4.3. Линии и механизмы развития смысловой сферы личности в онтогенезе

4.3. Линии и механизмы развития смысловой сферы личности в онтогенезе

Аналогичные закономерности мы можем наблюдать и на материале онтогенетического развития отношений субъекта с миром и репрезентации субъекту последних. Мир ребенка начинается со смыслов.

«Младенец старается понять себя и окружающий его мир, живой и мертвый, – с этим связано его благополучие. Спрашивая словами или взглядом “Что это?”, – он требует не название, а оценку.

– Что это?

– Фи, брось, это “бяка”, это нельзя брать в руки.

– Что это?

– Цветочек, – и улыбка, и ласковое выражение лица – разрешение.

Бывает, спрашивая о предмете нейтральном и получая название без эмоциональной мимической оценки, ребенок не знает, что делать с ответом, и, удивленно и как бы разочарованно глядя на мать, повторяет, растягивая, название. Чтобы понять, что, кроме желаемого и нежелаемого, есть еще мир нейтральный, ему надо иметь опыт.

– Что это?

– Вата.

– Ва-а-ата? – и ребенок всматривается в лицо матери, ожидая указания, что об этом думать…

…Детские “что это?” означают: какой? для чего служит? какая мне от него может быть польза?» ( Корчак , 1980, с. 17–18).

Как справедливо отмечает А.М.Лобок, субъективное отношение к миру «является наиболее естественным и даже единственно возможным типом отношения, которое может предъявить всевозможностному предметному миру рождающийся в него человек» (Лобок, 1997, с. 119). Подлинная проблема, по мнению А.М.Лобка, состоит не в том, как возможно субъективное отношение к миру, а в том, как возможно объективное к нему отношение. Вместе с тем тенденция развития состоит в том, что хотя «предметом настойчивого интереса все больше и больше становятся предметы, не имеющие сколько-нибудь выраженного биологического смысла» (там же, с. 138), они не остаются для ребенка нейтральными. А.М.Лобок описывает развитие ребенка в онтогенезе как развитие форм над-биологического, а именно мифологического освоения мира, развитие мифологических механизмов субъективности (Лобок, 1997; 1998). Суть этих процессов можно было бы охарактеризовать как субъективацию мира или его «оживление», превращение нейтрального мира в жизненный через раскрытие, с одной стороны, его возможностей в контексте человеческой деятельности, человеческой культуры, и, с другой стороны, через развитие форм осмысления той действительности, которая выходит за пределы сферы биологических смыслов.

Онтогенетически первой формой такого осмысления или субъективации мира является меточная деятельность. Между 9 и 12 месяцами возникает, по А.М.Лобку, «первичная персонификация предметного мира: один за другим предметы окружающего ребенка мира начинают обретать, так сказать, персональные лица: становятся ЛИЧНО узнаваемыми. Еще не испытывая потребности в культурной категоризации мира, ребенок начинает узнавать некоторые предметы этого мира, так сказать, “в лицо”, и это прежде всего относится к тем предметам, которыми он активно манипулирует, и которые начинают выступать для него как эмоционально значимые предметы, как предметы, обладающие для него некоей сверхпредметной (прамифосемантической) значимостью. Если до сих пор ребенок с одинаковым интересом относился к любой яркой погремушке или игрушке, которая попала в поле его внимания, то, начиная с какого-то момента, он начинает четко выделять и узнавать те игрушки, которыми он играл накануне. А это значит, что он, с одной стороны, начинает идентифицировать следы своей вчерашней манипулятивной деятельности с игрушкой, а, с другой, начинает относиться к этой игрушке как к ЛИЧНО значимой, то есть несущей на себе след неких связанных с нею переживаний» (Лобок, 1997, с. 443). Смыслообразующим основанием, придающим значимость конкретной игрушке, выступают эмоциональные переживания, которые сопровождали манипулятивную активность ребенка по отношению к данной игрушке.

В качестве психологической основы этой формы осмысления действительности А.М.Лобок рассматривает эмоционально-знаковую память – память, фиксирующую связь между прошлыми переживаниями и предметами окружающей действительности. «Это иррациональная по своей сути память: она актуализируется не на уровне сознательных воспоминаний, а на уровне смутного чувства, на уровне смутного образа пережитого. Пусковым механизмом для этой памяти может явиться любой предмет, любая конкретная вещь из прошлого: взрослый человек роется в своих старых вещах, бросает взгляд на свою случайно найденную детскую игрушку, и его сердце сжимается от чувства чего-то невозвратимо ушедшего; при этом он безусловно узнает свою игрушку, так сказать, “в лицо”: она для него эмоционально персонифицирована, она несет на себе память о множестве значимых переживаний, причем не переживаний по поводу этой конкретной игрушки, а переживаний из того жизненного контекста, в котором некогда эта игрушка существовала» (Лобок, 1997, с. 445). «Когда ребенок играет со СВОЕЙ игрушкой – это имеет для него совершенно особое значение: он одновременно играет как бы с ее прошлым, он играет со своей эмоциональной памятью, удерживаемой многочисленными следами прошлых событий» ( там же, с. 446–447). Следы понимаются здесь в буквальном смысле; А.М.Лобок характеризует эту деятельность как знаково-меточную потому, что ребенок физически персонифицирует предметы, оставляя на них отметины, царапины, вмятины и зазубрины, которые и выступают как знаки эмоциональных переживаний, обеспечивающие узнавание предметов.

Таким образом, личностное осмысление предметов через устойчивое включение их в контекст своей индивидуальной жизнедеятельности, своего жизненного мира, и опознание их как опорных элементов этого жизненного мира является генетически первичной формой осмысления внешней действительности. Мы наблюдаем здесь ту же закономерность, что и обнаруженная и сформулированная нами в предыдущем разделе филогенетическая закономерность: от максимально субъективного отношения к окружающему миру к отношению, в большей мере опосредованному познанием объективных или, по меньшей мере интерсубъективных его атрибутов. Годовалый ребенок «пока еще совершенно равнодушен к культурным измерениям предметов, но эти предметы уже обладают для него ЛИЧНЫМИ измерениями» ( там же, с. 448).

Второй этап развития субъективности начинается, по А. М.Лобку, в возрасте около полутора лет, когда ребенок начинает видеть в обращении с предметами окружающих его взрослых людей культурные образцы, примеры для подражания, и начинает активно осваивать, копировать эти образцы. «Маленький ребенок осваивает смыслы окружающего его предметного мира…наблюдая за действиями взрослых и за сопровождающими эти действия эмоциональными репликами» ( там же, с. 518). А.М.Лобок называет этот этап развития возрастом магической утилитарности (1998), имея в виду при этом, что осваивая утилитарно-инструментальные свойства предметов через копирование действий взрослых, ребенок относится к этой процедуре не как к утилитарной, а как к обрядово-магической; его цели далеки от утилитарной пользы. «Это деятельность ради нее самой, а вовсе не ради достижения какого-то практического результата, и именно поэтому наиболее точно ее можно охарактеризовать как обрядово-ритуальную. Трехлетка, имитирующий забивание гвоздя, менее всего озабочен тем, чтобы гвоздь на самом деле оказался забит; но зато ему крайне важен сам ритуал забивания гвоздя… Важно, чтобы принципиально воспроизводилась некая схема действий, которая носит для этого ребенка характер священного ритуала» (Лобок, 1997, с. 471–472). Подобная имитация выступает универсальной матрицей усвоения ребенком любых культурных образцов.

Третий этап ознаменован новым открытием, которое ребенок делает на третьем году жизни, и с которым А. М.Лобок связывает кризис третьего года жизни. «Оказывается, можно идти ПРОТИВ, ПОПЕРЕК нормы. И это есть начало вариативного диалога ребенка с культурой» (там же, с. 474). Это возраст культурной вариативности, этап вариативной индивидуализации культуры, открытия всевозможностности предметов, придания предметам новых смыслов, в том числе отсутствующих в культурных образцах. «Продолжая диалог с нормой, он уже не просто усваивает ее, а дразнит ее, провоцирует ее на новые формы существования, держит ее на известном расстоянии, примериваясь к ней с разных концов и производя свои собственные, авторские варианты нормы» (Лобок, 1998, с. 34). Однако эта творческая вариативность не является собственно творчеством, ибо в ней отсутствует принципиально важный компонент – диалог с культурой, в котором вырабатываются критерии оценки собственных продуктов, саморедактуры. «Он неспособен отличить истинное от ложного, адекватное от неадекватного. Он смотрит на мир глазами человека, для которого, в принципе, любые знания возможны. Точно так же, как любые варианты сочиняемого им текста для него абсолютно равнозначны. Это все та же всевозможностность, которая является лишь иллюзией творчества» (Лобок, 1997, с. 647). «Маленький ребенок знаком лишь с одной стороной творчества – фантазийной. Однако подлинное творчество – это еще и диалог, способность поместить продукты своего сочинительства в некий культурный контекст, соотнести их с культурной традицией и отделить то, что действительно может иметь некий культурный резонанс. Что же касается ребенка, которого не коснулась еще суровая десница школы, то его сочинительство легко и беззаботно, оно равнодушно к норме и менее всего предполагает слух другого» ( там же, с. 646). «Мир ребенка-дошкольника – это мир безусловного торжества его самости. Осваивая мир на свой страх и риск, он пытается всякое действие взрослых воспроизвести в соответствии с принципом “я сам”, “я тоже хочу попробовать!”. При этом он воспроизводит модель подмеченных действий, менее всего подвергая эту модель сознательному рефлексивному анализу А в результате он совершает любопытную подмену: весь освоенный им мир он воспринимает как проекцию собственной самости. Весь мир для него одухотворен и живет по законам его собственного “Я”. Ребенок как бы идентифицируется с тем миром, который он осваивает, а осваиваемый мир идентифицирует с собой… Ребенок познает окружающий мир, подминая его законы под логику своей ничем не ограниченной субъективности» (там же, с. 647).

Именно школа позволяет ребенку выйти на новый уровень осмысления мира благодаря формированию у ребенка особой позиции по отношению к осваиваемому им знанию. Этот уровень А.М.Лобок характеризует как сознательное изобретательство, сознательное творчество на основе образования. «Лишь пережив драму несовпадения себя с культурой, ребенок обретает способность творить-в-культуре, то есть производить продукт, имеющий значение не только для него лично, но и для культуры в целом. У него появляется возможность не только себя реализовывать, но и создавать нечто, имеющее ценность в самой культуре. Только благодаря школе ребенок получает возможность стать из субъекта самого себя субъектом культуры. Иллюзия творчества – когда результаты усилий ребенка существенны только для его личного мира – сменяется творчеством как таковым, когда его результаты обретают некое культурное эхо, то есть оказываются значимы с точки зрения самой культуры» (там же, с. 648).

Концепция становления и возрастного развития субъективности А. М.Лобка – не единственная, которая ставит во главу угла возрастную динамику процессов организации внутреннего мира ребенка и его отношений с внешним миром. Нельзя не упомянуть еще по меньшей мере две возрастных периодизации, в центре внимания которых находятся сходные по своей природе феномены. В.И.Слободчиков непосредственно рассматривает становление различных форм субъективности человека в онтогенезе – от оживления (разрыва биологической связи с матерью и вхождения в новые отношения с окружающим миром, хоть и опосредованные со-бытийностью с взрослыми) до универсализации, выводящей человека за пределы его индивидуальности в область общечеловеческих жизненных смыслов, «в сферу подлинно вселенского и универсального со-бытия» (Слободчиков, 1994, с. 68).

В.С.Мухина предлагает путь познания личности «через анализ индивидуальных личностных смыслов, которые организуются в сознании человека в структурные звенья, общие для всех и каждого по наименованию и культурному абрису, но уникальные по их значениям и смыслу» ( Мухина , 1997, с. 58). Она рассматривает в качестве критерия выделения возрастных этапов специфические для них формы самосознания, определяемого как «ценностные ориентации, образующие систему личностных смыслов, которые составляют индивидуальное бытие личности» (там же, с. 55). «На первом этапе происходит стихийное, не направляемое самосознанием формирование личности. Это период подготовки рождения осознающей себя личности, когда у ребенка появляются в явных формах полимотивированность и соподчиненность его действий. Начало развития личности обусловлено следующими событиями в жизни ребенка. В первую очередь он выделяет себя как персону (это происходит на протяжении всего раннего и дошкольного возраста), как носителя определенного имени (имя собственное, местоимение “Я” и определенный физический облик). Психологически “//-образ" формируется с эмоционального (положительного или отрицательного) отношения к людям и с изъявления своей воли (“Я хочу”, “Я сам”), которая выступает как конкретная потребность ребенка. Очень скоро начинает проявляться притязание на признание (имеющее как позитивное направление, так и негативное). В то же время у ребенка формируется чувство половой принадлежности, что также определяет особенности развития личности. Далее, у ребенка возникает ощущение себя во времени, у него появляется психологическое прошлое, настоящее и будущее, он по-новому начинает относиться к самому себе – для него открывается перспектива его собственного развития» (там же, с. 54). Если «первое рождение личности», осуществляется, по мнению В.И.Мухиной, внутри заданной структуры самосознания, то ее «второе рождение» связано с формированием мировоззрения и активной воли, собственных смыслов (там же, с. 78).

И А.М.Лобок, и В.И.Слободчиков, и В.С.Мухина в своих приведенных выше теоретических моделях развития личности описывают его целостно, не выделяя развития смысловой сферы как отдельной линии развития. Это, безусловно, правильно – «личность развивается как целое, и только условно, только в целях научного анализа мы можем абстрагировать ту или иную сторону ее развития» (Выготский, 1983, с.316), пусть даже такую важную, как развитие субъективности, смысловой сферы. Наше исследование представляет собой, однако, именно такой случай научного анализа, который на определенном этапе не только допускает возможность подобной абстракции, но и настоятельно ее требует. Выше (в разделе 2.7.) мы обосновали мультирегуляторную модель личности, согласно которой смысловая регуляция представляет собой одну из шести систем, регулирующих жизнедеятельность человека. Ее роль в регуляции деятельности и относительный вклад в нее, удельный вес по сравнению с другими системами характеризуются межиндивидуальной вариативностью и изменяются на протяжении онтогенеза. Именно этот удельный вес является показателем того, в какой степени жизнедеятельность субъекта управляется им самим через личность как орган такого управления, а не просто адаптивно подчиняется внутренним и внешним воздействиям. Анализируя в данном разделе закономерности и механизмы «большой динамики смысловых образований» (Асмолов, Братусь и др., 1979) в онтогенетическом разрезе, мы начали с того, что, опираясь на взгляды А.М.Лобка, В.И.Слободчикова и В.С.Мухиной, получили возможность утверждать: развитие личности в онтогенезе нельзя понять с должной полнотой, если не уделить специальное внимание механизмам смысловой регуляции, развитию смысловой сферы.

Проблема развития механизмов смысловой регуляции в онтогенезе человека требует, однако, более углубленного специального анализа. Прежде всего перед нами стоит задача аналитически охарактеризовать развитие смысловой сферы как таковой, выделив основные линии и направления ее развития в онтогенезе. Такая задача, насколько нам известно, ранее никем не ставилась. После этого нам предстоит соотнести развитие смысловой сферы с общим развитием человека, определить место развития смысловой сферы в общей динамике человеческого онтогенеза.

Начнем с вычленения основных линий онтогенетического развития смысловой сферы. А.Н.Леонтьев, говоря о развитии личности дошкольника, выделяет в качестве основной вехи трехлетний возраст, когда на смену импульсивно сменяющим друг друга мотивам приходит их интеграция, иерархизация и соподчинение в единую структуру. Возникновение такой структуры означает, что ребенок теперь «может стремиться к достижению цели, которая сама по себе не привлекательна для него, ради чего-нибудь другого, или, наоборот, отказаться от чего-нибудь непосредственно приятного для того, чтобы достичь более важного или избежать нежелательного» (Леонтьев А.Н., 1948, с. 8–9). Именно это соподчинение является, по А.Н.Леонтьеву, основой той сложной организации, с наличием которой связано становление личности человека. «В противном случае, т. е. тогда, когда такой соподчиненности мотивов нет, когда отдельные побуждения вступают в простое взаимодействие друг с другом, мы имеем, наоборот, картину распада личности, картину возвращения к чисто “полевому”, чисто реактивному поведению» ( там же, с. 9). Важное добавление вносит Л.И.Божович (1995). Она отмечает, что определенные формы соподчинения мотивов есть и у животных, и у новорожденных младенцев. «У детей же дошкольного возраста возникает, во-первых, не просто соподчинение мотивов, а относительно устойчивое внеситуативное их соподчинение. Вместе с тем во главе возникшей иерархии становятся специфически человеческие, т. е. опосредствованные по своей структуре, мотивы. У дошкольника они опосредствуются прежде всего образцами поведения и деятельности взрослых, их взаимоотношениями, социальными нормами, фиксированными в соответствующих нравственных инстанциях» ( Божович, 1995, с. 97–98).