Глава 3 Зависть и депрессивно-мазохистский характер Энеатип IV

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3

Зависть и депрессивно-мазохистский характер

Энеатип IV

1. Сущность типа. Номенклатура и место на энеаграмме

Эмоциональное состояние зависти подразумевает болезненное ощущение лишенности чего-то, что страстно хотелось бы иметь, при этом добродетель воспринимается как качество, которое не присуще личности, но которое необходимо приобрести.

Хотя зависть и является естественной реакций на ранние фрустрации и осознание лишенности чего-либо, она представляет собой фактор саморазрушения в психике, ибо чрезмерная потребность в любви, которую она порождает, не соответствует хроническому ощущению ущербности и собственного несовершенства, но, напротив, порождает последующие разочарование и боль.

Чувство фрустрации является неизбежным следствием зависти. Кроме того, чрезмерные желания могут привести к болезненным ситуациям, подобным той, которую изобразил Кеведо-и-Вильегас в своем видении ада. Он рассказывает о том, как завистливые прибывают в ад и наблюдают, какие мучения испытывают души других людей, при этом они страдают от того, что для них не уготовано никакого места в аду [81].

Зависть на энеаграмме является спутником тщеславия и занимает место по соседству с точкой 5, обозначающей алчность, которая порождает сравнимое с завистью чувство лишенности чего-либо, хотя при наличии чувства ущербности отношение к этой лишенности является иным. В то время как точка 6 означает мощную устремленность, настоятельную потребность в том, в чем ощущается недостаток, точка 5 характеризуется позицией отказа от каких-либо ожиданий получить что-то из окружающего мира и в значительной степени - стремлением сохранить собственную энергию, склонности и привязанности.

Связь зависти с тщеславием еще более важна, чем ее связь с алчностью, поскольку точка 4 входит в состав триады в правом углу энеаграммы, которая в целом тяготеет к чрезмерной заботе об образе самости. В то время как личность энеатипа III идентифицирует себя с той частью личности, которая совпадает с идеализированным образом, представитель энеатипа IV идентифицирует себя с той частью личности, которая не совпадает с идеализированным образом и всегда стремится достичь невозможного. Здесь мы имеем дело с личностью, движимой тщеславием, которая неспособна достичь своей цели вследствие ощущения собственной ущербности и бесполезности (точка 5).

Несмотря на то что энеатипы, обозначаемые на энеаграмме точками 4 и 5 (зависть и алчность), имеют общей чертой ощущение собственной бесполезности, вины и ущербности и оба могут быть охарактеризованы как подверженные депрессии, они во многих отношениях отличаются друг от друга. В то время как чувство вины в типе зависть является осознанной пыткой, у представителей типа алчность оно часто завуалировано кажущимся моральным безразличием (которое характерно и для энеатипа VIII и представляет собой болезненную реакцию (бунт) на чрезмерность своих собственных требований и обвинений). Если депрессия у представителей типа зависть проявляется как несдерживаемое горе, то алчные люди часто лишены способности плакать или выражать свою боль другими способами, так что у них депрессия часто проявляется в виде апатии и чувства опустошенности. Можно сказать, что у энеатипа V «сухая» депрессия, в противоположность «мокрой» депрессии энеатипа IV; иначе говоря, алчность характеризуется сдержанностью, а зависть - страстностью. В этом проявляется их четкая дифференциация: «сухая» алчность апатична, «мокрая» зависть страстна; если первую можно сравнить с пустыней, то вторая напоминает трясину. (Использование во французском языке слова envie для обозначения страстного желания подчеркивает очевидный вывод о том, что зависть является наиболее страстной из всех страстей.) В то время как энеатип V характеризуется атмосферой внутренней сдержанности, для энеатипа IV характерна атмосфера смятения и беспокойства. Наиболее характерной чертой энеатипа IV, помимо определяющей его поведение зависти, может считаться наклонность к самопреследованию и фрустрация.

Кернберг с соавторами справедливо подвергли критике «Диагностико-статистический справочник по психическим заболеваниям» (DSM-III) за то, что в нем не уделялось внимания депрессивному, саморазрушающему мазохистскому типу личности. Я с радостью обнаружил, что в новом издании DSM сделаны, хотя и робко, попытки осветить этот тип личности, ибо он, несомненно, является одним из наиболее распространенных источников межличностных конфликтов. Со времен античности известны такие проявления психического поведения, как жалобы и стенания, так же как и тенденция к недовольству, в то время как мазохистский характер, который был описан уже Куртом Шнайдером, был заново открыт Абрахамом при наблюдении за словесно-агрессивным характером и затем подробно описан Хорни.

2. История исследования типа в научной литературе

Хотя синдром мазохистской и самопораженческой личности не нашел отражения в DSM-III, это было следствием того, что тенденцию к депрессивности, столь характерную для такого типа характера, относили раньше к расстройствам настроения. Однако точка зрения относительно того, что с депрессивностью связан определенный тип личности, существует очень давно, и Шнайдер цитирует Крепелина [82], который пишет о типе, характеризующемся «постоянным эмоциональным тяготением к мрачным чувствам, связанным со всеми проявлениями жизни». Шнайдер описывает тип людей, которые «пессимистичны и скептичны и в глубине души отрицают жизнь», но «все же окружают ее чем-то вроде невостребованной любви». «Это тип людей сверхсерьезных, которые чем-то озлоблены и в глазах которых все выглядит низким и отвратительным… Все это, однако, не обязательно лежит на поверхности, ибо эта меланхоличность характера может быть скрыта… такие люди могут проявлять внешнюю радость и развивать необычайную активность как средство спастись от своей меланхолии». В связи с этим Шнайдер приводит цитату из поэмы Гёльдерлина о шутах: «Вы всегда играете и шутите, вы ведь не можете иначе, и я глубоко тронут, друзья, поскольку лишь отчаявшиеся вынуждены так поступать».

Шнайдер отмечает также у меланхоликов тенденцию к тщеславию.

«Сравнивая себя с людьми, которые живут счастливо, и зная простоту, характерную для таких людей, они начинают считать свои страдания чем-то благородным, а себя - обладающими аристократизмом. Другие полагают свои страдания достоинством, что, наряду со склонностью размышлять о горестях жизни и острой потребностью в помощи, заставляет их искать утешения в философии или в религии». Он отмечает также среди меланхоликов склонность к эстетству, которая может проявляться в их манере одеваться и в образе жизни, а также в высокомерном отношении к окружающим.

И наконец, он отмечает различие между теми депрессивными индивидами, которые являются собственно меланхоликами (такими, которых Кречмер ставит в один ряд с циклотимическими и называет их индивидами с «тяжелой кровью»), и теми, которых можно определить как людей, постоянно находящихся в дурном настроении: «они холодны и эгоистичны, вечно ворчат и всех ненавидят, раздражительны и ко всему критичны, подлы и коварны. В их пессимистичности по отношению ко всему, а также и по отношению к своей собственной судьбе есть нечто фанатичное. Они испытывают чувство, близкое к радости, по поводу своих новых неудач и не способны желать добра никому».

Синдром энеатипа IV был описан еще в первые годы развития психиатрии, в чем можно убедиться, читая исследование психопатических личностей Курта Шнайдера [83]. Анализируя результаты исследований немецких ученых, опубликованные до него, он, например, приводит следующее наблюдение по поводу «депрессивного психопата»:

«В глубине души он отрицает жизнь и в то же самое время испытывает к ней нечто вроде оставшейся без взаимности любви. В нем часто развита склонность к тщеславию, привычка сравнивать себя с другими, с теми, кто доволен жизнью и счастлив, и осознание простоты последних, возможно, даже излишней простоты, которая характерна для этих людей, заставляет таких страдальцев рассматривать собственные страдания как признак благородства, а себя считать чем-то вроде аристократов… Другие видят в своих страданиях достоинство, подобное их склонности к размышлениям и печальным раздумьям… Нередко в обстановке, которой они себя окружают, и в их образе жизни заметна склонность к эстетству, которая может порождать высокомерие и скрывает под собой внутреннее уныние. Другую категорию депрессивных составляют люди, постоянно находящиеся в дурном настроении, холодные и эгоистичные, ворчащие и озлобленные, раздражительные и воспринимающие все критически, жестокие и недоброжелательные. Они сохраняют свой пессимизм в любых обстоятельствах и способны ощущать почти радость по поводу своих собственных неудач. Они также неспособны желать добра другим людям». Такой характер Крепелин называет «расположенным к раздражительности», а Блейлер - «раздражительной дистемией» (dysthymia); оба эти определения находятся в соответствии с данным Ашеффенбургом описанием такой личности как вечно недовольной и негодующей [84].

Первым в истории психоанализа, кто привлек внимание к синдрому энеатипа IV, был Карл Абрахам: он сделал это в описании «словесно-агрессивного характера» при попытке установить связь структуры характера с изменениями, связанными с раскрытием либидо в соответствии с теорией Фрейда. Вот как описывает словесно-агрессивный или словесно-пессимистический характер Гольдман-Эйслер в своем классическом исследовании «Кормление грудью и формирование характера» [85]:

«Этот тип характеризуется глубоко пессимистичным взглядом на жизнь, иногда сопровождаемым приступами депрессии и замкнутостью, пассивным отношением, чувством неуверенности, стремлением обеспечить себе гарантии определенного уровня жизни, амбициозностью, в которой соединяются сильное желание подняться наверх по социальной лестнице с ощущением недостижимости этого, с ощущением несправедливости, острым ощущением соперничества, нежеланием разделить свой успех с кем бы то ни было и нетерпеливой раздражительностью». Подобный синдром описывает и Эдмунд Берглер, который называет его «словесным пессимизмом».

Он подчеркивает нарцистический аспект этого синдрома и интерпретирует его как навязчивое стремление повторять пережитую когда-то фрустрацию, связанную, как полагают, с отнятием от материнской груди. Стремясь интерпретировать эту ориентацию личности в духе представления Фрейда о фиксации, он высказывает предположение о том, что посредством своей фиксации на фрустрации словесный пессимист способен извлекать удовольствие из предвкушения катастрофы и разочарования, а это приводит к тому, что он ощущает удовлетворение от того, что является жертвой.

Интересно отметить, что понятие «мазохистский характер», введенное Райхом в статье, напечатанной в Международном журнале психоанализа (1932-1933), не включает никаких ссылок на словесно-агрессивный или словесно-пессимистический синдром (характер), и это наводит на мысль о том, что Райх имел в виду описания самостоятельной структуры характера. Отличительная черта мазохистского характера, согласно Райху, состоит в присущем ему «хроническом субъективном ощущении страдания, которое объективно проявляется и специфически выделяется в качестве тенденции к жалобам. Другой важной чертой мазохистского характера является „хроническая тенденция" причинять самому себе боль и принижать собственные достоинства».

Наиболее интересным в статье Райха была его полемика с Фрейдом относительно существования инстинкта смерти, полемика, которая и явилась причиной публикации этой статьи, а также ответа на нее, озаглавленного: «Корпоративная дискуссия о психоанализе». Хотя мысли, изложенные в статье, дескриптивно верны, я думаю, большинство из нас сегодня не согласилось бы ни с теорией мазохистского поведения Фрейда, ни с альтернативой этой теории, выдвинутой Райхом: «специфическое мазохистское торможение функций оргазма, проявлением которого становится страх смерти или боязнь лопнуть или взорваться (bursting)».

Среди теоретиков психологии никто не уделяет зависти такого внимания, как Мелани Клейн. Она пишет в своей работе «Зависть и благодарность» [86]:

«Я пришла к заключению, что зависть является самым мощным фактором в подрыве чувства любви и благодарности в самой их основе, поскольку она оказывает влияние на самое раннее из всех отношений, а именно на отношение к матери. Основополагающее значение этого отношения для всей эмоциональной жизни человека подчеркивается в ряде психоаналитических исследований, и я думаю, что, продолжив исследование конкретного фактора, который может оказаться самым беспокоящим на этой ранней стадии, я добавила нечто важное в свои исследования раннего развития ребенка и формирования личности».

По существу, она показывает, как зависть способствует появлению затруднений при формировании у ребенка объекта блага, так как его фрустрация приводит к тому, что он воспринимает свою мать как зло. Мелани Клейн проводит различие между завистью и жадностью, которое можно уподобить разграничению «вожделения» и «зависти»:

«Жадность - это мощное и ненасытное желание, выходящее за рамки того, в чем нуждается субъект, и того, что в состоянии и что желает дать ему объект. На бессознательном уровне жадность прежде всего стремится к полному опустошению, высасыванию досуха и пожиранию груди, то есть целью жадности является деструктивная интроекция; тогда как зависть стремится не только к тому, чтобы взять все, что можно, но также и к тому, чтобы запятнать мать сначала дурными экскрементами и негативной частью своей самости и прежде всего нанести эту грязь на ее грудь для того, чтобы навредить матери и уничтожить ее. В самом глубоком смысле это означает разрушение ее созидательной способности».

Независимо от того, пожелаем ли мы поверить вслед за последователями Клейн в то, что ребенок действительно фантазирует подобным образом, оставляя на теле матери свои экскременты, или же мы будем считать, что это фантазия взрослого, проецируемая на экран детства, мы можем отнестись к ее высказываниям так же, как относимся к сюрреалистической карикатуре, т. е. воспринимать их символически и феноменологически.

Нечто подобное можно было бы сказать и о стандартных психоаналитических высказываниях, касающихся ситуации с эдиповым комплексом: независимо от того, воспринимаем ли мы сексуальные символы буквально или нет, они содержат соответствующее описание взаимоотношений ребенка с родителями:

«На протяжении всего этого раздела я говорю о первичной зависти к материнской груди, и этот вид зависти следует отличать от его более поздних форм (присущее девочке желание занять место матери и присущее мальчику желание занять положение женщины), при которых зависть больше не фокусируется на материнской груди, но распространяется на принятие матерью пениса отца, на ее способности вынашивать детей и рождать их и на ее способности кормить их грудью» [87].

Зависть к пенису является несомненной реальностью, которая проявляется, например, в том, что многие девочки вырастают в обстановке бессознательного сексуального притяжения к отцу и ощущения ненависти к матери из чистого соперничества, в то время как в других случаях, в чем я не сомневаюсь, проблема скорее связана с любовью родителей, нежели с их сексуальной жизнью. Более оригинальным вкладом Клейн в выявление примитивной природы зависти является ее подчеркивание стремления зависти к «порче объекта».

Хотя мазохистская модель сейчас получила широкое признание среди любителей, разбирающихся в психологии, это следует приписать не столько влиянию Мелани Клейн (которая не сумела выявить тип личности, в основе которой лежит зависть) или Райха (ибо термин «мазохистский» в биоэнергетике вновь приобрел свое первоначальное значение и начал обозначать наш циклотимический энеатип IX), сколько работе Эрика Берна «Люди, которые играют в игры», в которой мазохистскую модель можно распознать в таких играх, как «Подумайте, какой ужас!», «Изъян», «Не тронь меня» и «Искалеченная мать». Игра под названием «Подумайте, какой ужас!» находит свое наиболее драматичное выражение у больных, стремящихся снова и снова подвергаться операции [88]:

«Это люди, которые постоянно бегают по врачам и энергично доказывают необходимость для себя очередной операции, даже если медики при этом не видят в операции никакой необходимости». Берн делает то же самое наблюдение относительно этого типа, что и Шнайдер в отношении «депрессивных» психопатов: «Внешне выражают страдания, а в глубине души радуются возможности получить удовлетворение, которое им приносят несчастья».

Относительно же приверженцев игры «Лягните меня» он говорит, что это люди, социальное поведение которых можно уподобить ношению на груди надписи «Не тронь меня!», а на спине - «Мои несчастья лучше, чем ваши!».

В «Сценариях, которые разыгрываются людьми» Штейнера есть модель жизни, называемая «Я бедная маленькая женщина», в которой женщина разыгрывает роль жертвы, ожидающей спасителя [89]. Процитирую некоторые из его наиболее интересных наблюдений: «Она испытывает чувство интимности из своего состояния детского эго по отношению к состоянию родительского эго других, но редко в качестве равной». Имея возможность вести себя по-детски, она может быть непосредственна как ребенок, беспомощна и очень изобретательна в изображении себя «безумной». Она узнает, что может с большей легкостью добиться своего, рассказывая людям о своих неприятностях, и так вживается в этот образ, что не может от него отказаться. Она постоянно жалуется по поводу того, в какой ужасной ситуации находится, и пытается заставить других что-то делать, чтобы исправить ее. Она стремится доказать, что является жертвой, создавая ситуации, в которых она сначала манипулирует людьми, заставляя их делать то, что они в действительности не хотят делать, а затем, когда они начинают испытывать негодование, добивается от них неприязненного отношения к себе.

Я уже указывал, что Отто Кернберг [90] привлекал внимание к тому, что авторы «Диагностико-статистического справочника» игнорируют депрессивно-мазохистскую личность [91] . Вот что он пишет:

«Личность депрессивно-мазохистского типа ставит себя в ситуации, которые являются саморазрушительными и влекут за собой болезненные последствия даже в тех случаях, когда очевидно, что имеются возможности избежать такой ситуации… При этом разумные предложения помощи от других отвергаются… На положительные события в личной жизни такая личность может реагировать депрессией или ощущением вины… Для людей подобного типа характерны действия, которые вызывают гнев окружающих и заставляют последних уклоняться от общения с ними… Такие люди постоянно могут избегать возможность получения удовольствий… Они часто пытаются оказывать другим услуги, требующие от них исключительного самопожертвования, что вызывает у них чувство гордости за себя и повышает их самооценку».

Поскольку люди с мазохистским характером обычно ощущают себя имеющими множество проблем и ищут помощи у окружающих, интересно выяснить, как их диагностируют специалисты, пользующиеся DSM-III. Я полагаю, что многих из них относят к категории пограничных расстройств личности, ибо, несмотря на более общий смысл, предложенный Нюрнбергом, при котором термин «пограничный случай» понимается скорее как указание на уровень психологии, нежели как специфический межличностный стиль, диагноз «пограничный» на практике ставится в терминах характеристик энеатипа IV, таких, как изменчивость настроения, склонность к самоосуждению, импульсивность, вспыльчивость, излишняя зависимость и бурно протекающее перенесение-трансфер [92].

Проделанный Гринкером анализ случаев, классифицируемых как пограничные, также подтверждает связь этой диагностической категории с энеатипом IV, так как в трех выведенных Гринкером группах распознаются три подтипа энеатипа IV, выделенные в протоанализе: склонные к гневу и ненависти, испытывающие чувство стыда по поводу своей вины и подверженные депрессии [93].

Описывая пограничные случаи, Миллон [94] пишет: «Такие люди не только нуждаются в защите и поощрении для того, чтобы поддерживать нормальное психологическое состояние, но и становятся чрезвычайно уязвимыми, если их изолировать от этих внешних источников поддержки. Изоляция и одиночество могут оказывать на них губительное воздействие не только потому, что им не хватает внутренне присущего людям чувства самости, но и потому, что они обычно не обладают необходимыми материальными средствами, практическими навыками и умом, необходимыми для того, чтобы предпринимать обдуманные, осмысленные и независимые действия. Будучи неспособными должным образом позаботиться о себе, они не только опасаются возможных потерь, но часто заранее воображают эти потери и представляют, как они происходят, хотя в действительности никаких потерь нет. Более того, поскольку большинство больных, относимых к пограничным случаям, обладает заниженной самооценкой, им трудно представить, что те, от кого они зависят, могут быть достаточно высокого о них мнения.

Поэтому они подвержены опасениям, что окружающие недооценят их и не пожелают с ними общаться. Имея столь неустойчивую основу для самооценки и испытывая дефицит средств для самостоятельного существования, они постоянно находятся на грани срыва, склонны к боязни одиночества и всегда готовы дать волю воображению по поводу неизбежного предательства окружающих. События, которые подогревают такие страхи, могут спровоцировать значительные усилия, направленные на восстановление утраченного имиджа и состоящие в идеализации, самоотречении, в попытках самоуничтожения или, наоборот, в самоутверждении и импульсивном гневе».

Мазохистский аспект энеатипа IV ясно отражается в наблюдении Миллона, что люди этого типа, «принося себя в жертву, не только поддерживают постоянный контакт с другими, но своим примером как бы обязывают окружающих проявлять по отношению к ним мягкость и заботу в ответ. Скорее добродетельное мученичество, чем самопожертвование, используется ими как уловка, с помощью которой они пытаются добиться привязанности окружающих, в которой так нуждаются».

Что касается самой депрессии, он замечает, что «страдания, отчаяние и смирение, столь драматично выражаемые такими людьми, служат им для того, чтобы снять напряженность и вывести наружу муку, которую они ощущают внутри себя. Для некоторых, однако, депрессивная летаргия и мрачное поведение являются прежде всего средством выражения гнева. Депрессия служит им в качестве инструмента, с помощью которого они наносят удары и мстят тем, кто «предал» их или требовал от них слишком многого. Возмущенные «эгоизмом» окружающих, они используют свою мрачную и меланхолическую грусть как средство «рассчитаться» с такими людьми или «проучить их». Более того, преувеличивая свои несчастья и беспомощно предаваясь хандре, они эффективно избегают ответственности, перекладывая ее на других, вынуждают своих домашних не только заботиться о них, но страдать и ощущать при этом чувство вины».

Я считаю, что наиболее глубоким и четким описанием мазохистского характера, когда-либо появлявшимся в психоаналитической литературе, является описание, сделанное Карен Хорни, которая, однако, обсуждает данный синдром, используя предельно обобщенный термин «самоуничтожения». Вот что пишет о мазохизме последователь Хорни Гарольд Келман (цитируется в Международной энциклопедии психологии Вольмана [95]): «Хорни не считает мазохизм ни любовью к страданиям ради страданий, ни процессом самоотрицания, биологически предопределенным. Мазохизм есть форма установления связи, и его суть состоит в ослаблении или угасании индивидуальности больного и его слиянии с личностью или силой, которые он считает превосходящими его собственную личность». Это наблюдение согласуется с аспектом самосокращения зависти и интенсивным стремлением поглотить достоинства, наблюдаемые у других, но также и с готовностью пострадать за эту «любовь» или, если выражаться точнее, «потребность в любви». И далее: «Мазохизм является способом преодоления жизненных трудностей посредством самоуничижения и зависимости. Хотя наиболее яркое выражение это находит в сексуальной сфере, но вместе с тем охватывает и всю область человеческих отношений. Составляя часть развития невротического характера, мазохизм обладает своими собственными особыми целями и системой ценностей. Страдания невротика, возможно, служат защитным целям, помогая избежать обвинений, соперничества и ответственности. В искаженной системе ценностей мазохизма страдание возводится в добродетель и служит основанием для требований любви, одобрения и воздавания должного. Поскольку мазохист подавляет себя, испытывает гордость и отождествляет себя с личностью, страдающей от самоуничижения, для его образа себя было бы губительным осознание конфликтующих стремлений к экспансивности и самовосхвалению, равно как и здоровое стремление к росту. Предаваясь беспощадной ненависти к той стороне своей личности, которую он не хочет принять, и мазохистским попыткам устранить конфликт противоречивых импульсов, мазохист погружается в пучину страданий и ненависти к самому себе».

В своей работе «Невроз и личностный рост» Карен Хорни называет одну из глав «Патологическая зависимость», и начинает ее с комментария по поводу того, что среди трех возможных решений Конфликта, возникающего между сближением с окружающим, самоутверждением в действиях против нкх и отдалением от них, «самоуничижение влечет за собой более глубокое ощущение несчастья». Истинные страдания самоуничижительного типа, возможно, не превышают страданий при других типах невроза, но субъективно он чувствует себя несчастным чаще и в большей степени, чем другие, в связи с тем, что страдание для него становится многофункциональным. Кроме того, его потребность в окружающих людях и надежда использовать их в своих целях создают слишком сильную зависимость от них. И в то время как любая вынужденная зависимость причиняет боль, эта зависимость особенно мучительна, поскольку его отношение к людям не может не быть двойственным. Тем не менее любовь (в самом широком смысле) - это единственное, что придает позитивное содержание его жизни.

«Эротическая любовь представляется этому типу предельным осуществлением желания. Любовь кажется ему билетом в рай, где кончаются все страдания, где нет одиночества, где человек не ощущает себя потерянным, виновным в чем-то или недостойным, где не надо больше отвечать за себя, не надо сражаться с жестоким миром, к существованию в котором он чувствует себя неприспособленным. Ему кажется, что любовь принесет ему защиту, поддержку, привязанность, сочувствие, симпатию, понимание. Она даст ему ощущение собственной значимости, придаст его жизни смысл, явится для него спасением и искуплением. Не удивительно поэтому, что люди для него часто делятся на тех, кто имеет, и тех, кто не имеет, однако не в смысле денег или социального положения, а с позиции - женат (или не женат) или состоит в подобных браку отношениях».

Указав на эту «зависть к любви», Карен Хорни объясняет значение, придаваемое любви, с точки зрения того, что ожидается от объекта любви, и замечает, что авторы работ по психопатологии, описывая любовь зависимых лиц, односторонне подчеркивают аспект, который они называют паразитическим или орально-эротическим. «На самом деле этот аспект может действительно быть превалирующим. Но для обычного представителя типа с самоподавляемой личностью (лица с превалирующей тенденцией к подавлению своей личности) одинаково привлекательным может быть не только чувствовать любовь, но и быть объектом любви. Для него любить означает раствориться, погрузиться в более или менее экстатические чувства, слиться с другим существом, стать с ним одной плотью и кровью и обрести в этом слиянии единство, которого он не находит в себе».

Не менее удивительным, нежели отсутствие описания энеатипа IV в DSM-III (до его новой редакции), было отсутствие его четкого описания среди психологических типов Юнга. Я склонен считать, что его характеристику можно обнаружить под названием «интровертный чувствующий тип», ибо чувствительный тип, конечно, имеется в наличии, и он, действительно, является из них самым интровертным, как показывает его близость на энеаграмме к энеатипу V. Однако то, что Юнг говорит об интровертно чувствующем типе, лишь частично совпадает с характеристиками энеатипа IV. В частности, сходство существует в его констатации того, что «тип с интровертными чувствами чаще обнаруживается среди женщин», ибо мазохистско-депрессивный тип, действительно, преобладает среди женщин. Другое сходство обнаруживается в важном утверждении Юнга, что «по темпераменту они склонны к меланхолии». Однако большая часть замечаний, сделанных Юнгом, скорее относится к V и IX типам, нежели к типу IV [96].

Обратившись к портретам индивидов Кэрси и Бейтс [97], выведенным ими на основании тестирования, я обнаружил характеристики энеатипа IV в двух интуитивных подтипах ин- тровертного чувства - (INFD) ИНФД и (INFP) ИНФП. Первый из них описывается как обладающий значительными эмпатическими способностями, особенно в отношении неприятностей и болезней других людей, а также как уязвимый и склонный к интроекции, обладающий богатым воображением и способный к творческой деятельности в искусстве, поскольку он «является наиболее поэтическим из всех типов». Индивиды, относящиеся ко второму подтипу, характеризуются как «обладающие способностью к сопереживанию», которая не всегда обнаруживается у представителей других типов, как склонные к идеализму и живущие в соответствии с парадоксальным правилом: «тянуться к чистоте и гармонии, но с оглядкой на аморальных и недостойных».

В гомеопатической традиции нашему энеатипу IV соответствует личность, которая, как считают представители этой школы, обладает сходством с Natrum Muriaticum, поваренной солью. Вот что пишет об этом Кэтрин Культер [98]:

«Даже будучи взрослыми, принадлежащие к этому типу люди склонны к постоянному осуждению своих родителей за их недостатки и обиды, которые они им нанесли… Однако чрезмерные страдания по поводу отсутствия родительской любви, даже если они сами эту любовь отвергли, являются неотъемлемой частью сложной и извращенной натуры этих людей. Они создают таким образом ситуацию „без выигрыша" и для себя, и для своих родителей… В некоторых случаях эта патология „поваренной соли" появляется в результате имевшего место в раннем детстве соперничества между детьми одних родителей…

Впоследствии, проецируя пережитый в детстве опыт на мир в целом, они быстро реагируют на ситуации, когда кто-то пытается их подавить или их не принимает, когда их стремления пересекаются со стремлениями других или когда их делают объектом издевательств… Средство, применяемое по отношению к таким „навечно запомнившим" пациентам, заключается в том, чтобы порекомендовать им предать забвению все прошлые обиды и оскорбления, „оставить все печали позади…"

Врач может заподозрить пациента, названного „поваренной солью", в том, что он „стремится нанести себе вред" (хотя, возможно, он делает это неосознанно) или, по крайней мере, пытается оказаться в ситуации, в которой вред может быть причинен. ‹…›

С другой стороны, такой пациент может оказаться злейшим врагом самому себе тем, что он позволяет какому-то конкретному эмоциональному потрясению или облаку депрессии постоянно висеть у себя над головой или служить очками, сквозь которые он смотрит на окружающий его реальный мир. Такие искажающие реальность очки уместно было бы назвать „очками уныния", имея в виду не только создаваемое ими ощущение изоляции, пустоты и заброшенности, но также угрюмость, безысходность („печальный и покинутый", по Ханеманну).

Человек этого типа может оценивать красоту художественных произведений с точки зрения того, присутствуют ли в них ассоциации, которые вызывают меланхолию: время от времени он переживает периоды увлечения музыкой, чтобы с ее помощью предаваться своим печальным, но одновременно и сладостным чувствам или с новой силой пережить какую-нибудь старую (или недавно пережитую) неприятность.

„Он избегает общества, так как предвидит, что может легко вызвать раздражение окружающих" (Ханеманн). Отчасти это связано с неуверенностью в себе, частично - с эгоцентризмом, который делает для него неприятной мысль о том, что он останется всего лишь незаметным членом компании. Таким образом, оборотной стороной его искреннего желания оставаться незаметным и присутствовать на заднем плане являются его подсознательные претензии на особое внимание и чувство обиды, когда окружающие не реагируют на него соответствующим образом… Говоря более отвлеченно, счастье для названного „поваренной солью" - это лишь „преходящее", эфемерное чувство. Да и как может счастье быть прочным, если за углом поджидают утраты…

А над всем царит романтическая любовь. Она обладает мощным потенциалом, способным вызвать боль, разочарования, печали, и не может не сделать человека этого типа своей добычей… Даже если любовь оказывается взаимной, он сумеет втянуть себя в неразрешимые конфликты, создавая ситуации, которые неизбежно приведут к печальному концу».

3. Структура черт характера

Зависть

Если понимать сущность зависти как необычайно интенсивное желание воплощения «хорошей матери», данный концепт обнаружит совпадение с психоаналитическим понятием «каннибалического импульса», который может проявляться не только в стремлении к любви, но и в более обобщенном виде как ненасытность или жадность.

Хотя сопровождающаяся чувством вины и поддающаяся контролю жадность и является частью психологии типа IV, она не более значительна, чем хищная и необузданная жадность типа VIII, и не столь типична для завистливых характеров, как зависть в определении (см. выше, стр. 130) Мелани Клейн.

Согласны мы или нет относительно связанных с завистью фантазий, которые она приписывает сосущим грудь младенцам, но я думаю, было бы разумно принять их как символическое выражение психических процессов, переживаемых взрослыми, говоря более конкретно, выражением того характерного процесса саморазрушения, который, по-видимому, неотделим от зависти как постоянной основы для ее связанных с чрезмерными желаниями характеристик. Независимо от того, что истоки зависти следует искать в периоде вскармливания младенца грудью, во многих случаях зависть подсознательно испытывается не по отношению к матери, а по отношению к пользующемуся большей любовью со стороны родителей брату или сестре, на месте которых ребенок хотел бы оказаться для того, чтобы снискать родительскую любовь. Часто имеет место элемент сексуальной зависти, который Фрейд наблюдал у женщин и который он, используя свою сексуально-биологическую интерпретацию, назвал «завистью к пенису». Поскольку некоторые мужчины также испытывают зависть в отчетливо эротических формах, можно было бы говорить и о «зависти к вагине», хотя я придерживаюсь мнения, что сексуальные фантазии являются следствием более общего явления - зависти одного пола, провоцируемой ощущением превосходства противоположного пола. Учитывая предпочтение, оказываемое в нашей цивилизации мужчинам, неудивительно, что зависть к мужчинам является более распространенной (и действительно, представительницы энеатипа IV играют видную роль в движении за женскую эмансипацию), но обе формы сексуальной зависти, несомненно, имеют место в случае идентификации себя с противоположным полом и лежат в основе гомосексуализма и лесбиянства (и то и другое встречается в типе IV чаще, чем в каком-либо другом характере).

Еще одна область проявления зависти - социальная. Здесь зависть может проявляться либо как идеализация высших классов и сильное желание продвинуться вверх по социальной лестнице, как это изобразил Пруст в «Поисках утраченного времени», либо как ненависть и враждебность к привилегированным, как это описано Стендалем в «Красном и черном». В еще более утонченной форме зависть может проявляться как постоянная погоня за необычным и опасным, как проявление неудовлетворенности лишенной драматизма обыденной жизнью.

Примитивным патологическим проявлением этой черты является симптом булимии, который я наблюдал в контексте характера энеатипа IV; многие испытывают слабое эхо этого состояния в виде наступающего время от времени болезненного ощущения пустоты внизу живота.

Хотя алчность или, что более характерно, гнев являются скрытыми чертами в синдромах личности, часть которой они составляют (поскольку они компенсируются психологической отчужденностью и такими реактивными чертами характера, как благожелательность и достоинство соответственно), страсть в случае зависти очевидна, вследствие чего человек страдает от противоречия между предельной необходимостью и наложенным на нее запретом. В свете этого столкновения между ощущением интенсивной зависти и сопровождающим ее чувством стыда и омерзения к самому себе можно понять тенденцию к низкой самооценке личности, которая будет обсуждаться ниже.

Низкая самооценка

С точки зрения количества всевозможных терминов, использованных для ее описания, склонность к низкой самооценке является наиболее удивительной из всех других черт характера. Среди таких ее специфических характеристик не только «плохой самоимидж», но и «ощущение собственной неадекватности», «склонность к стыдливости», «ощущение того, что ты смешон», «неумен», «безобразен», «отвратителен», «испорчен», «отталкивающ» и т.д. Хотя я предпочитаю говорить о низкой самооценке отдельно от других черт (отражая таким образом появление независимой концептуальной группы дескрипторов), явление зависти невозможно отделить от низкой самооценки, которую теоретики отношений объектов интерпретируют как следствие интроекции «плохого объекта». Именно этот вид самоочернения создает «дыру», из которой возникает ненасытность зависти в таких ее проявлениях, как навязчивость, привычка требовать от других, язвительность, зависимость от окружающих, излишняя привязчивость.

Сосредоточенность на страдании

Я еще не характеризовал группу черт характера, обычно объединяемых под названием «мазохистские». В то, что понимается под этим термином, следует включать не только страдания, которые возникают как результат низкой самооценки, но и разочарование, являющееся результатом завышенных потребностей, использование боли в мстительных целях и неосознанную надежду обрести любовь в награду за страдания. В результате действия этих динамических факторов, а также учитывая их общий эмоциональный характер, индивиды энеатипа IV обладают не только чувствительностью, эксцентричностью, страстностью и романтичностью, но имеют склонность к страданиям от одиночества и могут трагически воспринимать свою жизнь или жизнь вообще.

Влекомые сильными страстями, подверженные ностальгии, внутренне одинокие, часто на вид томные, с глазами, подернутыми влагой, они обычно склонны к пессимизму, часто язвительны, иногда циничны. Среди сопутствующих черт этого типа можно обнаружить склонность к разного рода сетованиям и жалобам, уныние и жалость к себе. Особенно выделяется на унылом ландшафте психологии типа IV ощущение утраты, обычно как отголосок реально пережитой потери, иногда в виде страха будущих утрат и особенно склонность к страданиям из-за разлук и разочарований реальной жизни. Обращает на себя внимание склонность типа IV реагировать скорбью не только на утрату людей, но и на смерть любимых животных. Я полагаю, что именно в этой группе черт мы подходим ближе всего к сущности характера данного типа, для которого чрезвычайно характерным является сосредоточение на страдании и внешние проявления страдания с целью получения любви.

Точно так же, как функциональным аспектом плача ребенка является стремление привлечь заботливое внимание матери, я думаю, что плач взрослого также имеет целью снискать внимание окружающих. Подобно тому, как дети типа III стараются учиться блестяще для того, чтобы завоевать внимание (а те, кто представляет собой тип V или VIII и кто не надеется завоевать такое внимание, предпочитают уйти в себя или получить свое силой), здесь индивид учится привлекать к себе «негативное» внимание посредством интенсификации своих потребностей - что достигается не только с помощью артистических способностей (через воображаемое усиление страданий, равно как и через усиление выражения страданий), но также и стремлением попасть в болезненные ситуации - то есть выбором опасного образа жизни. Для индивида энеатипа IV плач может быть не только выражением боли, но и способом выразить удовлетворение. Остается лишь сказать (и на эту мысль наводит слово «мазохистский»), что в страдании может быть заключено очарование печали. Оно дает ощущение реальности, хотя в то же время оно есть противоположность реальности, ибо главным самообманом энеатипа IV является преувеличение своего положения жертвы, идущее рука об руку с «притязаниями», с привычкой требовать внимания и услуг со стороны окружающих [99].

Привязчивость

Индивида энеатипа IV можно скорее, чем представителя любого другого типа, назвать «эротоманом», и его страстное желание любви, в свою очередь, подкрепляется необходимостью признать, что сам он неспособен к самоотдаче. Вследствие этого зависимость может проявляться не только как стремление поддерживать отношения, приносящие страдания, но и как привязчивость - вкрадчивое навязывание контакта, которое является результатом не только потребности в общении, но и средством защиты или проявлением желания оттянуть расставание. Со страстным желанием любви связана также и часто наблюдаемая «беспомощность» индивидов IV типа, которая, как и у представителей типа V, проявляется в виде мотивированной неспособности позаботиться о себе должным образом и может расшифровываться как неосознанный маневр, имеющий целью обрести защиту. В частности, и потребность в финансовой помощи может поддерживаться желанием почувствовать чью-то заботу.

Благовоспитанность

Люди энеатипа IV обычно воспринимаются как заботливые, отзывчивые, деликатные, мягкие, нежные, сердечные, способные к самопожертвованию, скромные, иногда подобострастные. Их благовоспитанность, по-видимому, не только является приемом, имеющим целью «дать, чтобы взять», т. е. связана с их потребностью заслужить любовь, но и эмпатической идентификацией с потребностями других людей, что делает их заботливыми родителями, внимательными работниками сферы социального обеспечения и психотерапевтами, а также защитниками угнетенных и обиженных. Связанные с благовоспитанностью черты характера энеатипа IV могут динамически восприниматься как форма обольщения, диктуемого острой потребностью в других и вытекающей отсюда болезненной фрустрацией. Привязанность к окружающим может быть мазохистски доведена до самопорабощения и таким образом вносить свой вклад в саморазочарование и болезненные ощущения, что, в свою очередь, способствует активизации привычки требовать от других внимания и неуживчивости обладателей данного характера.

Эмоциональность

Хотя само по себе слово «эмоциональный» и подразумевает высокую степень страданий, тем не менее эмоциональность заслуживает того, чтобы ее рассматривали отдельно, в связи с определяющим вкладом чувственной доминантности, который она вносит в структуру характера энеатипа IV. Здесь, как и в случае энеатипа II, мы наблюдаем «эмоциональный тип», но в энеатипе IV в большой степени примешиваются интеллектуальные интересы и интровертность. (И действительно, эти два типа характера абсолютно правильно рассматриваются как эмоциональные, поскольку это слово подходит им гораздо больше, чем жизнерадостной обольстительности жадных или защитной теплоте более откровенно боязливых и зависимых трусов.) Это свойство повышенной эмоциональности относится не только к романтическим чувствам, драматизации страданий, к зависимости от любви и благовоспитанности, но и к выражению гнева. Зависимые люди способны очень остро чувствовать ненависть, и оскорбления, наносимые им, производят наибольший эффект. У энеатипа IV есть еще одно качество, которое можно также наблюдать у энеатипов II и III в правом углу энеаграммы; это качество, которое в психиатрии получило название «пластичности» и которое отражает способность выступать в различных ролях (т. е. способность варьировать выражение своих чувств).

Заносчивое высокомерие

Наряду с низкой самооценкой и в качестве ее компенсации у представителей энеатипа IV часто присутствует чувство превосходства, связанное с их эмоциональной способностью к ненависти. Хотя они могут захлебываться от самоунижения и ненависти к себе, тем не менее их отношение к внешнему миру - это отношение «примадонны» или, по меньшей мере, очень выдающейся личности. В тех случаях, когда эти претензии на исключительность терпят крушение, к этому добавляется роль принесенного в жертву «непонятого гения». Однако наряду с этим представители данного типа могут обладать большим остроумием и умением поддерживать интересную беседу, равно как и другими качествами, в которых находит проявление их природная склонность к воображению, анализу и эмоциональной глубине и которые здесь подчинены потребности добиться определенных контактов и желанию завоевать восхищение окружающих.

Изысканность