Значение детства

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Значение детства

Одним из великих открытий Фрейда было осознание значения раннего детства. Это открытие имеет несколько аспектов. У младенца уже имеются сексуальные (либидные) стремления, хотя это еще не генитальная сексуальность, а, по определению Фрейда, «прегенитальная сексуальность», которая концентрируется на «эрогенных зонах» рта, ануса и кожи. Фрейд признавал ложность буржуазного представления о «невинном» ребенке и показал, что с самого рождения маленький ребенок наделен многими либидными стремлениями прегенитальной природы.

Во времена Фрейда все еще был широко распространен миф о невинном ребенке, который ничего не знает о сексуальном влечении16; к тому же не осознавалась важность переживаний ребенка и особенно очень маленького ребенка для развития его характера и всей его судьбы. Фрейд изменил это представление. Он смог показать на многих клинических примерах, как события раннего детства, особенно травмирующие события, формировали характер ребенка в такой степени, что, полагал Фрейд, за редкими исключениями задолго до достижения зрелого возраста характер человека фиксировался и не претерпевал дальнейших изменений. Фрейд показал, как много ребенок знает, как сильно чувствует, как иногда незначительные с точки зрения взрослого события глубоко влияют на развитие ребенка и последующее формирование невротических симптомов. Впервые к ребенку и к тому, что с ним происходило, стали относиться серьезно, поскольку казалось, был найден ключ ко всему последующему развитию в событиях раннего детства. Многочисленные клинические данные подтверждают справедливость и мудрость выводов Фрейда, но, как мне представляется, они показывают также определенную ограниченность его теоретических положений.

Прежде всего Фрейд недооценил значение конституциональных, генетических факторов для формирования характера ребенка. Теоретически он отмечал, что и конституциональные факторы, и переживания одинаково важны для развития ребенка, но на практике он и большинство психоаналитиков не учитывали генетическую предрасположенность человека; в ортодоксальном фрейдизме только семья и переживания ребенка в семье важны для развития ребенка. Это зашло так далеко, что психоаналитики, как и родители, полагают, что невротический, или плохой, или несчастный ребенок имеет родителей, которые привели его в такое состояние, и наоборот, счастливый и здоровый ребенок имеет счастливое и здоровое окружение. Фактически на родителей возлагают всю вину за нездоровое развитие ребенка, равно им приписываются все заслуги за счастливо прожитое детство. Все данные говорят о том, что это неверно. Вот показательный пример: психоаналитик видит невротического, несчастного человека, у которого было ужасное детство, и говорит: «Ясно, что переживания детства дали такой плачевный результат». Но если бы он только спросил себя, скольких он видел людей, вышедших из того же типа семьи и оказавшихся вполне счастливыми и здоровыми, у него бы появились сомнения относительно столь простой связи между переживаниями детства и психическим здоровьем или неблагополучием человека.

Первый фактор, объясняющий причину этого теоретического разочарования, видимо, заключается в том, что психоаналитик игнорирует различия в генетической предрасположенности. Приведу простой пример: у новорожденных младенцев можно наблюдать разную степень агрессивности или робости. Если агрессивный ребенок имеет агрессивную мать, ее влияние не будет для него неблагоприятным, а, возможно, даже благотворным. Он научится противостоять ей и не бояться ее агрессивности. Если же такая мать будет у робкого ребенка, агрессивность матери будет его пугать, и он скорее всего вырастет запуганным, покорным человеком, а позднее, возможно, и невротиком.

Фактически здесь мы затрагиваем старую и много раз обсуждавшуюся проблему «природы против воспитания» или генетической предрасположенности против окружающей обстановки. Обсуждение этой проблемы еще далеко не завершено. На основании своего опыта я пришел к выводу, что генетическая предрасположенность играет гораздо большую роль в формировании конкретного характера, чем полагают большинство психоаналитиков. Я считаю, что одной из целей психоаналитика является воссоздание картины характера ребенка, когда он был рожден, чтобы исследовать, какие обнаруженные в пациенте черты характера являются частью его натуры, а какие приобретены в силу важных обстоятельств; далее, какие из приобретенных качеств конфликтуют с генетическими и какие подкрепляют их. Часто мы обнаруживаем, что по воле родителей (личной или в качестве представителей общества) ребенок вынужден подавлять или ослаблять свою природную предрасположенность и заменять ее теми чертами, которые от него ждет общество. В этой точке мы находим корни невротического развития; у человека появляется чувство ложной идентичности. Если истинная идентичность основывается на осознании себя таким, каким человек был рожден, псевдоидентичность основывается на типе личности, который нам навязывает общество. Поэтому человек в этом случае постоянно нуждается в одобрении, чтобы чувствовать себя стабильно. Истинная идентичность не нуждается в таком одобрении, потому что человек себя оценивает идентично его подлинной структуре личности.

Открытие важности событий раннего детства для развития человека легко приводит к недооценке более поздних событий. Согласно теории Фрейда, характер человека более или менее полно формируется в возрасте семи-восьми лет, и, следовательно, предполагается, что в более позднем возрасте серьезные изменения практически невозможны. Однако эмпирические данные показывают, что это предположение преувеличивает роль детства. Разумеется, если условия, которые способствовали формированию характера человека, сохраняются, структура характера скорее всего останется прежней. Следует признать, что это относится ко многим людям, которые, повзрослев, продолжают жить в условиях, похожих на те, в которых человек жил в детские годы. Но предположение Фрейда отвлекает внимание от случаев радикальных перемен в людях под влиянием радикально новых переживаний. Возьмем, например, людей, у которых в детские годы сложилось убеждение, что они никому не нужны до тех пор, пока кому-нибудь от них что-то не понадобится, что симпатия и любовь — это только плата за услуги, которые они должны оказывать. Человек может прожить всю жизнь, не почувствовав, что кто-то беспокоится за него или интересуется им, и не ждет ничего взамен. Но если вдруг такой человек убедится, что кто-то другой им действительно интересуется и не хочет ничего от него получить, это может разительно изменить такие черты характера, как подозрительность, страх, чувство заброшенности и т. д. (Разумеется, Фрейд с его буржуазной точкой зрения и неверием в любовь не предполагал возможность такого переживания.) В случаях очень сильного изменения характера можно говорить даже о настоящем преображении, что означает полную смену ценностей, ожиданий и установок под действием абсолютно новых событий, произошедших в жизни человека. И все же подобные превращения невозможны, если человек не обладает определенным потенциалом, проявляющимся в таком превращении. Я допускаю, что на первый взгляд для такого предположения недостаточно доказательств, потому что люди обычно не меняются, но следует учесть, что большинство людей не переживают ничего по-настоящему нового. Они обычно находят то, что ожидают найти, и поэтому далеки от возможности действительно нового переживания, вызывающего серьезные изменения характера.

Обнаружить, каким был человек в момент рождения и в первые месяцы или первый год жизни, трудно потому, что вряд ли кто помнит, что чувствовал в то время. Первые воспоминания обычно относятся ко второму или третьему году жизни, и в этом заключается одна из основных проблем теории Фрейда о важности раннего детства. Он постарался справиться с этой проблемой изучением феномена переноса. Иногда это дает результаты, но, изучая истории болезни, описанные фрейдовской школой, мы вынуждены признать, что переживания раннего детства в большинстве случаев являются лишь реконструкциями. А на эти реконструкции нельзя полагаться. Они основаны на постулатах фрейдовской теории, и убежденность в их подлинности часто является результатом искусного промывания мозгов. Хотя предполагается, что психоаналитик должен оставаться на эмпирическом уровне, в действительности он незаметно подсказывает пациенту, что тот должен был бы переживать, и в результате долгих психоаналитических сеансов, находясь в полной зависимости от психоаналитика, пациент очень часто заявляет или, как иногда пишут в психоаналитических историях болезни, «признает», что он на самом деле чувствует то, что должен чувствовать теоретически. Разумеется, психоаналитик не: должен ничего навязывать пациенту. Но чувствительный пациент, и даже не очень чувствительный, начинает через какое-то время понимать, что психоаналитик ожидает от него услышать, и соглашается с таким объяснением, которое признает правильность реконструкции того, что должно было случиться. К тому же следует учитывать, что ожидания психоаналитика основываются не только на требованиях теории, но также и на буржуазном представлении о том, каким должен быть «нормальный» человек. Предположим, что в человеке стремление к свободе и протест Против подчинения чужой воле развиты особенно сильно, тогда будет считаться, что бунтарский характер этого человека имеет иррациональную основу и его следует объяснить Эдиповой ненавистью сына к отцу, берущей начало в сексуальном соперничестве за мать-жену. Тот факт, что детьми управляют и манипулируют и в детстве, и в дальнейшей жизни, принимается как норма, а отсюда бунтарство считается выражением иррациональности.

Я хотел бы упомянуть еще один фактор, на который мало обращают внимания. Отношения между родителями и детьми часто представляются как улица с односторонним движением, а именно — что родители влияют на детей. Часто игнорируется тот факт, что это влияние ни в коей мере не одностороннее. Родители могут естественным образом не любить ребенка, даже новорожденного, не только в силу причин, которые часто обсуждаются — нежеланный ребенок или деструктивный, садистский характер родителей и т. п., — но и вследствие того, что ребенок и родитель несовместимы по своей природе, и в этом смысле их отношения не отличаются от отношений между взрослыми людьми. Родитель может просто не любить тот тип детей, к которому принадлежит собственный ребенок, и ребенок может чувствовать это с самого начала. С другой стороны, ребенок может не любить таких родителей, как у него, а поскольку он слабее, его за это наказывают всевозможными более или менее искусно скрываемыми способами. Ребенок — а также мать — оказывается в ситуации, когда мать должна заботиться о ребенке, а ребенок должен терпеть мать, несмотря на то, что они совершенно не любят друг друга. Ребенок не может это выразить словами; а мать будет чувствовать себя виноватой, если признается себе, что не любит ребенка, которого родила, поэтому оба испытывают особого рода напряженность и наказывают друг друга за то, что должны находиться в нежеланной близости. Мать делает вид, что любит ребенка, и незаметно его за это наказывает, ребенок делает вид, что так или иначе любит мать, потому что его жизнь так сильно зависит от нее. В такой ситуации много обмана, против которого дети часто бунтуют тем или иным способом и который мать обычно отрицает, потому что ей стыдно не любить своих детей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.