III. Я и Сверх-Я (Я-идеал)

III. Я и Сверх-Я (Я-идеал)

Если бы Я было только частью Оно, изменившейся под влиянием системы восприятия, то есть представителем реального внешнего мира в психике, то все было бы просто. Но здесь добавляется нечто иное.

Мотивы, побудившие нас предположить наличие в Я еще одной ступени – дифференциации внутри самого Я, – которую можно назвать Я-идеалом или Сверх-Я, уже были разъяснены в других местах. Эти мотивы обоснованны.[149] То, что эта часть Я имеет менее прочные отношения с сознанием, – новость, нуждающаяся в объяснении.

Здесь нам придется сделать небольшое отступление. Нам удалось разъяснить болезненные страдания при меланхолии благодаря предположению, что в Я восстанавливается утраченный объект, то есть объектный катексис заменяется идентификацией. Но тогда мы еще не понимали всего значения этого процесса и не знали, как часто он встречается и насколько он типичен. Позднее мы поняли, что такая замена играет важную роль в образовании Я и вносит существенный вклад в формирование того, что человек называет своим характером.

Изначально, в примитивной оральной фазе развития индивида, объектный катексис и идентификацию, пожалуй, не различить. Позднее можно только предположить, что объектные катексисы исходят из Оно, которое ощущает эротические стремления как потребности. Я, вначале пока еще слабое, получает знание об объектных катексисах, поддается им или пытается защититься от них через процесс вытеснения.

Если человеку приходится или становится необходимым покинуть такой сексуальный объект, то взамен нередко происходит изменение Я, которое, как и при меланхолии, следует описать как укрепление объекта в Я; дальнейшие подробности этой замены нам пока неизвестны. Возможно, благодаря такой интроекции, которая представляет собой своего рода регрессию к механизму оральной фазы, Я облегчает или делает возможным отказ от объекта. Возможно, эта идентификация вообще и есть то условие, при котором Оно отказывается от своих объектов. Во всяком случае, этот процесс – особенно в ранних фазах развития – встречается очень часто, и мы можем предположить, что характер Я является осадком катексисов объектов, от которых пришлось отказаться, что он содержит историю этих объектных выборов. Разумеется, с самого начала следует допустить наличие шкалы сопротивляемости, то есть того, насколько характер человека отвергает или принимает эти влияния из истории выборов эротических объектов. Думается, что у женщин, имевших большой любовный опыт, легко можно выявить в чертах характера остатки их объектных катексисов. Надо учитывать также одновременность объектного катексиса и идентификации, то есть изменение характера еще до того, как произошел отказ от объекта. В этом случае изменение характера может оказаться более продолжительным, чем катексис объекта, и в известном смысле его законсервировать.

Согласно другой точке зрения, это преобразование выбора эротического объекта в изменение Я также представляет собой способ, благодаря которому Я может овладеть Оно и углубить свои отношения с ним, правда, ценой значительной уступчивости его переживаниям. Принимая черты объекта, Я, так сказать, навязывает себя Оно в качестве объекта любви, старается возместить Оно его потерю, говоря: «Смотри, ты можешь любить и меня, ведь я так похоже на объект».

Превращение объектного либидо в нарциссическое либидо, которое здесь происходит, очевидно, приводит к отказу от сексуальных целей, к десексуализации, то есть к своего рода сублимации. Более того, возникает вопрос, заслуживающий более подробного рассмотрения, а именно: не является ли это общераспространенным путем к сублимации, не совершается ли всякая сублимация при содействии Я, которое сначала превращает сексуальное объектное либидо в нарциссическое, чтобы затем, быть может, поставить ему другую цель?[150] Позднее мы еще обсудим вопрос, не может ли это превращение повлиять на судьбы влечений и по-другому, например, повлечь за собой расслоение различных слившихся друг с другом влечений.

Мы отклоняемся от цели, однако не можем не остановить свое внимание на какое-то время на объектных идентификациях Я. Если они берут верх, становятся слишком многочисленными, чересчур сильными и несовместимыми друг с другом, то можно ожидать патологического результата. Дело может дойти до расщепления Я, когда отдельные идентификации из-за сопротивлений изолируются друг от друга, и, возможно, тайна случаев так называемой множественной личности как раз и заключается в том, что отдельные идентификации попеременно привлекают к себе сознание. Даже если до этого не доходит, все же возникает вопрос конфликтов между различными идентификациями, на которые распадается Я, – конфликтов, которые в конечном счете отнюдь не всегда можно охарактеризовать как патологические.

Какую бы форму ни приобрело последующее сопротивление характера влияниям отвергнутых объектных катексисов, воздействие первых идентификаций, произошедших в самом раннем возрасте, будет всеобщим и стойким. Это возвращает нас к возникновению Я-идеала, ибо за ним скрывается первая и самая важная идентификация индивида – идентификация с отцом в личное доисторическое время.[151] Она, по-видимому, не является следствием или результатом катексиса объекта, эта идентификация прямая, непосредственная и более ранняя, чем любой объектный катексис. Однако кажется, что выборы объекта, относящиеся к первому сексуальному периоду и касающиеся отца и матери, при нормальном ходе событий приводят к подобной идентификации и тем самым усиливают первичную идентификацию.

Тем не менее эти отношения настолько сложны, что возникает необходимость описать их подробнее. Эта сложность обусловлена двумя моментами – треугольной конструкцией эдиповых отношений и конституциональной бисексуальностью индивида.

Упрощенно формирование эдипова комплекса у ребенка мужского пола можно представить следующим образом: уже в самом раннем возрасте у него возникает в отношении матери объектный катексис, исходным пунктом которого является материнская грудь, и этот катексис служит образцовым примером выбора объекта по типу примыкания; отцом же мальчик овладевает посредством идентификации. Некоторое время два этих вида отношений существуют параллельно, пока в результате усиления сексуальных влечений к матери и понимания того, что отец представляет собой помеху для этих влечений, не возникает эдипов комплекс. Теперь идентификация с отцом приобретает оттенок враждебности и обращается в желание устранить отца, чтобы занять его место у матери. Отныне отношение к отцу становится амбивалентным; как будто амбивалентность, с самого начала содержавшаяся в идентификации, теперь стала явной. Амбивалентная установка к отцу и исключительно нежное объектное стремление к матери составляют у мальчика содержание простого, позитивного эдипова комплекса.

При разрушении эдипова комплекса объектный катексис матери должен быть устранен. Вместо него могут произойти две вещи: либо возникнет идентификация с матерью, либо усилится идентификация с отцом. Последний исход мы обычно рассматриваем как более естественный, он позволяет в известной мере сохранить нежное отношение к матери. Таким образом, благодаря крушению эдипова комплекса укрепилась бы мужественность в характере мальчика. Совершенно аналогичным образом эдипова установка маленькой девочки может вылиться в усиление ее идентификации с матерью (или возникновение таковой), которая определяет женские черты характера ребенка.

Эти идентификации не соответствуют нашему ожиданию, ибо они не вводят в Я потерянный объект; но и такой результат тоже бывает, причем у девочек его наблюдать проще, чем у мальчиков. Из анализа очень часто можно узнать, что маленькая девочка, вынужденная отказаться от отца как объекта любви, проявляет теперь свою мужественность и идентифицируется не с матерью, а с отцом, то есть с потерянным объектом. При этом очевидно, что многое зависит от того, достаточно ли сильны ее мужские задатки, в чем бы они ни состояли.

Таким образом, разрешение эдиповой ситуации в идентификации с отцом или матерью у обоих полов зависит, по-видимому, от относительной силы соответствующих задатков. Это один из способов, которым бисексуальность вмешивается в судьбу эдипова комплекса. Еще более важен другой способ. А именно: создается впечатление, что простой эдипов комплекс вообще не является наиболее распространенным; скорее, он соответствует некоторому упрощению или схематизации, которая, однако, довольно часто остается оправданной на практике. Чаще всего в ходе тщательного исследования выявляется более полный эдипов комплекс, который бывает двоякого рода – позитивным и негативным, в зависимости от первоначальной бисексуальности ребенка; то есть мальчику не только присущи амбивалентная установка по отношению к отцу и продиктованный нежными чувствами объектный выбор матери, но вместе с тем он ведет себя как девочка – проявляет нежную женскую установку по отношению к отцу и соответствующую ревниво-враждебную – к матери. Из-за этого вмешательства бисексуальности становится очень сложно проследить отношения между примитивными выборами объекта и идентификациями и еще труднее – доходчиво описать их. Возможно также, что амбивалентность, выявленную в отношении к родителям, следовало бы целиком свести к бисексуальности, и что она не возникает, как я описывал выше, из идентификации вследствие установки соперничества.

Я думаю, мы поступим правильно, допустив существование полного эдипова комплекса вообще и у невротиков особенно. Далее, аналитический опыт показывает, что во множестве случаев та или иная составная часть его исчезает, не оставляя заметных следов; в результате получается ряд, на одном конце которого находится нормальный, позитивный, а на другом конце – обратный, негативный эдипов комплекс, средние же звенья отображают полную форму комплекса с неодинаковым участием обоих компонентов. При разрушении эдипова комплекса четыре содержащихся в нем стремления будут сочетаться таким образом, что из них получится одна идентификация с отцом и одна – с матерью. Идентификация с отцом удержит материнский объект позитивного комплекса и одновременно заменит отцовский объект обратного комплекса; нечто подобное происходит при идентификации с матерью. В различной силе выражения обеих идентификаций отразится неравенство обоих половых задатков.

Таким образом, можно предположить, что самый общий итог сексуальной фазы, в которой властвует эдипов комплекс, – это отражение в Я этих двух каким-то образом согласованных между собой идентификаций. Это изменение Я сохраняет свое особое положение, оно противостоит другому содержанию Я в качестве Я-идеала или Сверх-Я.

Однако Сверх-Я – это не просто осадок первых выборов объекта со стороны Оно, Сверх-Я имеет также значение энергичной реакции против них. Его отношение к Я не исчерпывается призывом «Ты должен быть таким же (как отец)», оно включает также запрет: «Таким (как отец) ты не смеешь быть, то есть ты не вправе делать всего, что делает отец; кое-что остается только за ним». Эта двойственность Я-идеала объясняется тем, что Я-идеал использовался для вытеснения эдипова комплекса, более того, своим возникновением он как раз и обязан такому повороту. Очевидно, вытеснение эдипова комплекса было непростой задачей. Поскольку родители, особенно отец, воспринимаются как помеха осуществлению эдиповых желаний, инфантильное Я укрепилось, чтобы совершить это вытеснение, создав само в себе такое же препятствие. В известной мере эти силы были заимствованы им у отца, и это заимствование представляет собой акт, имеющий чрезвычайно важные последствия. Сверх-Я сохранит характер отца, и чем сильнее был эдипов комплекс, чем стремительнее (под влиянием авторитета, религиозного учения, образования и чтения) происходило его вытеснение, тем строже Сверх-Я позднее будет повелевать Я в виде совести, возможно, в виде бессознательного чувства вины. Откуда оно черпает силы для такого господства, откуда берется его принудительный характер, выражающийся в форме категорического императива, – на этот счет я позже выскажу одно предположение.

Еще раз рассмотрев описанное здесь возникновение Сверх-Я, мы должны будем признать, что оно является результатом влияния двух в высшей степени важных биологических факторов – длительной беспомощности и зависимости человека в детстве и наличия у него эдипова комплекса, который мы свели к прерыванию либидинозного развития в латентный период и, таким образом, к двухфазному началу сексуальной жизни у человека.[152] Согласно психоаналитической гипотезе, последняя, по-видимому, специфически человеческая особенность предстает как унаследованное в ходе культурного развития качество, к возникновению которого привел ледниковый период. Таким образом, в отделении Сверх-Я от Я нет ничего случайного, оно отражает самые важные черты индивидуального развития и развития вида; более того, придавая влиянию родителей устойчивое выражение, оно увековечивает существование факторов, которым обязано своим происхождением.

Психоанализ бесчисленное количество раз упрекали в том, что ему нет дела до высшего, морального, надличного в человеке. Этот упрек был несправедлив вдвойне – и в историческом, и в методическом отношении. Во-первых, потому, что моральным и эстетическим тенденциям в Я с самого начала приписывался импульс к вытеснению; во-вторых, потому, что никто не хотел признавать, что психоаналитическое исследование не могло выступить как философия, с полной и завершенной научной системой, а должно было шаг за шагом прокладывать себе путь к пониманию душевных проблем посредством аналитического разбора нормальных и анормальных феноменов. Нам не нужно было разделять трепетное беспокойство о наличии высшего в человеке, пока мы должны были заниматься изучением вытесненного в душевной жизни. Теперь, осмелившись приступить к анализу Я, мы можем ответить всем тем, кто, испытав потрясение своего нравственного сознания, сетовал, что должно же быть в человеке высшее существо: «Разумеется, и это высшее существо – Я-идеал или Сверх-Я, репрезентация нашего отношения к родителям. Будучи маленькими детьми, мы знали этих высших существ, восхищались ими, боялись их, а позднее приняли в самих себя».

Таким образом, Я-идеал представляет собой наследие эдипова комплекса и вместе с тем выражение сильнейших побуждений Оно и важнейших судеб его либидо. Создав такой идеал, Я одолело эдипов комплекс и одновременно подчинило себя Оно. В то время как Я, в сущности, – это репрезентант внешнего мира, реальности, то Сверх-Я противостоит ему как поверенный внутреннего мира, Оно. Конфликты между Я и идеалом в конечном счете будут отражать – к этому мы теперь уже подготовлены – противоположности реального и психического, внешнего мира и мира внутреннего.

То, что биология и судьбы человеческого вида создали и оставили после себя в Оно, перенимается Я благодаря образованию идеала и индивидуально заново в нем переживается. В силу самой истории своего образования Я-идеал имеет самую тесную связь с тем, что было приобретено индивидом в филогенезе, его архаическим наследием. То, что в отдельной душевной жизни относилось к самым глубоким слоям, благодаря образованию идеала становится наивысшим в душе человека в значении наших оценок. Однако было бы напрасным трудом стараться локализовать Я-идеал хотя бы аналогичным образом, как Я, или подогнать его под одно из тех сравнений, с помощью которых мы пытались изобразить отношения между Я и Оно.

Легко показать, что Я-идеал удовлетворяет всем требованиям, которые предъявляются к высшему существу в человеке. В качестве замены стремления к отцу оно содержит в себе зародыш, из которого образовались все религии. Суждение о собственной несостоятельности при сравнении Я со своим идеалом вызывает то смиренное религиозное ощущение, на которое ссылается страстно верующий. В ходе дальнейшего развития роль отца продолжали играть учителя и авторитеты; их заветы и запреты сохранили свою власть в Я-идеале и теперь осуществляют моральную цензуру в виде совести. Напряженные отношения между требованиями совести и поступками Я ощущаются как чувство вины. Социальные чувства основаны на идентификациях с другими людьми, возникающих из-за сходства Я-идеала.

Религия, мораль и социальное чувство – эти главные содержания высшего в человеке[153] – первоначально составляли единое целое. Согласно гипотезе, изложенной в работе «Тотем и табу», филогенетически они были приобретены на основе отцовского комплекса; религия и моральные ограничения – благодаря преодолению собственно эдипова комплекса, социальные чувства – в силу необходимости преодолеть сохранявшееся соперничество между представителями молодого поколения. Во всех этих моральных приобретениях мужской пол, по-видимому, шел во главе; перекрестное наследование сделало их также достоянием женщин. И сегодня социальные чувства у отдельного человека по-прежнему возникают как надстройка над импульсами ревнивого соперничества между сестрами и братьями. Поскольку враждебные побуждения нельзя удовлетворить, возникает идентификация с первоначальным соперником. Наблюдения за умеренными гомосексуалистами подтверждают предположение, что и эта идентификация представляет собой замену основанного на нежных чувствах выбора объекта вместо агрессивно-враждебной установки.

Однако с упоминанием филогенеза возникают новые проблемы, от разрешения которых хотелось бы осторожно уклониться. Но ничего не поделаешь, следует отважиться на попытку ответа, даже если опасаешься, что она разоблачит недостаточность всех наших усилий. Вопрос таков: кто в свое время приобрел религию и нравственность на основе отцовского комплекса – Я первобытного человека или его Оно? Если это было Я, то почему мы не говорим просто о наследовании в Я? Если это было Оно, то как это согласуется с характером Оно? Или, может быть, нельзя переносить дифференциацию на Я, Сверх-Я и Оно на такие ранние времена? Или надо честно признаться, что все представление о процессах Я ничего не дает для понимания филогенеза и неприменимо к нему?

Ответим сначала на то, на что ответить проще всего. Дифференциацию на Я и Оно мы должны признать не только у первобытных людей, но и у гораздо более простых живых существ, поскольку она является необходимым выражением влияния внешнего мира. Возникновение Сверх-Я мы только что вывели из тех переживаний, которые привели к тотемизму. Вопрос о том, кому достались те знания и приобретения – Я или Оно, – вскоре отпадает сам собой. Следующее соображение говорит нам, что Оно не может пережить или испытать внешнюю судьбу, кроме как через Я, которое замещает у него внешний мир. Однако о прямом наследовании в Я все же говорить нельзя. Здесь открывается пропасть между реальным индивидом и понятием вида. Кроме того, нельзя слишком жестко подходить к различию между Я и Оно, нельзя забывать, что Я представляет собой наиболее дифференцированную часть Оно. Сначала кажется, что переживания Я оказываются потерянными для наследования, но если они достаточно часто и интенсивно повторяются у многих следующих друг за другом поколений людей, то они, так сказать, превращаются в переживания Оно, впечатления которых закрепляются благодаря наследованию. Таким образом, наследственное Оно заключает в себе остатки бесчисленных существований Я, и когда Я черпает свое Сверх-Я из Оно, оно, пожалуй, лишь вновь обнаруживает более давние формы Я, их воскрешая.

Из истории возникновения Сверх-Я становится понятным, что ранние конфликты Я с объектными катексисами Оно могут продолжаться в конфликтах с их наследником – Сверх-Я. Если Я плохо удается преодоление эдипова комплекса, то его проистекающий из Оно энергетический катексис вновь проявляется в реактивном образовании Я-идеала. Тесная связь этого идеала с БСЗ импульсами влечений позволяет разгадать загадку, почему сам идеал большей частью может оставаться бессознательным, недоступным для Я. Борьба, бушевавшая в более глубоких слоях и не прекратившаяся в результате быстрой сублимации и идентификации, продолжается, как на картине Каульбаха «Битва гуннов», в более высокой сфере.[154]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.