Разбор положений об инстинктах

Разбор положений об инстинктах

Представленное выше короткое изложение новой теории Фрейда об Эросе и инстинкте смерти не может дать полного представления о том, как радикально новая теория отличается от прежней, или о том, как Фрейд не замечал всей радикальности этих изменений и потому упорствовал во многих теоретических несообразностях и сущностных противоречиях. На следующих страницах я попробую описать значение изменений и проанализировать конфликт между старой и новой теориями.

После первой мировой войны у Фрейда появились два новых воззрения. Первое: могущество и интенсивность агрессивно-деструктивных устремлений человека не зависят от сексуальности. Правда, не вполне корректно утверждать, что это — новое воззрение. Как я уже показал, Фрейд не был окончательно убежден в существовании агрессивных импульсов, не зависящих от сексуальности. Однако такое понимание выражалось в явной форме лишь спорадически; оно никак не изменило главную гипотезу о фундаментальной противоположности сексуальных и Эго-инстинктов — даже, впоследствии, когда теория была дополнена концепцией нарциссизма. Уверенность в деструктивных устремлениях человека проявилась в теории инстинкта смерти с полной силой, деструктивность стала полюсом бытия; в сражении со вторым полюсом, Эросом, она формирует самою сущность жизни. Деструктивность стала важнейшим явлением жизни.

Второе воззрение Фрейда, отличающее новую теорию, не имеет предшественников в старой; мало того, оно полностью ей противоречит. По этому воззрению Эрос, присутствующий в каждой клетке живой субстанции, имеет своей целью унификацию и интеграцию всех клеток, а затем и служение цивилизации, объединение малых групп в единое человечество. Фрейд открывает внесексуальную любовь. Он называет инстинкт жизни также и «инстинктом любви»; любовь идентифицируется с жизнью и взрастанием; она — в сражении с инстинктом смерти — определяет человеческое бытие. В прежней теории Фрейда человек выглядел изолированной системой, ведомой двумя побуждениями: стремлением выжить (Эго-инстинкт) и стремлением получить удовольствие, сняв напряжения, порожденные химическими процессами в организме, и локализованные в эрогенных зонах, одной из которых являются гениталии. Человек представляется прежде всего изолированным; в отношения с представителями противоположного пола он вступает, чтобы удовлетворить свое стремление к удовольствию. Взаимоотношения между полами представляются чем-то вроде людских контактов на рыночной площади. Каждый заинтересован только в удовлетворении собственных нужд и исключительно ради этого вступает в отношения с теми, кто предлагает желаемое и желает того, что он может предложить сам.

В теории Эроса все это выглядит совершенно по-иному. Человек теперь не рассматривается как нечто изначально изолированное и эгоистическое, как Fhomme machine; он прежде всего связан с другими людьми — к единению с которыми его побуждают жизненные инстинкты. Жизнь, любовь и взрастание едины и неделимы, они коренятся глубже и более фундаментальны, чем сексуальность и «удовольствие».

Перемена в воззрениях Фрейда ясно видна в его новой оценке библейской заповеди «Возлюби ближнего своего как самого себя». В письме А. Эйнштейну «Почему война?» говорится:

«Все, что устанавливает эмоциональные связи между людьми, должно противостоять войне. Такие связи могут быть двоякого рода. Прежде всего это отношения, подобные отношению к объекту любви — даже при отсутствии сексуальной цели. Психоанализ не нуждается в том, чтобы стыдиться, говоря о любви, — ведь религия говорит то же самое: „Возлюби ближнего своего как самого себя“. Только это легко предписать, но трудно исполнить. Другого рода эмоциональная связь возникает через идентификацию. Все, что представляет собой для людей общезначимый интерес, возбуждает подобную общность чувств, идентификацию. На этом в значительной мере покоится здание человеческого общества»[10].

Эти строки были написаны тем самым человеком, который тремя годами раньше завершил комментарий к той же библейской заповеди вопросом: «Каков смысл в наставлении, провозглашаемом с такой торжественностью, если его нельзя рекомендовать к употреблению как разумное?».

Произошло коренное изменение взглядов. Фрейд, противник религии, называвший ее иллюзией, которая не дает человеку достигнуть зрелости и независимости, теперь в подтверждение своих психологических допущений цитирует едва ли не самую важную заповедь из имеющихся во всех гуманистических религиях. Он подчеркивает, что «не нужно психоанализа, чтобы устыдиться разговоров о любви по этому поводу». На деле Фрейд нуждался в таком утверждении, чтобы преодолеть неловкость, которую он должен был ощущать, делая столь решительный поворот во взглядах на концепцию братской любви.

Понимал ли Фрейд, насколько решительной была перемена в его подходе? Сознавал ли он глубокое и непримиримое противоречие между старой и новой теориями? Совершенно очевидно, что нет. В «Я и Оно» он идентифицировал Эрос (инстинкт жизни или инстинкт любви) с сексуальными инстинктами (плюс инстинкт самосохранения):

«Я думаю, что следует различать два вида первичных позывов, из которых один — сексуальные инстинкты, или Эрос — гораздо более заметен и более доступен для изучения. Этот вид охватывает не только непосредственный безудержный сексуальный первичный позыв и исходящие от него целепрегражденные и сублимированные движения первичного позыва, но и инстинкт самосохранения, который мы должны приписать- „Я“. В начале аналитической работы мы по веским причинам противопоставляли этот инстинкт сексуальным первичным позывам, направленным на объект»[11].

Несомненно, из-за того, что это противоречие не осознавалось, он пытался согласовать новую теорию со старой и свести их в единое целое без резких переходов. Такие попытки привели ко многим сущностным противоречиям и несообразностям в новой теории; Фрейд снова и снова пробовал с ними справиться, сгладить или истолковать по-другому, но успеха добиться не удавалось. На следующих страницах я попытаюсь описать злоключения новой теории, произошедшие из-за того, что Фрейд не смог увидеть, что новое вино — а в этом случае, я думаю, лучшее вино — не надо наливать в старые меха.

Однако прежде чем начать этот анализ, следует упомянуть еще об одной перемене, также не замеченной Фрейдом; она еще более усложняет дело. Фрейд построил прежнюю теорию по научной модели, которую легко распознать: механистическая и материалистическая модель, в свое время она была идеально научной с точки зрения его учителя фон Брюкке и широкого круга механистических материалистов, включая Гельмгольца и Бюхнера²⁹. Они полагали человека механизмом, управляемым химическими процессами; ощущения, аффекты и эмоции — следствиями специфических и распознаваемых физиологических процессов. Большая часть открытий в эндокринологии и нейрофизиологии за последние десятилетия была неизвестна этим людям, однако они отважно и изобретательно отстаивали корректность своих воззрений. Те потребности и интересы, для которых нельзя отыскать телесных первопричин, игнорировались, а процессы, которыми они не пренебрегали, трактовались в границах механистического мышления. Физиологическая модель фон Брюкке и модель человека Фрейда сегодня могут быть воспроизведены хорошо запрограммированным компьютером. У этой «личности» разовьется некоторый объем напряжений (tension), за некоторым порогом им полагается снизить давление и ослабнуть, причем эта процедура будет контролироваться другой частью программы, Эго, которое наблюдает за реальным миром и затормозит процесс расслабления, когда он вступит в противоречие с нуждами выживания. Фрейдистский робот был бы похож на фантастического робота Айзека Азимова, но программа у него была бы иная. Его первым законом взамен правила «не навреди человеку» стало бы правило «не навреди себе» или «не разрушь себя».

Новая теория не следует такой механистической «физиологизированной» модели. Теория ориентирована на биологические понятия; фундаментальные силы жизни (и ее противоположности, смерти) стали главными мотивирующими силами. Природа клетки — иными словами, всей живой субстанции — стала теоретической основой теории мотивации, а не физиологического процесса, происходящего в определенном телесном органе. Новая теория, возможно, ближе к виталистической философии, чем к концепциям немецких механистических материалистов. Но, как я уже говорил, Фрейд не осознавал эту перемену отчетливо. Поэтому он снова и снова пытался приспособить свой физиологический метод к новой теории и с неизбежностью терпел неудачи в этом стремлении найти квадратуру круга. Однако же в одном важном направлении обе теории имеют общую посылку: это — неизменная аксиома Фрейда, согласно которой суть закона, управляющего аппаратом психики, есть стремление снизить напряжение (или возбуждение) до постоянного низкого уровня (принцип постоянства, на котором покоится принцип удовольствия) или до нулевого уровня (принцип нирваны, на котором основан инстинкт смерти).

Теперь мы должны обратиться к более подробному анализу двух новых положений Фрейда, а именно инстинкта смерти и инстинкта жизни, важнейших определяющих сил человеческого существования³⁰.

Что побудило Фрейда постулировать инстинкт смерти?

Одну причину я уже упоминал: это шок от первой мировой войны. Фрейд, как многие люди его возраста, в те времена оптимистически оценивал европейский средний класс, но внезапно он увидел такую ненависть и такие разрушения, какие нельзя было себе представить до 1 августа 1914 г.

Можно предположить, что к этому общеисторическому фактору добавился личностный. Как мы знаем из биографии Фрейда, написанной Эрнстом Джонсом, он был поглощен мыслями о смерти. После того как ему минуло сорок, он думал о конце жизни каждый день; у него были приступы Todesangst (страха смерти), и случалось, сказав «до свидания», он добавлял: «Вы можете меня больше не увидеть». Еще одна догадка: Фрейда могла угнетать и укреплять в страхе перед своим концом жестокая болезнь, и это способствовало постулированию инстинкта смерти. Такое рассуждение, однако, в столь упрощенном виде несостоятельно, поскольку первые признаки болезни появились у Фрейда в феврале 1923 г., а концепция инстинкта смерти была создана несколькими годами раньше. Однако можно позволить себе предположение, что давняя озабоченность мыслями о смерти усилилась, когда он стал болеть, и это привело его к концепции, согласно которой в центре человеческих переживаний (experience) помещается скорее конфликт между жизнью и смертью, чем конфликт между жизнеутверждающими силами — сексуальными желаниями и влечениями (drives) Эго. Предположение, что человек нуждается в смерти, поскольку она есть скрытая цель жизни, может оцениваться как успокоительное, смягчающее страх смерти.

Эти исторические и личностные факторы определяют одну группу мотивов, по которым Фрейд пришел к концепции инстинкта смерти, но есть и другая группа факторов, которая должна была подвести его к этой теории. Фрейд всегда мыслил дуалистически. Ему представлялись две сражающиеся силы, и жизненный процесс был результатом их сражения. Секс и стремление (drive) к самосохранению были изначальными элементами дуалистической теории. Но появилась концепция нарциссизма, которая перевела инстинкт самосохранения в стан либидо, и прежняя форма дуализма оказалась под угрозой. Разве теория нарциссизма не навязывает нам монистическую установку, что все инстинкты связаны с либидо? И хуже того, не оправдывает ли она одну из главных ересей Юнга — концепцию, по которой либидо есть обозначение для всей психической энергии? Воистину, что Фрейду приходилось разрешать невыносимую дилемму — невыносимую потому, что в ней таилось согласие с юнговской концепцией либидо. Ему необходимо было найти новый инстинкт, противоположный либидо, как основу для нового дуалистического подхода. Инстинкт смерти соответствовал этому требованию. Взамен прежнего дуализма нашелся новый, и бытие опять можно было оценивать дуалистически как поле сражения между двумя инстинктами, Эроса и смерти.

При работе над новым дуализмом Фрейд придерживался некоего шаблона мышления — о нем мы впоследствии скажем больше — и построил две масштабные концепции, которым должны были соответствовать все явления. Он проделал это с концепцией сексуальности, расширив ее так, что все, не относящееся к Эго-инстинкту, стало принадлежать к сексуальному инстинкту. Подробным образом Фрейд обошелся и с инстинктом смерти. Он расширил этот инстинкт настолько, что в результате любое устремление (striving), не относящее к Эросу, стало принадлежать к инстинкту смерти, и наоборот. Таким образом, агрессивность, влечение к разрушению, садизм, стремления к контролю и власти стали — невзирая на их качественные различия — проявлениями одной силы: инстинкта смерти.

При таком существенно ином подходе Фрейд придерживался того же шаблона мышления, который неодолимо вел его на ранней стадии теоретических построений. Он объявил, что инстинкт смерти первоначально целиком остается внутри; затем он частично выводится на поверхность и действует как агрессивность, а частично остается внутри как первичный мазохизм. Но когда выведенная наружу его часть встречает неодолимые препятствия, она вновь переводится внутрь и проявляет себя как вторичный мазохизм. Эта система доказательств в точности подобна той, что Фрейд взял на вооружение при обсуждении нарциссизма. То есть вначале либидо целиком помещается в Эго (первичный нарциссизм), затем оно протягивается наружу, к объектам (объектное либидо), но зачастую опять направляется внутрь и преображается в так называемый вторичный нарциссизм.

Термин «инстинкт смерти» много раз употреблялся как синоним «инстинкта разрушения» и «инстинкта агрессии». В то же время, Фрейд проводит тонкие различия между этими несовпадающими терминами. Как указывает Джеймс Стрэчи в предисловии к «Недовольству культурой», инстинкт агрессии есть, говоря вообще, нечто вторичное, берущее начало от исходного стремления к саморазрушению. Это же заметно и в поздних работах Фрейда, например, в том же «Недовольстве:..», «Я и Оно», «Новых вводных лекциях», «Очерках психоанализа».

Там есть и примеры тесной связи между инстинктом смерти и агрессивностью. В «Недовольстве культурой» Фрейд писал, что инстинкт смерти «отведен в сторону внешнего мира и проявляется как инстинкт агрессии и разрушения». В «Новых вводных лекциях» он говорил о «стремлении к саморазрушению как о выражении „инстинкта смерти“, который не может не быть представлен в каждом из жизненных процессов». В той же работе он проводит эту мысль еще более отчетливо: «Мы приходим к воззрению, что мазохизм древнее садизма и что садизм есть разрушительный инстинкт, направленный наружу и потому получивший характер агрессивности». Набор деструктивных инстинктов, остающихся внутри, либо создает вместе «с эротическими инстинктами мазохизм, либо — с большим или меньшим добавлением эротики — направлен против внешнего мира в виде агрессивности». Однако, продолжает Фрейд, если агрессивность встречает вовне слишком сильное сопротивление, она возвращается и расширяет область, подвластную силам саморазрушения. Окончательное развитие эти подчас противоречащие друг другу положения получили в двух последних статьях Фрейда. В «Очерках…» он писал, что внутри Ид «действуют согласованные инстинкты, которые сами составлены из сплава двух изначальных сил (Эроса и Деструктивности) в разных соотношениях…». В «Анализе конечном и бесконечном» Фрейд также говорит об инстинкте смерти и Эросе как о двух «первоначальных инстинктах».

Изумляет и восхищает твердость, с которой Фрейд настаивал на своей концепции инстинкта смерти, невзирая на огромные теоретические трудности, которые он усердно — и, по моему мнению, безуспешно — пытался преодолеть.

Возможно, основная трудность заключалась в предположении о тождественности обоих стремлений — телесного стремления вернуться к первоначальному неорганическому состоянию (результат воздействия навязчивого принуждения) и инстинкта разрушения или других ему подобных. Для первого устремления может подходить термин «танатос», относящийся к смерти, либо даже «принцип нирваны», обозначающий стремление к ослаблению напряжения, энергии, вплоть до прекращения всех энергических устремлений³¹. Но разве такое медленное ослабление жизненной силы — то же самое, что разрушительное действие? Разумеется, можно логически доказывать — и Фрейд делает это без колебаний, — что если тяга к смерти присуща организму, то должна быть активная сила, направленная на разрушение. (На деле здесь тот же образ мысли, который мы видим у инстинктивистов. Они постулируют особый инстинкт для каждого типа поведения.) Однако если выйти из этого замкнутого круга объяснений, отыщется ли доказательство или хотя бы повод к тому, чтобы эту тягу к отказу от всякого возбуждения объединить с разрушительным импульсом? Едва ли. Если мы примем соображения Фрейда насчет навязчивого принуждения, из-за которого жизнь имеет неотъемлемую тенденцию к угасанию и в конце концов к смерти, такая врожденная биологическая тенденция окажется совершенно отличной от активного импульса к разрушению. А если еще добавить, что та же тяга к смерти должна быть еще источником страстного стремления к власти и инстинкта руководства, равно как — если она соединена с сексуальностью — источником садизма и мазохизма, тогда наши теоретические ухищрения закончатся неудачей. «Принцип нирваны» и страсть к уничтожению есть две несопоставимые сущности, которые нельзя подвести под ту же категорию, что и инстинкт (инстинкты) смерти.

Следующая трудность заключена в том, что «инстинкт» смерти не соответствует основной концепции инстинктов Фрейда. Прежде всего, он не имеет особой, порождающей его телесной зоны, как то полагается инстинктам по ранней теории Фрейда. Скорее это биологическая сила, рассеянная по всей живой субстанции. Это убедительно проанализировал Отто Фенихел (Fenichel); «Диссимиляция на клеточном уровне… — это можно назвать действительной деструкцией — не может быть источником инстинкта разрушения в том же смысле, в каком направленное химическое возбуждение центрального органа (путем стимуляции эрогенной зоны) есть источник сексуального инстинкта. Если следовать определению, то инстинкты стремятся устранить те соматические изменения, которые мы называем источниками инстинктов, — однако инстинкт смерти не стремится устранить диссимиляцию. По этой причине мне не кажется возможным считать „инстинкт смерти“ разновидностью инстинкта наряду с другими разновидностями».

Фенихел указал на теоретические трудности, созданные самим Фрейдом, хотя, можно сказать, тот старался их не видеть. Трудности тем более существенные, что Фрейду пришлось — как я впоследствии покажу — прийти к выводу, что Эрос не подпадает под теоретическое определение инстинкта. Если бы у Фрейда не было сильной личностной мотивации, он бы не употребил термин инстинкт в смысле, полностью отличном от принятого, не указав при этом на такое отличие. (Эти трудности дают о себе знать даже в терминологии. Слово «Эрос» нельзя употреблять вместе со словом «инстинкт», и логично, что Фрейд не упоминал об «Эрос-инстинкте». Однако он оставлял место для термина инстинкт, употребляя оборот «инстинкт жизни» попеременно со словом «Эрос».)

На самом деле, инстинкт смерти не имеет связи с ранней теорией Фрейда, если не считать аксиомы об ослаблении влечения (drive reduction). Как мы уже видели, в ранней теории агрессия есть компонент влечения в догенитальной сексуальности либо Эго-влечения, направленного против внешних побуждений. В теории инстинкта смерти нет связей с прежними источниками агрессии, кроме того, что инстинкт смерти, будучи соединен с сексуальностью, используется теперь для объяснения садизма.

Суммирую сказанное: концепция инстинкта смерти определяется двумя главными факторами. Первый — необходимость найти место для новых представлений Фрейда о человеческой агрессии; второй — необходимость опереться на дуалистическую концепцию инстинктов. После того как Эго-инстинкт стал также расцениваться как половой, Фрейду было необходимо найти новую дихотомию, и самой подходящей оказалась дихотомия между Эросом и инстинктом смерти. Однако это подходило для срочного решения проблемы и вовсе не годилось для разработки общей теории инстинктивных побуждений. Инстинкт смерти превратился в концепцию «ящика для всего на свете»; она применяется в безуспешных попытках совместить несовместимое. Возможно, из-за возраста и болезни Фрейд не взялся за проблему всерьез и залатал ее на скорую руку. Большинство психоаналитиков, не принявших концепцию Эроса и инстинкта смерти, нашли легкий выход из положения: они трансформировали инстинкт смерти в «инстинкт разрушения», противопоставленный прежнему сексуальному инстинкту. Так они совместили свою лояльность к Фрейду с неспособностью выйти за пределы старомодной теории инстинктов. Можно обсуждать неувязки в новой теории, но следует прийти к важному выводу: теория раскрывает фундаментальный конфликт человеческого бытия — выбор между жизнью и смертью; она дает повод для углубленного биологического анализа старой биологической концепции влечений (drives). Фрейд не был удовлетворен таким выходом из положения, ему пришлось оставить свою теорию инстинктов во фрагментарном виде. При дальнейшем развитии теории неизбежно появятся новые проблемы, и придется сражаться с ними, пытаясь найти новые решения.

Обсуждая теорию инстинкта жизни и Эроса, мы видим, что здесь теоретические трудности, пожалуй, еще более существенны, чем в концепции инстинкта смерти. Причины этих трудностей очевидны. Согласно теории либидо, возбуждение обусловлено химически направленным повышением чувствительности — путем стимуляции различных эрогенных зон. В вопросе же об инстинкте жизни мы имеем дело со стремлением, характерным для всей живой материи, для которого нет особого физиологического источника или особого органа. Как могут прежний сексуальный инстинкт и новый инстинкт жизни — т. е. сексуальность и Эрос — быть одним и тем же?

Несмотря на все это, Фрейд писал в «Новых вводных лекциях», что новая теория «заменила» теорию либидо, и в тех же лекциях (и в другой работе) подтвердил, что сексуальный инстинкт и Эрос — одно и то же. Он писал: «По нашей гипотезе, имеются два существенно разных класса инстинктов: сексуальный инстинкт, трактуемый в наиболее широком смысле, — Эрос, если вы предпочитаете такое название, — и инстинкт агрессии, целью которого является разрушение». Или в «Очерках психоанализа»: «Вся наличная энергия Эроса… впредь мы будем говорить о ней, как о „либидо“». Иногда он отождествлял Эрос с сексуальным инстинктом, а также с инстинктом самосохранения — что было вполне логично после того, как он пересмотрел первоначальную теорию и стал считать изначальных противников, инстинкт самосохранения и сексуальный инстинкт, принадлежащими к либидо. Однако, ставя временами Эрос и либидо рядом, Фрейд выразил несколько иные воззрения в своей последней работе, «Очерках психоанализа». Он писал: «Основная часть того, что мы знаем об Эросе — т. е. о его представителе, либидо, — получена благодаря изучению сексуального функционирования, которое фактически, по господствующим взглядам, даже если не согласуется с нашей теорией, соответствует Эросу». Если судить по этому утверждению, то, вопреки цитированному ранее, Эрос и сексуальность не совпадают друг с другом. По-видимому, Фрейд здесь имел в виду то, что Эрос есть «изначальный инстинкт» (сверх инстинкта смерти), а сексуальный инстинкт — его единственный представитель. Здесь он фактически возвращается к взглядам, изложенным в «По ту сторону принципа удовольствия». В примечании к этой работе он указал, что сексуальный инстинкт «трансформировался для нас в Эрос, который силится собрать воедино и удержать как целое все части живой субстанции. То, что обычно называют сексуальным инстинктом, мы полагаем частью Эроса, направленной на внешние объекты».

Однажды Фрейд даже сделал попытку указать, что это новое представление о сексуальности «никоим образом не тождественно идее порыва противоположных полов друг к другу или стремления к приятным ощущениям на гениталиях; оно имеет существенно больше сходства с всеобъемлющим и всеохраняющим Эросом из „Пира“ Платона». Истинность первой части этого утверждения очевидна. Фрейд всегда полагал сексуальность чем-то более широким, чем генитальная сексуальность. Однако же трудно понять, на каком основании он объявил, что его прежнее понятие сексуальности перекликается с образом Эроса у Платона.

Прежняя теория сексуального полностью противостоит теории Платона. По Фрейду, либидо — начало мужское, и оно не аналогично женскому половому началу. Фрейд был особо привержен идее патриархата, и под таким углом зрения женщина не выглядела равной мужчине, а была изуродованным, кастрированным мужчиной. Самая же суть Платонова мифа в том, что мужчины и женщины — единое целое, и когда оно разделяется на две половины (причем, конечно же, подразумевается, что эти половины равноценны), то образуются две полярности, наделенные стремлением слиться вновь.

Единственной причиной попытки Фрейда истолковать прежнее понятие либидо в свете Платонова мифа об Эросе могло быть желание избежать разрыва между двумя воззрениями — даже ценою очевидного искажения старой теории.

При осмыслении же инстинкта смерти Фрейд столкнулся с трудностями в отношении инстинктивной природы изучаемого феномена. Как указал Фенихел, инстинкт смерти нельзя называть «инстинктом» в терминологии нового подхода к этой теме, впервые изложенного в «По ту сторону принципа удовольствия» и проходящего через поздние работы, включая «Очерки психоанализа». Фрейд писал: «Хотя они (инстинкты) служат первопричиной любой активности, их природа консервативна: любое состояние, какого ни достиг бы организм, дает начало тенденции к восстановлению этого состояния, как только оно будет утрачено».

Имеют ли Эрос и инстинкт жизни то же консервативное качество, что и все инстинкты и, соответственно, могут ли уверенно называться инстинктами? Фрейд напряженно пытался найти решение, которое спасло бы консервативный характер инстинкта жизни.

Рассуждая о зародышевых клетках, которые «борются со смертью живой субстанции и успешно ее побеждают, и мы можем лишь рассматривать это как потенциальное бессмертие», он заявил:

«Влечения, управляющие зародышевыми клетками и частицами, переживающими отдельное существо, влечения, старающиеся поместить их в надежное место, пока они беззащитны против раздражений внешнего мира, и ведущие к соединению их с другими зародышевыми клетками и т. д., составляют группу сексуальных влечений. Они в том же смысле консервативны, как и другие, так как воспроизводят ранее бывшие состояния живой субстанции, но они еще в большей степени консервативны, так как они сохраняют жизнь на более длительные времена. Они-то, собственно, и являются влечениями к жизни: то, что они действуют в противовес другим влечениям, которые по своей функции ведут к смерти, составляет имеющуюся между ними противоположность, которой учение о неврозах приписывает большое значение. Это как бы замедляющий ритм в жизни организмов: одна группа инстинктов стремится вперед, чтобы возможно скорее достигнуть конечной цели жизни, другая на известном месте своего пути устремляется обратно, чтобы проделать его снова от известного пункта и удлинить таким образом продолжительность пути. Но даже если сексуальность и различие полов не существовали к началу жизни, то все же остается возможным, что влечения, которые впоследствии стали обозначаться как сексуальные, в самом начале вступили в деятельность и начали свое противодействие игре влечений Я вовсе не в какой-нибудь более поздний период»[12].

Что самое интересное в этом пассаже и что послужило причиной того, что я, наконец, его процитировал, так это то, как почти отчаянно Фрейд пытается спасти идею о консервативности всех инстинктов, а следовательно, и инстинкта жизни. Он вынужден был укрыться за новым определением сексуального инстинкта как некоего надзирателя за судьбами зародышевых клеток — определением, не соответствующим концепции инстинктов, изложенной в предыдущих работах.

Несколькими годами позже в работе «Я и Оно» Фрейд попытался дать Эросу статус настоящего инстинкта, приписывая ему консервативную природу. Он писал:

«На основе теоретических, опирающихся на биологию размышлений мы предположили наличие инстинкта смерти, задачей которого является приводить все органически живущее к состоянию безжизненности; в то же время Эрос направлен на усложнение жизни, на создание все более масштабных объединений частиц живой субстанции — конечно, с целью сохранить при этом жизнь. Оба первичных позыва проявляют себя в строжайшем смысле консервативно, стремясь к восстановлению состояния, нарушенного возникновением жизни. Возникновение жизни было бы, таким образом, причиной дальнейшего продолжения жизни и одновременно и причиной стремления к смерти — сама жизнь была бы борьбой и компромиссом между этими двумя стремлениями. Вопрос о происхождении жизни остался бы космологическим, а на вопрос о цели и назначении жизни ответ был бы дуалистическим»[13].

Эрос имеет целью усложнение жизни и ее сохранение, а потому он также консервативен, ибо при появлении жизни рождается и инстинкт, призванный ее сохранять. Но тогда мы должны спросить: если природа инстинкта в том, чтобы восстановить самое раннее состояния бытия, неорганическое вещество, как он может одновременно заботиться о восстановлении поздней формы бытия, т. е. жизни?

Наконец, после этих тщетных попыток спасти консервативный характер инстинкта жизни Фрейд в работе «Очерки психоанализа» пришел к отрицательному заключению: «В случае с Эросом (и инстинктом любви) мы не можем применить эту формулировку (о консервативном характере инстинктов). Это означало бы предположение, что живая субстанция некогда была целостностью, которая затем была разорвана на части и ныне стремится к воссоединению». Фрейд дал здесь же примечательную сноску: «Что-то в этом роде представляли себе некоторые писатели, однако в реальной истории живой материи ничто подобное нам неизвестно». Без сомнения, он имел в виду миф Платона об Эросе, посчитав его, однако, плодом поэтического воображения. Этот отказ воистину удивителен. Положения Платона на деле могли бы теоретически обосновать консервативную природу Эроса. Что могло быть лучшим подтверждением тезиса о стремлении инстинкта возродить прежнюю ситуацию, чем то, что мужской пол и женский вначале были едины, затем разделены и влекомы теперь желанием воссоединиться? Почему Фрейд не принял этого и вверг себя в теоретические затруднения с Эросом, не являющимся подлинным инстинктом?

Возможно, вопрос несколько прояснится, если мы сравним эту сноску к «Очеркам психоанализа» с ранним, существенно более подробным рассуждением в «По ту сторону принципа удовольствия». Фрейд цитирует «Пир» Платона в той части, где говорится о человеке, который поначалу был единым существом, но которого Зевс разделил на две части. После разделения половинки стремились каждая к своей другой половине, а когда встречались, то обвивали друга руками, горя желанием слиться воедино. Фрейд пишет:

«Должны ли мы вслед за поэтом-философом принять смелую гипотезу, что живая субстанция была разорвана при возникновении жизни на маленькие частицы, которые стремятся к вторичному соединению посредством сексуальных влечений? Что эти влечения, в которых находит свое продолжение химическое сродство неодушевленной материи, постепенно через царство протистов преодолевают трудности, ибо этому сродству противостоят условия среды, заряженной опасными для жизни раздражениями, понуждающими к образованию защитного коркового слоя? Что эти разделенные частицы живой субстанции достигают, таким образом, многоклеточности и передают, наконец, зародышевым клеткам влечение к воссоединению снова в высшей концентрации? Я думаю, на этом месте нужно оборвать рассуждения»[14].

Легко увидеть разницу между этими высказываниями. В ранней формулировке («По ту сторону…») вопрос оставлен открытым, а в поздней («Очерки…») на него дан ясный отрицательный ответ.

Однако куда более важна особая формулировка, присутствующая в обоих высказываниях. И здесь и там Фрейд говорит о «живой субстанции», разделенной на части. Однако же в мифе Платона не говорится о «живой субстанции», разделенной на части, но о мужчине и женщине, которых разъединили и которые стремятся к воссоединению. Почему Фрейд настаивал на «живой субстанции» как на решающем положении?

Я полагаю, что причиной мог быть субъективный фактор. Фрейд был преисполнен патриархальным чувством того, что мужчины стоят выше над женщинами, а не равны им. Из-за этого теория полярности мужского и женского начал была для него неприемлема — поскольку полярность подразумевает и различие, и равенство. Такая эмоциональная мужская предубежденность привела его — в раннем периоде творчества — к теории, по которой женщины есть изуродованные мужчины, руководимые комплексом кастрации и завистью к пенису; они стоят ниже мужчин также и потому, что их Супер-Эго слабее, а нарциссизм сильнее, чем у мужчин. Кто-то может восхищаться блеском этого построения, однако трудно отрицать, что такая высокомерная трактовка половины рода человеческого как изуродованной версии другой половины — всего-навсего абсурд, демонстрирующий глубину сексуальных предубеждений (не особенно отличающихся от расовых и (или) религиозных предрассудков). Удивительно ли, что Фрейд остановился, когда, следуя за мифом Платона, должен был принять положение о равенстве мужского и женского начал? Воистину, он не мог сделать этого шага и потому заменил единство двух начал на единство «живой субстанции», не завершил логическое развитие идеи, предчувствуя, что Эрос не мог иметь консервативной природы инстинктов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.