает тотальный дефицит ощущения «человеческого участия» в твоей судьбе. Как результат – чувство одиночества.

Прежние «одежды» у нас остались, но они настолько вышли из «моды», что появиться в них на улице – стыдно, кошмар и ужас. А новых «костюмов» (подходящих случаю социальных ролей) не пошито, социальные роли не определены. И в результате родителям современных детей непонятно, как с ними взаимодействовать, а быть современным ребенком в отношении «старомодных» родителей – и вовсе сущее наказание. От всего этого безобразия чувство тотального одиночества захлестнуло каждого – мы не только внутри собственного поколения не можем найти общего языка, мы своих детей-родителей не ощущаем как родных и близких.

Интересным наблюдением поделился со мной Вячеслав, один из друзей нашего психологического портала www.mental.ru. Сам недавний выпускник факультета психологии, сейчас он занимается репетиторством, готовит к экзаменам выпускников школ и студентов-психологов. И не перестает поражаться разнице между «молодым» поколением и своим. Даже вывел некую закономерность, формулу. Если главным вопросом «по чернышевскому» для старшего поколения является вопрос: «Почему?» – почему с ними и со страной произошло ТАКОЕ, среднее поколение мучается вопросом: «Как?» – как успеть улучшить свою жизнь за оставшееся время, его поколение волнует вопрос: «Что?» – что сделать такого, чтобы заработать и иметь финансовые возможности воспользоваться своей молодостью, то у подростков, нынешнего молодого поколения, к жизни вообще вопросов нет! У них нет ценностей, убеждений, ориентиров и даже желаний. Они толком ничего не знают и поэтому не хотят, просто не знают, чего можно хотеть. Они пронзительно одиноки, у них даже не находится достойного повода сбиться в стайки и всем вместе убежать от этого одиночества.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.