Персональная уязвимость зависит от эмоций окружения

Персональная уязвимость зависит от эмоций окружения

Если не рассматривать человеческие существа, феномен резонанса может изменять то, что заложено генетически. Когда экспрессия одной особи в восприятии другой оказывается сильно преувеличена, одно и то же событие для обоих имеет разное значение. Случается, что питомец часто чересчур эмоционален, поскольку его гены плохо настроены на выработку протеина, являющегося переносчиком серотонина[137]. Данная биологическая слабость способствует выработке страха, но не является свидетельством грядущей катастрофы развития в мире людей, поскольку все зависит от того, какие отношения выстраивает окружение с ребенком, столь легко поддающимся испугу.

Многие матери смягчаются, если их ребенок плачет. Они испытывают невероятное удовольствие, стискивая его в объятиях и ощущая, как он успокаивается в ответ на нежность. Это материнское удовольствие, вызванное плачем малыша, дает женщине силу создать вокруг ребенка безопасное пространство. Прильнув к ней, ребенок учится тому, что это пространство безопасно. Однако события прошлой жизни порой вынуждают мать относиться к детскому плачу с агрессией: «Когда он плачет, то напоминает мне о мужчине, изнасиловавшем меня, — ведь в результате того случая и появился ребенок». В подобном контексте демонстрация ребенком тревоги не вызывает прилива нежности, а, напротив, будит в голове матери болезненные воспоминания. Ответы на соответствующую репрезентацию — жестокие или безнадежные. Несчастье матери трансформировалось в небезопасное окружающее пространство. Если у ребенка все в порядке с серотонином, он — в результате контакта со своей не внушающей чувства безопасности матерью, — как минимум, станет боязливым и будет рассчитывать лишь на собственные силы. Однако если уровень серотонина в его крови невысок, отсутствие безопасного пространства приведет к настоящей катастрофе детского развития.

Между уязвимой матерью и устойчивым ребенком может образоваться болезненная сверхпривязанность. Подобная транзакция встречается нередко и объясняет удивительное поведение тех детей, которые, начиная с восьми лет, принимают на себя заботу об уязвимом родителе, становясь родителями для собственных отцов и матерей[138]. Случается и наоборот: боязливый ребенок часто провоцирует возникновение между родителями болезненной сверхпривязанности. Случается даже, что история взаимоотношений родителей приобретает странное сходство с темпераментом ребенка: «Я могу любить лишь больное дитя, поскольку мне необходимо кому-то дарить свою заботу. Здоровый ребенок меня не интересует». Вспоминаю одного отца, мечтавшего иметь крошку дочь и нежно о ней заботиться. В восемь лет девочка думала только о футболе и хотела стать боксером, вызывая этим у отца жестокое разочарование.

Представьте сценарии возможных транзакций — они объясняют все. А различные траектории движения сообщают будущему развитию этих сценариев дополнительную вариативность. Мадам М. раздражала болезненная привязанность к ней ее маленького сына. «Постоянно под юбкой… подхалим… иди играть куда-нибудь еще…» — эти в прямом смысле отталкивающие фразы усиливали у ребенка, пытавшегося выразить свою привязанность то скуля, то ластясь к матери, чувство незащищенности. Так было до того дня, когда он сломал ногу. Теперь он воспринимался матерью иначе — забота о нем стала одной из насущных потребностей; мать теперь относилась к нему со столь же болезненной заботой, с которой прежде этот гиперчувствительный малыш относился к ней. Не было ни малейшего смысла сохранять дистанцию в отношениях. Даже напротив — между матерью и ребенком возникла вполне мирная связь.

Те, кто рассуждает, оперируя методом линейной причинности, рискуют сделать вывод, будто ребенку — чтобы мать полюбила его — нужно сломать ногу. Однако те, кто пытается размышлять системно, решат иначе: что именно совпадение факторов и приводит к формированию устойчивой связи. Тот, кто привык опираться на простые причинно-следственные связи, может сделать следующий вывод: «Скажите мне, откуда все это взялось… Договоритесь между собой…» Подобная диалектика обычно используется в медицине: жар — это симптом, который имеет различные причины возникновения, например активная пробежка, инфекция, обезвоживание или сильные эмоции. Страх, возникающий при самой незначительной тревоге, — эмоция того же рода. Если говорить о робости, то тревога обычно возникает в результате какой-нибудь встречи, когда, как кажется испытывающему робость, он не был на той высоте, которой ожидал от него собеседник. То есть этот собеседник способен управлять нами, плохо думать о нас и даже раздавить.

Робость — эмоция, ощущаемая телом и вызванная представлением о нашем «я» со стороны других. Потому-то можно полагать, что чувство стыда возникает только, когда развитие ребенка сообщает ему способность к эмпатии и способствует выработке представления о себе на фоне других: «Такие „социальные“ эмоции, как вина, стыд, смущение, появляются у ребенка, живущего в современном обществе, к трем годам и только после того, как ребенок начинает воспринимать себя как индивидуальность, находящуюся среди других индивидуальностей»[139].

Гиперчувствительный организм имеет больше возможностей усвоить эту робость, которая осложнит формирование связей. Однако если окружение создает вокруг него безопасную обстановку, чувствительность способствует формированию «сдержанных» связей, которые кое-кто, впрочем, считает удобными. Но если с таким ребенком случается травма, незащищенность провоцирует настоящую катастрофическую реакцию, психическую агонию.

Напротив, организм, генетически не склонный к переживаниям и при этом слабо защищенный в процессе развития, приобретает склонность стать уязвимым. Если с ним случится травма, он отреагирует на нее как на нечто душераздирающее. И тот же самый организм, поддержанный активными межличностными связями в первые месяцы жизни, не только окажется устойчивым к разрывам, но и легко восстановится, если окружение защитит его. Именно поэтому некоторые даже говорили о существовании «гена устойчивости»[140], хотя даже в этом случае необходимо, чтобы сформировавшиеся до момента наступления травматической ситуации межличностные связи усилили биологическую данность, позволив ребенку лучше преодолевать испытания. После разрыва необходимо, чтобы окружение предложило ему наставников, которые помогут вновь обрести психологическую устойчивость, окружат активной заботой травмированную душу, обезопасят ее бытие, предложат ребенку проект дальнейшего существования.

Подобный способ размышления исключает любую линейную причинно-следственную связь: генетическая предрасположенность не является чем-то незыблемым, травма отражается на истории жизни, но не обязательно определяет весь дальнейший путь человека.