Ностальгия по неуловимым знатокам

Не совпадаю. Опять не совпадаю во мнениях. Ладно бы еще с предыдущими поколениями, а то и своих-то ровесниц слушаю, а сама мысленно кукиши складываю: первый, второй, шестнадцатый — конечностей не хватит. По-разному мы смотрим и на идеальных мужчин, и на культурные ценности. Видимо, эти сферы в чем-то пересекаются. И патентуются массовым обожанием. А еще сливаются в одно целое для некоторых особ с натурой повышенной пылкости. Вот, например, позавчера в курилке девки мерились духовной глубиной — будто гири отжимали. И под конец, разумеется, завели — так же, как заводится, скажем, моль — разговорчик: какие, мол, идиотские сериалы по телеку идут. Ну обалдеть, какие идиотские. Все оттого, что современные режиссеры не дотягивают, блин, не догоняют, не волокут. Сверхзадачу не постигают. А ведь «были люди в наше время».[23] Ну, не совсем в наше… И пошли сыпать названиями фильмов — все, как назло, из числа тех, которых я на дух не переношу. И не потому, что, мол, «не нравятся они мне». Все-таки это — не аргумент. Но я же не слепая: проколы сценария, тривиальность общей идеи, среднюю режиссуру и совершенно невозможный дилетантизм художников — все вижу. Причем я и половины «достоинств» не перечислила. А главное достоинство — без кавычек — таких фильмов есть их культовость. После того, как прозвучит культовое название, полагается реагировать соответственно — иначе тебя подвергнут остракизму.

А потому все девки принялись головами в унисон покачивать, словно целое стадо английских фарфоровых собачек. Их легонечко по темечку стукнешь — они и кивают, и кивают… Насколько хватит импульса. Тогда, в курилке, я было попыталась вклиниться в этот праздник единогласия и внести свой диссонанс в торжество единомыслия: ну, говорю, это шедевры не бесспорные! Все устаревает, и они, бедняги, тоже устарели. Чай, не Шекспир и не битая посуда, не судьба им два века скрипеть. Народ выслушал и вновь проявил единомыслие пополам с единогласием. Все одновременно поджались, как посоленные устрицы и заныли хором: «Ты не понима-а-а-а-аешь! Это было великое вре-е-е-е-емя! Это были великие лю-у-у-у-уди!» — ну и все в том же духе. Ни одного аргумента, одни лозунги.

Вернулась я в отчий дом — и так вдруг мне тошно стало! Что же, думаю, это такое деется, господа хорошие? Неужели я всю жизнь обречена, будто ледокол, разрезать ледяные торосы и демонстрировать устойчивость к нагрузкам и испытаниям — в основном психологическим? Ну, хоть когда-нибудь установится у меня взаимопонимание с окружающими? Ведь я же не с престарелыми склеротиками про их юности зарю туманную общалась! Я с представителями своего собственного поколения беседовала! У нас идеалы должны быть сходными! Почему?!! Доколе?!!

Как ни странно из психологического клинча вывела меня мамуля. Она мое душевное смятение, естественно, просекла — и спрашивает: что, мол, бегаешь из угла в угол и бормочешь матерно? Али я тебя не холю? Али ешь овса не вволю? Я и отвечаю: вволю, маменька, вволю! Только я к тебе претензию имею: почему ты меня родила непохожей на других, почему я вечно противоречу общему мнению? Ладно, мнение касательно людей — здесь дело субъективное. А мнение касательно идей? Оно-то не должно служить предметом столь откровенного противостояния между мной и сплоченными массами сверстников? «Ты что? Всерьез?» — изумилась мать. А узнав все, вплоть до названий тех самых фильмов, вдруг принялась хохотать дурным голосом, будто гиена в ночи. Я даже перепугалась. Отхохотавшись, мама произнесла целую тираду, которая меня откровенно поразила. И здорово успокоила. Если уж она в своем преклонном возрасте на это дело так смотрит, то уж мне и сам бог велел попробовать на свой белый зуб подсохший идеал.

Итак, мамино повествование: «Я, сокровище мое, конечно, помоложе создателей этих самых шедевров. Оно и хорошо. Значит, могу сказать не от лица вдохновителей, а от лица потребителей культурного продукта. Мы, кому сейчас хорошо за сорок — мы ведь на этих «шедеврах» выросли. И никаких альтернатив не имели. Ну не считать же серьезной конкуренцией нашему кино те огрызки, которые доставались обычному человеку по милости трудолюбивых советских идеологов? Каждый банальный, дешевый боевичок, каждая нехитрая комедия были на счету. На новые фильмы ходила вся страна просто потому, что они новые! Ты даже не представляешь, чем мы с подружками занимались, встретившись в свободное от полезной, гм, деятельности время! Мы шли к афишке — в каждом квартале, на каждой остановке стояли такие стенды с пожелтелыми списками московских кинотеатров и с расписанным недельным репертуаром — просматривали ее всю, выбирали какое-нибудь заведение, где показывали нечто подходящее. Их все больше в честь городов называли. И непременно нападали на что-нибудь с диким именем навроде «Быкоборска». Потом смотрели адрес. Окраина! Такси не ходют, в трамвай не содют. И ведь ехали черт знает куда, чтобы только посмотреть любимый или самоновейший опус советского или несоветского кинематографа. Видак был явлением экзотическим и почти запретным. Когда я училась в школе, у нас ничего подобного в доме отродясь не водилось. Но я — не о бесправном детстве, прошедшем в тростниковой хижине, я — о пристрастиях.

Вроде бы мне полагается быть киноманкой, пристрастной к старым фильмам. Практически весь мой досуг занимали кино и книги. Ты знаешь, только перед телевизором с книжкой на пузе я могу познать нирвану. Но! Но. Сейчас я выбираю и книжку, и фильм. А вот тогда я ничего не выбирала, а проглатывала все, что давали. Особых разносолов, как понимаешь, не было. Наши киностудии выдавали десятка полтора фильмов в год — по одной премьере на каждый месяц и по две — на новогодние праздники. По сравнению с темпами Запада, который сотнями выбрасывал на рынок киноленты всех стилей и жанров — это, конечно, был хронический запор, осложненный анемией и анорексией. Понимаешь? Средства и продукт должны оборачиваться! Потому что основа жизни — движение! Все с этим соглашаются — вчуже, но никто не хочет применять на практике. Даже я. Потому что хлопотно очень.

Вот, и философы, твердящие: ничто не вечно, жизнь есть круговорот, статика есть смерть, все течет, все меняется, и мы меняемся вместе со всем и вся — даже они готовы употребить описанные правила на чьей угодно практике, но не на своей личной, индивидуально-философской. В общем, дочь моя, человек постепенно теряет способность к изменчивости. Страшно меняться! Нам бы вылезти из сумасшедшего потока времени на бережок и просидеть под кустиком лет сто, наслаждаясь покоем и тишиной. Хорошо! А главное — сухо… Ну, и душеньку хочется потешить — разными приятными воспоминаниями времен пятидесятых-шестидесятых-семидесятых. Благо сейчас фильмы и песни из золотой, серебряной, платиновой и прочей повышенно драгоценной серии так и пестрят на экране, так и пестрят. Мы их воспринимаем не как фильмы или песни, мы их воспринимаем как знак. Ты, заяц, знаешь, до чего мне не нравятся «Подмосковные вечера». Не терплю я эту лирику про косую милую на берегу заболоченной речки. Но если в какой-нибудь индийской или латиноамериканской глухомани, в ресторанчике с живой музыкой неожиданно зазвучит проклятущее «Не слышны в саду даже шо-ро-хи!» — а оно зазвучит, едва только официант узнает, что мы из России — я не стану а-ля дискобол метать в метрдотеля местные бурритос и паратху. Ведь это не песня — это знак. Символ уважения к стране. Буду сидеть и давиться блюдом с вынужденной улыбкой на добром-предобром лице.

Почему, спрашивается? Все просто. Я-то уже знаю разницу между символом эпохи и просто опусом. И когда при мне заводят разговоры типа «Какой подъем культуры, какие мастера, какие шедевры!» — я вижу, что под этим следует понимать. «Эх, золотое было времечко! Когда мы были молодыми… Фонтаны били, розы цвели, печень не болела, а почки если и набухали, то не в том смысле». Если станешь критиковать — на тебя ополчатся, как на святотатца. Ты ведь не фильмы-песни по косточкам разбираешь — ты на святое покушаешься! На светлые воспоминания о здоровой пищеварительной системе и о прочих системах, не менее здоровых, о коих неприлично упоминать при дамах. Старшее поколение ужасно не любит, когда на их «золотых времечках» ищут пробу.

Вот почему несколько… ну… расхолаживает, что ли, реакция молодого поколения. По крайней мере, таких, как ты, сердитых молодых… девиц: вам, увы, не греют душу знаковые старые фильмы и полувековой давности песенные хиты. Вы, детишки, как-то вежливо-невнимательно слушаете предков, когда те хором «заспивають»: «Вот кто-то с горочки спустился», вяло улыбаетесь при повторах «Кабачка «13 стульев», без пиетета смотрите какую-нибудь «Калину красную», и кажется, вот-вот в комнате прозвучит тихое, но внятное: «Отстой!» Чтобы добиться не понимания, но почитания, мы упираем на символический аспект: мол, не твоего сопливого носа, малыш, дело таких матерых человечищ судить! Они выразили, отразили и отобразили нечто огромное и историческое. Эо, брат, эпоха! А дети, вырастая из возраста негативизма, потихоньку привыкают и проникаются. Да, мол, родные, ушедшая эпоха глядит на потомков с экрана глазами Женечки Лукашина и Нади, как ее там… Неважно. «Ирония судьбы» — симптом надвигающегося новогоднего похмелья и неизбежной желудочной колики. Но любим мы ее не только за это! Хотя насчет любви… Не все так бесспорно. Особенно там, где любовное притяжение подменяется привыканием и ностальгией.

И дабы нас, упаси господи, не разубедили в нашем привычном обожании изрядно потускневших застойных хитов, мы боремся всеми средствами и про ваше современное, «хитовое и клевое», слова доброго не вымолвим. Да еще противопоставим свое, незабвенное и неоспоримое. И сделаем вывод, что ваше «сегодня» и наше «вчера» даже сравнивать смешно. В разных они, так сказать, весовых категориях. Но, всласть позудев про оскудение земли русской талантами и духовностью, ненароком задумаешься: а так ли хотелось нам, юнцам и юницам, лет — цать тому назад слушать этих, с позволения сказать, соловьев на бесптичье?

Конечно, конкуренции у соловьев не было. Чувствительные натуры, которым сегодня хватает любовных романов и душещипательных сериалов, активно причащались чему есть, не разбирая вкуса. Как-то не приходило в голову, что для сознательного выбора — эстетики, жанра, идей — надо созреть не только художнику, но и человеку из публики. Вот примитивный аналог: есть надо оттого, что это нужно организму, а не оттого, что видишь, как в холодильнике без дела колбаса лежит, скучает. Преждевременно слопанный десерт отбивает аппетит — это знают все мамы юных сладкоежек. Но с нами десятилетиями поступали, будто с анемичным отпрыском, у которого вовсе аппетита нет: смотри, деточка, какая тетенька! Как она поет умильно, приложив ручку к щечке! Ну еще ложечку родной культуры — за маму, за папу, за мировую революцию. Нас перекормили. И вот наступило, как бы это поделикатнее, расстройство восприятия.

Я помню: в конце восьмидесятых я сама жалела, что «Следствие ведут знатоки» больше не показывают, и тем более не снимают. Ах, этот обаяшка Томин, элегантный Знаменский, умница Кибрит! Как это было близко, интересно, знакомо, не то что разная там «Полицейская академия»! Вот и дождалась — сериал повторили. И что я узрела на экране? Жуткую лысоватую особь мужского пола в страшненьком буром костюме, розовой рубашке и галстуке в капочку. То был Пал Палыч Знаменский. Рядом суетился, неумно остря и читая мораль одновременно, носастый мужчинка, занятый перманентным соблазнением нелепо одетой и жутко причесанной немолодой тетеньки, в которых я с недоумением узнала Томина и Кибрит соответственно. На всем лежал сизый нездоровый отсвет — плохая пленка и дурной оператор. Преступные персонажи только тем и были виноваты, что все как один мечтали жить по-человечески, а не по-советски. А когда Знаменский под конец каждой серии разъяснял обвиняемому, что жрать тому баланду до скончания века, мне, вполне воспитанной даме с университетским образованием, вчуже хотелось распустить пальцы веером и отрезать стражу порядка без околичностей: «Засохни, гнида!» Мир вокруг с дидактикой «Знатоков»… как бы это выразиться? Не состыковывался, что ли. Так же, как не стыкуются в космосе неисправные корабли.

Но страннее всего то, что даже фильмы и книги, которые — я помню точно! — были в числе любимых, сегодня у меня тоже вызывают какой-то дискомфорт. И раздражает-то не качество съемок, не игра актеров, не фабула и не декорации. Я не знаю, что за тучка возникает на горизонте, но едва вспыхивают на экране титры, я сразу начинаю бегать по кругу — ставить чайник, кормить кошку, заглядывать в ежедневник — что угодно, только бы не смотреть милых, обаятельных и музыкальных «Девчат», «Собаку на сене», «Моего ласкового и нежного зверя» и любое другое очаровательное «мыло» незапамятных времен. Причем «мыло» — лишь обозначение жанра, а не намек на качество! Нечего и вспоминать про качество…

Сама нездоровая атмосфера этого периода отечественной истории вызывает сухой кашель и одышку — психологическую одышку, если так можно выразиться. И к книгам довольно хороших авторов прошлого — подумать только — уже прошлого века я предпочитаю просто не прикасаться — чего зря тратить моральные и энергетические ресурсы, читая о войне, о целине, о бедах народных и личных! Мне больше нравится смотреть, как Сильвестр Сталлоне играет сапера, а заодно с Шарон Стоун в любовь играет: «Вот сидит паренек — без пяти минут он мастер!», чем сочувствовать обреченному на смерть бедолаге, который лезет на бруствер, обвесившись бутылками с горючим. То есть с бензином, конечно, а не с горячительным. Жалко парня. Погибнет ни за понюшку табаку.

Но у нас в стране большая часть населения знаешь, кто? Каботанты! Причем воевали все — кто с Германией, кто в Афгане, кто в Чечне, а кто в локальных конфликтах. У солдат есть семьи, которым тоже досталось. А те, кто относится к «мирным людям» — те с пеленок впитали эту гнусную спекуляцию, когда кровавую баню облагораживают приемами военной романтики. Ведь мирное время не легче, а даже в чем-то посложнее будет. Как там у Жванецкого: «Где свои? Где чужие? Неясно. Размыто». Вот они и вспоминают про то, как им все было ясно и понятно, как энергия ключом фонтанировала. В их жизни было место подвигу! А в нынешней — главным образом есть место интриге. И, как говорится, бывшие герои понемногу превращаются в зануд. Твой покойный прадедушка и пятидесяти грамм не мог на грудь принять, чтобы не завести речь про какую-то деревню, которую он самолично у немцев отбил. Пункт, настолько топографически мелкий, что и не поймешь: мушиное дерьмо тут или вправду обозначение на карте сделано. И так у него в душе этот Мухокакашин горел! Полвека жег и язвил. Тяжкое зрелище. Патриотизм в запущенной стадии. Никто и не пытался дедулю лечить — тем более, что это и не его язва была, а социальная. Главное было — не заразиться. Сохранить себя в здравом уме и твердой памяти.

Понимаешь, кому-то из каботантов, чтобы оправдать чудовищные затраты — личные, не личные, неважно — кому-то необходим пафос в постоянно растущих дозах. Они на нем сидят, как на депрессивные американцы — на этой отраве, прозаке. Другие предпочитают про войну вовсе не вспоминать. Было и прошло. Я и тем, и другим сочувствую, но мне симпатична вторая категория. А первую я на дух не выношу. И лирические-патетические «шедевры», поднимавшие боевой дух, мне «и даром не надь, и с деньгами не надь». Вот. Но я терплю, если встречаю каботанта. Подневольные же люди, одной рыбой питаются! Вот и кривишь рот, морщишь нос, когда при тебе заводят разговор о «культовом» кино и литературе четвертьвековой давности: авось решат, что это добрая улыбка. Подобная гримаса появляется автоматически — когда тебя потчуют чем-то невкусным, а ты не может напрямик отказаться. И вот набираешь полный рот предлагаемой гадости и усиленно делаешь вид, что жуешь. Опять гастрономические ассоциации! Но что может быть ужаснее пытки любовью: кушай, солнышко, кушай, это полезно для костей, для роста, для интеллекта! Мы, когда маленькие были, тоже это кушали, нас так же тошнило, и ничего, как видишь!

В общем, в результате всех этих противоречивых чувств у меня сегодня аллергия на все предметы культуры, по которым полагается тосковать. Очень удобная вещь — повышенная чувствительность: не надо обвинять меня в тупости и необразованности, просто я не переношу того-сего, пятого-десятого и родной культуры в том числе. И рада бы, да вот… И ловлю себя на том, что все реже заглядываю на канал «Культура»: ведь здесь постоянно норовят рассказать про очередной замшелый шедевр, раздувая в зрителе искру ностальгии. Увы! Хладен пепел… Иной раз и сама удивляюсь: почему произведения, вызвавшие когда-то (во времена ледникового периода, по мнению сегодняшних тинейджеров) бурю в моей душе — почему сегодня они смешны или утомительны, будто проповеди полуграмотных гуру? И неважно о чем речь: о песнях бардов, или о спектаклях Таганки, или о сексуальной революции. Не только те вещи, которые, по размышленьи зрелом, далеко не так хороши, как нам зубры от идеологии много лет внушали, но и те, которые действительно были качественно задуманы, профессионально сняты, талантливо поданы — они, дуся, тоже раздражают.

Чем-то это раздражение похоже на то, как мы, став взрослыми дядями и тетями, рассматриваем семейные альбомы с толстоногими лысыми существами, пускающими пузыри, и слушаем рассказы школьных подруг о нашей нервной реакции на честное изложение того, откуда дети берутся. Вот, думаешь, надо же мне было быть такой дурой в семь (в десять, в тринадцать, в двадцать пять) лет! «А эта тоже хороша!», — распаляешься на болтливую подружку детства, — «Ишь, расселась, глазки закатила, аж взопрела вся от восторга над моими инфантильными глупостями!» А ведь, между прочим, это вполне закономерное психологическое отторжение давно пройденного этапа! Когда прошлое не розовым флером и не золотистым туманом окутано, а представляется исключительно в тонах серо-бурых. И попахивает не то чуланом, не то болотцем. И встречается такая реакция не только не реже ностальгии и сладостных (хоть и не слишком достоверных) воспоминаний, а даже и чаще. Вот, думаешь, вы меня манной кашей пичкаете, я для нее либо уже взрослый, либо еще молодой!

Словом, не переживай ты по поводу несовпадения со стандартами. Стереотипных формул всегда больше, чем индивидуальных мнений. Ты с ними повсюду столкнешься, куда ни глянь. Привыкай. Учись себя отстаивать. А заодно не лезть на рожон. Это дело утомительное, продолжительное — лет на десять, минимум. К тому же у нас в отечестве долго-долго существовала мода на все, чего ты так не любишь: на инфантилизм, на ксенофобию, на шовинизм… Неудивительно, что у многих мозги, словно Пизанская башня, набекрень!»

Мама меня утешила. Она как человек вдумчивый на все смотрит со спокойным благодушным цинизмом, и старается обойтись без огульных обвинений. Судит, в общем, неласково, но в молодости-горячности ее не обвинишь. Так что предложенную альтернативу — терпеть или возражать — придется осмыслить всерьез. Но я уже знаю, что выберу. Недаром я не столько Лялечка, сколько бяка.

И одно я знаю совершенно точно: чувство, даже похвальное, вроде любви к родине, когда оно готово тебя затопить, захлестнуть и растворить — такое опасное стихийное явление надобно… вовремя сливать. В смысле, сублимировать. Словом, думать всем мозгом, а не только гипоталамусом или щитовидной железой. А эмоции копить, усугублять и упиваться — неоправданный риск. К тому же мне, честно говоря, кажется: народ все больше выдумывает про свою «вечную любовь», «горячий патриотизм» или «душевную ранимость». Их жизни, скорее всего, требуется новое наполнение, будто старому матрасу. А то бессонница начнется и утренней депрессией замучит. Вот от страха и стараются, бедолаги, ищут на свои нижние чакры приключений.